Кувырком (ЛП)

Смотрю на нее и чувствую вкус облегчения на языке.
— Молоток, Робби. Наш человек.
Откручиваю крышку и делаю глоток, не в силах ждать, пока налью в стакан. Холодная жидкость прожигает приятную обезболивающую дорожку вниз по горлу. Вытаскиваю пакет замороженного гороха для ноющих костяшек пальцев и закрываю дверцу. Потом достаю из шкафа стакан и наполовину заполняю его янтарным ликером. Покручивая жидкость в стакане, слышу быстрый приглушенный топот со стороны черной лестницы.
Через мгновение в двери появляется Рори в голубых пижамных штанах и белой хлопчатобумажной футболке. Вьющиеся каштановые волосы торчат во все стороны. По широко распахнутым встревоженным глазам понимаю, что мальчик проснулся некоторое время назад.
— Почему ты не в кровати? — мягко интересуюсь.
— Пить захотел, — врет в ответ. — Можно воды?
Делаю знак, чтобы садился за центральную столешницу, потом наливаю в стакан из — под крана. Ставлю перед Рори, и несколько минут мы молча потягиваем свои напитки в тускло освещённой кухне.
Пока он не признается.
— Я слышал вас с тетей Челси.
Просто киваю.
Рори нерешительно всматривается в меня изучающими голубыми глазами.
— Вы кричали. Ты казался… взбешенным.
Делаю глоток и выдыхаю.
— Да. Я сильно рассердился.
Чувство вины ест меня поедом. Но когда лицо мальчугана застывает от беспокойства, раскаяние ощущается особенно сильно.
— Ты уйдешь, да?
Опускаю стакан на стол и смотрю ему в глаза.
— Нет, Рори, не уйду.
Пацан сразу же расслабляется.
— Это хорошо.
Попивая воду, задает вопрос:
— Почему вы поссорились?
— Я… вспылил.
— Ты вел себя как обозленный маленький засранец? — повернул мои же слова против меня.
Фыркаю. Сообразительный малец.
— Что-то вроде того.
— Мама с папой тоже время от времени ругались…
Не удивительно с таким — то количеством спиногрызов. На самом деле, если бы в какой — то момент Роберт Мак-Куэйд ушел в полный аут, провозгласив: «А вот и Джонни!», как в фильме «Сияние», я и то бы не удивился.
— … но ругались в машине.
Невольно усмехаюсь.
— В машине?
— Ага, — хихикает. — Наверное, не хотели, чтобы мы знали об их перепалках. Поэтому выходили на улицу, где никто не услышит. Мы наблюдали за ними из окна на втором этаже. — Улыбаясь воспоминаниям, говорит тише: — Мама вот так делала руками…
Рори начинает махать руками над головой, будто осьминог в эпилептическом припадке.
— А папа — вот так…
Сжав пальцами переносицу, качает головой — идеальная имитация мужчины, пытающегося урезонить неразумную женщину.
— А что было, когда они возвращались в дом?
Немного подумав, отвечает:
— Ходили, делая вид, будто не замечают друг друга. Не разговаривали. Но через какое-то время как будто ссоры и не было, понимаешь?
Вообще — то нет. У меня всегда было место в первом ряду у ринга во время родительских ссор. Но я киваю и озвучиваю то, что Рори и так знает:
— Они были хорошими родителями, малыш.
Пацан глубоко вздыхает, с легким налетом печали.
— Ага.
Допиваю стакан.
— Ну ладно, уже поздно. Быстро в кровать.
Рори спрыгивает со стула, и мы вместе идем наверх. У двери в спальню малец прикидывается беспечным. Эта его манера мне уже знакома.
— Я не маленький. Не надо подтыкать мне одеяло.
Похлопываю его по спине.
— Конечно.
Но все равно вхожу с ним в комнату.
Пока Рори забирается на нижний ярус кровати, бросаю взгляд на верхний, где посапывает Рэймонд, и поправляю сброшенное одеяло. Когда проказник наконец устраивается, укрываю и его.
— Спокойной ночи, Рори. Сладких снов.
— Спокойной ночи, — переворачивается на бок и зарывается в подушку. Иду к двери, но меня останавливает тихий голос:
— Я рад, что ты здесь.
С удивлением понимаю, что и я.
Оборачиваюсь и в темноте взглядом нахожу маленькую фигурку с робкой улыбкой на лице. Отвечаю:
— Я тоже.
И Рори закрывает глаза.
Однако кое — кто здесь скорее всего совсем не рад моему присутствию. Направляюсь прямиком в ее комнату. Потому что нам необходимо поговорить.
 
Я слышал рассказы о волнении. Тревоге. Со мной такого не бывает. Не нервничаю ни перед первым словом в суде, ни перед заключительным, ни когда начальник вызывает к себе, и уж тем более ни при кадрежке. Наверное, мне просто ничто — и никто — не было достаточно важным, чтобы переживать. Всегда знал, что смогу решить проблему или найти альтернативный вариант.
Вы догадываетесь, что скажу дальше?
Да, всё верно. Стою у закрытой двери спальни Челси и чертовски дергаюсь. Ладони мокрые, желудок сводит, кожа зудит, даже удары сердца отдаются в горле.
Как только люди с этим живут?
Ужасно же. Мне абсолютно не нравится!
Самый быстрый способ избавиться от таких чувств — просто покончить с вопросом к чертям собачьим. Поговорить с ней. Проглотить свою порцию унижений. К чему полностью готов.
Если бы только смог заставить себя постучать в дверь.
Но именно тут вступает в действие зловредное беспокойство. Оно не дает мне шевельнуться, потому что… вдруг Челси пошлет меня на все четыре стороны? Вдруг не захочет принять извинений? Вдруг решила, что я жестокий мудак, недостойный находиться рядом с ней и детьми?
Дьявол все подери!
Краем глаза замечаю какое-то движение под ногами и смотрю вниз — на меня холодно взирает Кузен Итт. Хвостом не виляет, в глазах издевка. Почти слышу, как он мысленно обзывает меня слюнтяем.
— Заткнись, — рычу на собаку.
Пес с отвращением отворачивается и уходит.
Провожу рукой по волосам, делаю глубокий вдох и дважды стучу. Довольно тихо — очевидно, чтобы не привлекать внимание двенадцати ушей этажом выше, — но решительно, ведь женщинам нравятся уверенные мужчины. Дверь открывается быстрее, чем я ожидал, но совсем чуть — чуть — видно только лицо Челси. Глаза мокрые и красные.
Наклоняюсь к ней, опираясь на косяк.
— С тобой все в порядке?
Приподнимает подбородок, вся такая несгибаемая с показным равнодушием. Но Челси в этом так же «хороша», как и ее племянник, любитель ругаться и угонять машины.
— Все отлично.
И закрывает дверь перед моим носом. Не захлопывает, нет, но чувствую — ей этого жутко хочется.
Снова стучу.
И второй раз дверь слегка приотворяется, опять то же выражение лица.
— Я вел себя по — скотски, — считаю, что лучше пропустить вступление и сразу перейти к сути.
На этот раз меня осматривают с ног до головы, оценивая искренность. Чувственные губы все еще сжаты в «да пошел ты» линию.
— Несомненно.
И снова дверь закрыта.
Когда я стучусь в третий раз и появляется щелка, вставляю ногу, не давая захлопнуть.
— Прости меня, Челси.
Слышит ли она надрыв в голосе? Замечает ли сожаление, которое вообще для меня не характерно? Осознает ли, что этот новый голос предназначен только для нее?
Ну конечно же нет, идиот! Потому что ты ей этого не сказал.
— Просто я разозлился, что он — да кто угодно — может попытаться причинить тебе боль. И сорвался на тебя, но был не прав.
Челси моргает, и выражение ее лица немного оттаивает, но не слишком. Она пожимает плечами, и я с трудом удерживаюсь от смеха. Теперь понятно, у кого Райли научилась этому движению.
— Проехали. Все в порядке.
— Не в порядке, — протискиваю лицо в приоткрытую дверь, ощущая себя полным кретином, но все равно стараясь быть абсолютно честным. — К тому же я был в ярости еще до того, как ты ушла с ними, потому что… ревновал.
У нее отвисает челюсть.
— Серьезно?
Киваю.
— Можно войти? Чувствую себя болваном, разговаривая через щель.
Отступает, распахивая дверь:
— Ох. Конечно.
Захожу в комнату, закрываю дверь и оказываюсь окружен Челси: аромат в воздухе, вещи на стуле в углу, драгоценности, украшавшие изящную шею, на туалетном столике, фото в рамке, на котором выпускница в мантии с братом и снохой, открытый альбом с зарисовками на кровати. Колени подгибаются от сенсорной перегрузки этими личными предметами и запахами.