Хайд

Сейчас, готовясь начать рабочий день, Хайд никак не мог выбросить из головы эпизоды вызванного припадком бредового сна. Лишь один образ остался в памяти темным пятном – истаял полностью, но не давал покоя, как зуд, который невозможно унять. Хайд отчетливо видел девушку во сне, его сознание пребывало в ее теле, облик ее был знаком ему в мельчайших подробностях. Но теперь, как ни старался, он не мог вспомнить ее лицо.
Зато другие образы из сна являли себя во всех деталях, и, помимо прочего, капитан не забыл о сделанном во сне открытии относительно самой сути убийства повешенного над рекой человека. Эдвард Хайд вырос на легендах о кельтском мире сверхъестественного – их рассказывала на ночь родная мать. Легенды в ее интерпретации составили основу богатого полотна, которое соткалось в детском сознании, а затем, когда повзрослевший Хайд увлекся изучением этой темы, узоры на полотне дополнились новыми деталями. Так почему же он, человек, прекрасно знакомый с кельтскими легендами и обычаями, лишь во сне разобрался, что к чему? Почему лишь в бреду припадка ему открылась связь между повешенным с реки Лейт и древним обрядом тройственной смерти?
Эта мысль растревожила его и одновременно утешила. Возможно, Сэмюэл Портеус был прав, когда предположил, что его потерянные воспоминания надо искать в том же потустороннем царстве, в иномирье, куда переносят его сознание ночные приступы.
Маккинли, констебль-кучер, как обычно, встретил Хайда у дома и отвез в участок. Как часто бывает в Эдинбурге, утро выдалось безрадостно ясным. Ледяной ветер, летевший со стороны реки Форт, полосовал воздух, подобно хирургическому скальпелю, отсекая всякое тепло от солнечных лучей. Утренний дым из тысячи каминных труб тянулся вверх, будто гигантские руки в серых перчатках растопырили над городом свинцово-дымные пальцы, норовя проткнуть небо; в просветы между ними лезли бескомпромиссно яркие потоки света, вычерчивая силуэты закопченных зданий. В результате весь город казался творением художника, рисунком, выполненным углем, и это лишь усиливало у Хайда ощущение нереальности.
Впрочем, и в лучшие времена Эдинбург казался ему фантастическим местом, плодом воображения – здесь георгианская симметрия и умеренность Нового города вели незримую борьбу со средневековым хаосом Старого в тени Замковой скалы, Колтонского холма и Артурова Трона – трех титанических вулканов былых времен, давно потухших и тысячелетия назад превращенных в призрачные обрубки ледником толщиной в милю.
Люди в этих краях обитали около девяти тысяч лет, говорили на разных языках, вели различный образ жизни и век за веком, слой за слоем вносили своеобычные черты в облик города, участвуя в создании его противоречивой индивидуальности. В смутные, населенные отголосками видений дни, которые следовали за ночными припадками, Хайда часто охватывало странное чувство, будто он видит эти призрачные пласты, состоящие из чужих жизней, различает незримые следы тех, кто был здесь до него. Разумеется, он знал, что это всего лишь игра воображения, вызванная неврологическим расстройством. Для Хайда это ощущение было похоже на запах свежести после дождя. Как будто гроза, отгремевшая в его спящем разуме, оставила напоминание о себе в эдинбургском воздухе.
Полицейский участок, в котором работал Хайд, находился на западной окраине Нового города, на Торфикенской площади. Для случайного прохожего здание это ничем не отличалось от соседних: обычный георгианский таунхаус, городской дом ленточной застройки, с тремя этажами над одним цокольным, полуподвальным. Распознать его можно было лишь по вывеске с надписью белыми буквами, гласившей, что здесь находится полицейский участок. Вывеска красовалась на двери главного входа, а над ней висел газовый фонарь синего стекла. Здесь Хайд руководил сыскным отделением, которое занималось расследованием уголовных преступлений и состояло из двенадцати детективов, пяти констеблей и дежурного сержанта. Внутри здание отличалось от остальных наличием четырех камер в подвале с толстыми каменными стенами, где задержанные ждали вызова на допрос.
 
Поездка в полицейской карете от дома Хайда до участка обычно занимала не более десяти минут, а летом он доходил туда пешком за полчаса. Но в этот день возникло препятствие.
– Электрификация, сэр, – пояснил Маккинли с козел, обернувшись и взглянув на капитана сквозь узкое окошко. – Половину улицы Принцев перекопали. По мне, так не к добру все это. Подумать только – свет по проводам…
– Это прогресс, констебль Маккинли, – отозвался Хайд. – Электрическая заря нового века, который у нас уже не за горами. Боюсь, мы никак не сможем ему воспрепятствовать.
Вскоре им снова пришлось остановиться там, где часть мостовой была разобрана и остался лишь узкий проезд, по которому мог проскользнуть единовременно только один экипаж. Румяный ирландский землекоп бодро регулировал дорожное движение, размахивая красным флажком. Издалека, и всего лишь на секунду, Хайду показалось, что он смотрит на Хью Моррисона – рабочий был похож на него фигурой и цветом лица.
Из другого окна полицейской кареты капитан увидел стайку из четырех детишек на мостовой – они заглядывали в свежевыкопанную траншею и, тесно столпившись, что-то обсуждали, увлеченно строя детские козни. Пятый ребенок держался в стороне, словно был не с ними. Хайд пригляделся, и его ошеломило чувство узнавания, хотя было ясно, что это не может быть то дитя, о котором он подумал. Девочка лет восьми – слишком маленькая, чтобы играть на улице без присмотра, – стояла в замызганной бедняцкой одежде; неестественно бледное лицо было перепачкано землей и глиной, как будто она только что вылезла из вырытой на дороге ямы. Она перевела на Хайда взгляд огромных зеленых глаз, а затем медленно и печально покачала головой, словно с немым укором.
Полицейская карета, кренясь, подалась вперед, и Хайд крикнул Маккинли в окошко, чтобы подождал. Но когда капитан обернулся, девочки у траншеи уже не было, остались только четверо других детей, чье внимание теперь переключилось на карету.
– Все в порядке, Маккинли, я просто подумал, что… – Капитан замолчал, тряхнул головой и вздохнул. – Ерунда, поехали в участок.
Хайд рассчитывал, что ему удастся хоть немного побыть одному в кабинете и привести мысли в порядок – требовалось время, чтобы выбросить из головы ту маленькую девочку, которая непостижимым образом напомнила ему другую. Однако в участке капитана уже поджидали два офицера, всегда выполнявшие обязанности его заместителей.
Детектив-сержант Питер Маккендлесс, добродушный парень тридцати четырех лет, выглядевший из-за редеющих волос старше своего возраста, протянул Хайду темно-желтую папку:
– Рапорт доктора Аберкромби о внешнем осмотре трупа и полный отчет о результатах вскрытия от доктора Бёрр и доктора Белла, сэр.
– Спасибо, Питер, – кивнул Хайд.
– Но все, что нужно знать об этом деле, вы можете почерпнуть отсюда… – Маккендлесс вручил капитану газету.
На первой полосе «Эдинбургского комментатора» красовался набранный крупным шрифтом заголовок:
 
Эдинбургский комментатор
 
Повешенный из Дина:
 
РИТУАЛЬНОЕ ВЕДЬМОВСКОЕ УБИЙСТВО ИЛИ ПРЕСТУПЛЕНИЕ ТЕМНОЙ ГИЛЬДИИ?
 
– Быстро они, однако, – вздохнул Хайд и вернул газету Маккендлессу. – Я уж как-нибудь обойдусь без репортерских домыслов про Темную гильдию. – Он сел за свой стол, положил папку на промокашку и раскрыл ее, кивком велев детектив-сержантам Маккендлессу и Демпстеру сесть напротив. Все то же эдинбургское солнце, безрадостное и холодное, делило кабинет на резко очерченные участки тени и яркого света, так что Хайд боролся с искушением потереть глаза.
Пока он читал документы, Маккендлесс и Демпстер, привыкшие к дотошности начальника, дисциплинированно молчали в ожидании, когда он закончит знакомиться с медицинскими выкладками. Большую часть из того, что было написано в отчете о вскрытии доктором Бёрр, Хайд уже слышал от нее самой. Единственным сюрпризом стало заключение, полученное из лаборатории Королевского госпиталя: анализ содержимого желудка показал, что повешенный над рекой Лейт человек ел зерно и грибы не далее как за полчаса до смерти – пища не успела полностью перевариться.