Глиномесы (СИ)

— Ну да… Ну я весь какой-то… Неправильный? Для своей семьи изначально, разумеется. Наверное, они с подгузников ожидали увидеть кого-то равного себе по уровню успешности, — Зайцев пожал плечами. — Я, наверное, вообще не уверен, знаю ли я своих родителей. Да и есть ли они у меня… И как работает семья. И нужна ли она… Типа того… Так что в момент, когда я еще не умел по-взрослому говорить, был подростком, кричал своим внешним видом о том, чтобы меня услышали, — Серый инстинктивным движением потер подбородок и губы плечом. — Но не услышали. Так что я просто поверхностный богатенький мальчик, который не тянет ни одну из программ, — он неестественно улыбнулся и посмотрел на Добрыню. — Не обманывайтесь.
— Я не обманываюсь. Я видел тебя, Сергей. Если бы все было правда так, как ты говоришь, ты бы продолжал лепить на моих занятиях члены, а в перерывах скандировал бы, что я — просто самый большой бородатый глиномес в этом вузе, — Добрынин приподнял бровь. В его голосе слышался упрек, но не осуждение и не обида. — Может, я не твой отец, но я уж научился определять, что нужно детям. Одним не хватает внимания, другим — понимания, третьим — ласки. Ты, конечно, не маленький мальчик, но всякий взрослый несет за собой ту пустоту, которая не была заполнена своевременно. И каждый ищет, чем заменить то, что должно быть на ее месте. Ты вот решил шалить… привлекать внимание выходками, заслуживая одобрение своих товарищей. Но им, может быть, и нравится, как ты выводишь из себя всех вокруг, а вот понять, зачем ты это делаешь и чего хочешь на самом деле, не хотят…
Сергей не ответил, закатив глаза. Он просто продолжал рисовать, нарочито внимательно вглядываясь в собственный эскиз. Спустя пару мгновений он уже развернул его к Добрыне, открывая перед мужчиной три нарисованных варианта. Особенностью было то, что Серега начертал их прямо на нарисованном теле, что было до боли похоже на Добрынино. Первый вариант — медведь и несколько птиц. То были снегири. Серега сделал зверя агрессивным, злым и заключенным в рамку из веток рябины с несколькими ягодами на каждой. Второй — уже Сварог. Это было очень графичное изображение бога со стилизованной бородой. Широко расставив в стороны локти, он сцепил руки в крепкий замок, красуясь металлическими браслетами. На нем была народная рубаха, мужчина сурово сдвинул брови на глаза. Позади него — огонь, такой же стилизованный, как и борода. И третий вариант — это тот же Сварог. На этот раз он был обнажен по пояс. Высоко над головой держал красивый расписной молот и намеревался ударить им по наковальне. Серега внимательно отнесся к физике и мышцам, прорисовав их почти идеально. При этом лицо бога было невероятно спокойным и созидательным, а сомкнутого в напряжении рта не было видно под густой бородой. На руках, лбу, запястьях находились металлические элементы. Сама татуировка также предполагала довольно резкие края, которые складывались из окружающего бога пейзажа, камней, на которых стояла наковальня, и нахмурившегося небосвода.
— Зацените.
У Добрыни тут же у самого глаза загорелись, как у мальчишки. Он забрал у Сереги эскизник, восхищенно всматриваясь в рисунки. На каждый глядел минуты по три, сравнивал, выбирал. Хмурился, улыбался, словно примеряя на себя каждый из образов — а потом тяжело вздохнул.
— Ну, больше всех мне нравится… первый, — наконец ответил он, и глаза стали — счастливые-счастливые. — И второй. И еще третий… Боже, да почему у меня только одна спина! Сергей, ты чудовище. В хорошем смысле этого слова. Но чудовище. А ведь медведь с рябиной и правда хорош бы был в цвете… Ну, если все сделать черно-белым, а ягодки — красными, да? — Илья развернул рисунок лицом обратно к Зайцеву, притом подтягивая его к себе, ближе к телу. Серега радовался еще больше тому, что смог угодить. Непередаваемо светлое чувство озарило его сердце.
— Ну да. Грудки снегирей и ягодки — красным. Остальное черно-белым. Будет очень стильно… — Серый ткнул в рисунок пальцем, указывая на световые пятна. — Вообще, знаете, люблю взаимосвязанные татуировки. Можно сделать вам на спину, — и Серега широким жестом обвел указанную часть тела, не касаясь. — А можно посадить на живот, допустим… — Зайцев царапнул ногтем бумагу, на которой недавно рисовал. — Или бедро… — и вдруг опустил руку на место, куда могла бы поместиться тату. Ладонь тут же начала нагреваться о сильное тело. — Где-то здесь…
Добрынин вздрогнул. Он вдруг перестал улыбаться, подобрался, на Серегу стал смотреть с осторожностью. Совершенно неожиданно даже в расслабленной позе Ильи его нога напряглась, стала каменной.
— Не вижу татуировок на своих ногах, — ответил преподаватель и медленно отложил этюдник на парту.
— Тогда на спине только, — легко сдался Серый и начал было уводить руку. Но Добрынин поймал его раньше. Их пальцы соприкоснулись, кисти сложились в одном захвате. И чувствовалось, что если в этот момент богатырь сам не захочет отпустить, то легко вывернет запястье. А потому расслабленная от греха подальше Серегина ладонь оказалась внизу живота сбоку — там, где оставался след после операции на аппендиксе.
— Парную можно сделать тут. Закрыть шрам.
Илья смотрел на Зайцева, как на обнаженного. Тот же внимательный, пронзительный, шальной взгляд человека, нашедшего совпадения между рисунками в неприличных валентинках и реальным телом, точно так же сейчас сравнивал слова Сереги с его действиями. Что он говорил? «Я не глиномес!», «Мужские сердца — не интересуют». Что творил? Откровенно жался бедром в нечаянном контакте, клал руку выше колена… Добрыню можно было понять — он, человек мягкий и терпеливый, был готов простить Зайцеву, упрямому мальцу, эти глупости, но всем видом показывал, что игр и недомолвок подобного характера не потерпит. Такие провокации были выше, чем самые доверительные отношения между студентом и преподавателем. Но Серега непробиваемо глупо улыбался и приводил руку в движение вновь, избавляя от крепкого захвата богатыря.
— Зачем закрывать? Шрамы украшают мужчин, — подал твердый и уверенный голос Серый, а пальцами ушел вниз. Здесь была бы паховая впадина, прямо под рукой, если бы не одежда — и Добрынин словно ощетинился, вновь превратился в железную статую.Но Зайцев тут же соскользнул на бедро, а его преподаватель смог расслабиться. — Я бы сделал такой переход, если тут делать тату, на шраме. Можно было бы… стечь вниз… сюда. У меня такое есть. Давайте покажу? — примирительно улыбнулся Серега и сполз с парты, теперь на нее только облокачиваясь. Он задрал борцовку, зажав ее подбородком и оголив нервно подрагивающий живот, рукой оттянул джинсы, спустив их непозволительно низко. И, действительно, в месте, где у Добрынина был аппендицит, у Сереги красовалась небольшая птица. Она сидела на ветке, отростки которой уходили на паховую впадину, после ниже, перевивались с другими ветвями и вплетались в тату на бедре. — Можете потрогать. Тут я сам рисовал, — безапелляционно скомандовал Серега и, резко схватив руку Ильи Александровича, положил ее себе на бок.
Добрынин глубоко вздохнул и прикрыл глаза. Он все еще не убил Зайцева, но на лице читался неясный надлом, и стена терпения дрожала. Дрожали и горячие пальцы, одними подушечками касающиеся бархатной молодой кожи.
Наконец они стояли лицом к лицу, соприкоснулись, соединились в одно.
Илья не мог заставить себя смотреть. Он понимал, что если сейчас поднимет веки, то вряд ли сможет увидеть в Сереге студента, который хвастается своей работой. Это будет просто очень привлекательный молодой человек, позволяющий, требующий себя трогать. Который достоин похвалы — но похвалы, которую Добрынин был сейчас морально в состоянии подать только под соусом откровенного флирта. А Серега улыбался, скалился, и бесы играли в светлых глазах. Он уже не мог остановить это, но на ангельском личике едва ли можно было увидеть коварство и желание.
— Вам неприятно меня трогать? Извините, я просто показаться хотел…
— Приятно, — ответил Добрынин спокойным тоном. Посмотрел на Серегу. И в следующий же миг обеими руками схватил за грудки и рванул на себя. Они едва не столкнулись носами, а бедрами Серега въехал аккурат между колен Добрыни. Если тому придвинуться к краю — коснулись бы так, как уж точно нельзя. Серый перепугался и вытаращился на Илью Александровича уже с опаской. — Ответь мне прямо, Зайцев. Чего тебе от меня надо? Понимания или одобрения? Зачем ты в это лезешь?