ЛюБоль 2 (СИ)

"О, Боже…пожалуйста"…вслух или про себя, ломая ногти и задыхаясь… а по венам струится наслаждение раболепное, противоречивое, и новый экстаз полосует тело, заставляя взвиваться в его руках, стонать, изгибаясь за ним, за безжалостным рывком за волосы к себе. Сильными судорогами. Сжимая его член, и он врывается сильнее, жестко, в одном ритме. Я кончаю и плачу от невыносимого наслаждения. Теряя счет времени…теряя счет дикому удовольствию, обезумев от криков. Завывая, хрипя и умоляя…нет, не останавливаться …умоляя брать и рвать на части.
И сорваться ещё раз… как от ударов хлыста. Я не знаю, чувствует ли он это… сколько раз сейчас подряд меня разодрало от наслаждения грязно принадлежать ему. Своему врагу. Проклятому цыгану, который отобрал у меня все и в то же время отдал так много, как никто и никогда за всю мою жизнь. Быть замученной им до полусмерти, со спутанными волосами и содрогающейся от очередных диких судорог. Кричать его имя и обхватывать пересохшими губами пальцы, принимая его глубже, расслабляясь и снова сжимаясь.
Я чувствую его дикость кожей, когда ничего не осталось от человека. Мне иногда кажется, что он им не был никогда, потому что слишком силен, вынослив, запредельно вынослив. Исполосован, испачкан кровью врагов, потом и копотью, и берет меня с таким яростным отчаянием. Чувствую, как содрогается, прижимая меня спиной к своей взмокшей от пота груди, и кричит от наслаждения, клеймя изнутри, растекаясь горячим семенем. Шепчет что-то на своем языке, жадно целует затылок, шею. Сбивчиво, надорванно, давая ощутить всю мощь его голода по мне.
Откинулся назад, на шелковое покрывало и раскиданные в хаосе страсти подушки, утягивая за собой, не выпуская из сильных рук, а я затылком чувствую, как его ребра ходуном ходят и сердце мне в темя колотится набатом. Ладонью под грудью держит, прижимая к себе, шумно дыша, а мне разрыдаться хочется и в то же время смеяться от счастья. Я кончиками пальцев веду по его запястью, по венам вверх к бицепсам, вызывая мурашки, а он вдруг и дышать перестал. Рука на моем теле дрогнула.
– Не нравится? – тихо спросила я и сама замерла.
– Я сейчас сдохну, девочка-смерть. Ты прикасаешься ко мне. Сама. После. Это впервые.
Я резко развернулась на нем и склонилась к его лицу, а он глаза закрыл, чтобы не смотреть на меня.
– Мой, Ману, – поцелуями по скулам, а он вздрагивает от каждого касания, как от удара, и мне кажется, у меня сердце сжимается от понимания…от осознания, насколько любит. Медленно целую его шею, вдыхая запах пота и едва уловимый аромат, тот самый звериный, необузданный. Тот, что всегда будоражил сознание. Убрала пряди его длинных волос и вдруг замерла, глядя на витиеватый шрам. Я ещё не понимала, почему сердце начало биться сначала тише, а потом быстрее, трогала пальцем затянувшуюся рану. Довольно свежую. И мне казалось, я ее уже видела.
– Что будет теперь?
– Тсссс, птичка, не бойся. Сегодня я тебя не убью. И даже завтра. Но я буду сжирать тебя так беспощадно, как только смогу, а ты мне покоришься. Будем считать что я твой персональный зверь. И муж.
Тяжело дыша, старалась унять сердцебиение. Только я знала, что он не отпустит. Это мы уже проходили не один раз.
– Ты не был зверем…ты им стал.
– Я перестал быть человеком с тех пор, как твой отец меня убил.
Болезненно поморщилась при упоминании об отце.
– Ты спас меня…
– Я спас себя, девочка-смерть. Ты не умрёшь в одиночестве. Ты умрёшь вместе со мной или после меня. Это я тебе обещаю. Если только не вынудишь меня убить тебя самому.
В зрачках опять заполыхал чертов огонь. Я глотнула воздух пересохшим горлом.
– Посмотри на меня, птичка. Да, вот так. Мне в глаза. Запомни, зверь, который проснулся во мне, честнее, чем я сам. Зверь не умеет лгать и притворяться. И если зверь до сих пор оберегал тебя, он продолжит это делать и дальше, даже если я буду готов вырвать тебе сердце голыми руками. Бойся меня, а не его.
 
Я обхватила лицо Ману ладонями.
– Я больше не боюсь тебя, Ману Алмазов… и зверя, который живет в тебе я тоже не боюсь. Ты ещё не понял? Я люблю тебя.
А теперь вздрогнул он и так сильно сжал меня, что я всхлипнула от боли.
– Что ты сказала?
– Что я люблю тебя, Ману. Я сказала, что люблю тебя и не боюсь. И я больше не хочу уйти от тебя…да и не имею права. Я предала своего отца, своих людей, полюбив цыгана. Мне больше нечего делать среди них.
Он продолжал смотреть мне в глаза.
– Ты никогда не пожалеешь об этом, клянусь.
– Поздно о чем-то жалеть.
Склонила голову к нему на грудь и закрыла глаза. Мой отец взял мою мать замуж против ее воли. И она любила его до последнего вздоха и родила ему четверых детей.
На рассвете Ману уехал. Он обещал вернуться к рассвету следующего дня. Я должна была ехать вместе с ним, когда за мной приехал Савелий, я уже была полностью собрана в дорогу.
Цыган поднялся ко мне в комнату и кивком головы отправил Миру за дверь. Я встретила его холодно, даже не поднялась с кресла. Наши взгляды скрестились, и я снова поежилась от этой сверкающей ненависти в его зрачках.
– Чем обязана?
– Мне приказано вывезти вас и сопровождать до самого леса.
– Разве вы не уходите на рассвете?
– Обстоятельства изменились. Ману считает, что среди нас есть предатель. Он беспокоится о вас и решил вначале позаботиться о вашей безопасности. Когда стемнеет, за вами придет человек и выведет вас через дальние ворота. Переоденьтесь в те вещи, которые я вам принес в прошлый раз. Будьте готовы до полуночи покинуть этот дом. И никому ни слова.
  
Глава 7
 
– Я никуда без него не поеду. Он сказал, дожидаться его до рассвета, и я буду ждать.
Глядя в глаза Савелию, вздернула подбородок. И повисла пауза. Он смотрел на меня, а я на него. Это была ненависть, взращенная столетиями, даже не годами. Я бы прирезала его без сожаления, а он бы меня разорвал на части. Если бы могли. Он этого не скрывал, а я иногда наслаждалась своим триумфом, потому что проклятый цыган был вынужден мне прислуживать и охранять. Так как лишится головы, если недосмотрит. Пожалуй, за это он ненавидел меня больше, чем за все остальное, а я презирала его и уважала одновременно. Презирала в нем фанатизм и им же восхищалась. Он достойный воин. Преданный своему барону и своему народу.
– Поедете, – сказал очень тихо и выглянул за дверь, потом снова прикрыл её и сделал шаг ко мне, а я попятилась назад, думая о том, как быстро успею достать кинжал и всадить ему в грудь, если попытается причинить мне вред. Впрочем, вряд ли он решится напасть здесь.
– Ты никто, чтоб мне приказывать, ублюдок. Только Ману может. Тебе никогда не будет позволено. Рабыней стану, гонимой и позорной, а тебе приказывать не позволю. Отойди назад. Не приближайся ко мне – иначе людей сюда позову. Как объяснишь своему барону, что в спальне моей делал?
Савелий усмехнулся, но все же отступил назад и сунул руку за пазуху, а я напряглась всем телом, тяжело дыша.
– А ведь вы все же боитесь меня, Ольга…Лебединская!
– Алмазова! Помни это!
– И не зря боитесь. Я был бы счастлив перерезать вам горло. Но не сегодня…Когда-нибудь, но только не сегодня. Держите – это вам.
Он протянул мне конверт, вынуждая подойти к нему. С опаской взяла, не спуская взгляда с мужчины, медленно развернув бумагу, затаила дыхание, узнавая почерк и чувствуя, как подгибаются колени. Всего лишь месяц назад я бы обрадовалась этому письму до безумия, а сейчас у меня начали дрожать пальцы.
«Оля, я узнал о том, что эта мразь держит тебя в плену. Мы с моими людьми уже приближаемся. Здесь ни хрена не ловит. Связи нет. Передаю этот конверт с человеком, которому доверяю. Отец готов заплатить любой выкуп. А если цыган откажется – Огнево будет стерто с лица земли. Камня на камне не останется.
Я в пути, сестренка. Буду через неделю. Со мной до хрена вооруженных людей. Мы раздерем проклятых цыган на куски и снова восстановим нашу власть в Огнево. Отомстим за смерть Артема, а ты домой вернешься.