Чужая — я (СИ)

За то, что не узнала его с первой минуты? За то, что сделала что-то в прошлом?
Прижимая меня к себе так, что даже попробуй я вырваться — не выйдет, Норт тянет меня к дивану и грубо разворачивает к себе спиной, сжимая грудь, царапает ногтем вершинку. Это воспламеняет, и, даже закусив губу, я не могу сдержать стон, не изогнуться в спине, вжимаясь в его тело.
Бормоча что-то нечленораздельное, Норт порывисто стягивает с меня джинсы. Следом отлетает не выдержавшая нашей жестокости пряжка его ремня. Он входит резко, одним движением, со сдавленным стоном. Это немного больно, но боль уместная. В нас с Нортом ее, очевидно, теперь хватает. Я позволяю ей выливаться через это безумие из него, из меня, потому что лучше сбросить балласт так, чем тянуть его дальше. А потом свернуться обнаженным комочком на груди у Норта и не вставать, пока не утихнут все бури. Недаром я инстинктивно искала у него защиты, даже когда подозревала в причастности к попытке своего убийства.
В общем, от этой близости я не жду разрядки, кроме эмоциональной. И внезапно ярко, неизбежно взрываюсь от одного только понимания, что сейчас кончит он. 
Безумие отступает медленно, раскачивающийся мир возвращается в свое устойчивое положение, и теперь возникает вопрос о том, что будет дальше, что мне следует делать? Я поворачиваюсь к Норту с озадаченным выражением на лице.
— Не очень счастлива, Тиффани? — спрашивает он, изгибая одну бровь. — Ничего, сейчас исправим.
Я ничего не понимаю, но вздрагиваю от удовольствия, когда он проводит подушечками пальцев по моей спине до самых ягодиц, едва касаясь. На его лице мрачное удовлетворение и осознание полной власти. От мысли, что он совершенно точно знает, как заставить меня кричать в голос от наслаждения, становится ужасно не по себе, потому что это тоже часть моего наказания. Я, не скрывая страха, гляжу в его зачаровывающие глаза и пропускаю момент, когда он подхватывает меня под колени и перекидывает через спинку дивана. Опомниться не успеваю, как лежу на подушках, запутавшись в собственных волосах, а Норт стягивает с меня кеды, джинсы, белье…
— Посмотри на себя, — говорит Норт, не скрывая непонятной мне горечи.
Одним движением вздергивает на ноги и подводит к зеркалу в полный рост.
— Смотри, черт подери, какая ты красивая. Ты ведь понимаешь, насколько ты красивая. — В этом признании нет вопроса, нет и радости.
Честно говоря, глядя в зеркало на нас, я не вижу ничего восхитительного. А может, дело в постановке. Норт зачесывает на одну сторону мои волосы, что длиной ниже талии, лишь чуточку кокетливо прикрывая наготу, оценивая, как аукционный лот, а сам он полностью одет. Какое-то уродливое клише получается.
— Ты поэтому спуталась с моим братом у меня за спиной? Чтобы доказать, что можешь иметь все и сразу? Или тебе чего-то не хватало? Чего?
Это что он такое сейчас сказал?
Норт наклоняется к моей шее и с болезненным выражением на лице вдыхает запах.
— Ты… — говорю я хрипло и откашливаюсь. — Ты сошел с ума?
Мне становится действительно страшно, потому что, кажется, так он и думает. Еще один пазл встает на свое место, и объяснение получают десятки странностей и непоняток. Все, абсолютно все действия Норта после моего падения обусловлены борьбой между страстью и кислотной ревностью. Он получил чертову фотографию нас со Стефаном после того, как я вроде как уехала домой, и он не взял трубку, не спас меня. Мне страшно представить, что он почувствовал, узнав, к чему привело такое решение. Возненавидеть человека в одночасье можно, но нельзя разлюбить. И тогда любовь с ненавистью начинают драть тебя на миллион маленьких кусочков. А теперь добавьте к этому взрывоопасному коктейлю чувство вины и получите слабенькое представление о самоконтроле Норта Фейрстаха.
Он всего один раз попытался меня переехать. И всего двадцать раз завуалированно назвал своего брата мудаком.
А хуже всего, что я понятия не имею, как доказать свою невиновность. 
— Норт… — пытаюсь я заговорить и обернуться.
 
Результат от моего обращения совершенно не тот, на который был расчет. Он грубо разворачивает меня обратно к зеркалу, обвивает бедра руками и скользит пальцами ниже. Пара движений, и я уже бьюсь в его руках, силясь вырваться и не проиграть войну с собственным телом. От этой борьбы его расстегнутый и загнутый на один подгиб манжет задирается выше, и моя ладонь непроизвольно задерживается на горячей, гладкой коже, которая сводит с ума не хуже пальцев. Не понимая, что делаю, я прижимаю его руку еще сильнее к себе и вскрикиваю от удовольствия, почти ненавидя себя за это.
— Прекрати этот кошмар, — выдыхаю, пока остались силы сопротивляться.
— Кошмар, Тиффани?
— Ты прекрасно понимаешь, о чем речь!
Он начинает расстегивать пуговицы рубашки, и я зависаю от зрелища открывающейся кожи. Удивленно моргаю, поймав в фокус чернила татуировки на внутренней стороне запястья. Мне бы уйти, пока не поздно, но я, как завороженная, не могу даже пошевелиться. Ужасно, но я бы отдала душу за то, чтобы доказать этому парню, что он на мой счет ошибается.
У него лучший мотив сбросить меня с крыши из всех, но какая-то часть меня согласилась бы на это, лишь бы он поверил, что я не спала с его братом.
Я больная? Знак вопроса тут лишний. Я больная.
— Давай, Тиффани, скажи мне, чего тебе не хватало, что нашлось в моем брате. — Он стягивает одежду медленно, вынуждая меня смотреть на него, изучать его, хотеть с каждым мгновением все больше. — Я бы мог предположить, что у него член длиннее, но это идет вразрез с генетикой! Так может, скажешь мне ответ? Или он не так давно побывал у тебя на пальце?
— Идиот, — шиплю я, едва удерживаясь от оправданий по поводу кольца.
Увы, Норт действительно не имеет к этой вещице никакого отношения.
— Дай я угадаю: ты не помнишь, — это звучит до предела ядовито. А Норт уже берется за пуговицу брюк, и я сглатываю ком в горле. — Ну ничего, на этот раз я, научившись на своих ошибках, тебе напомню. А потом сгоняешь к Стефу — сравнить.
Ярость ударяет в голову, и я бросаюсь на него, с силой толкаю в грудь. Однако вместо того, чтобы отступить, Норт подхватывает меня под бедра и несет в спальню. Я выкрикиваю ругательства и требую отпустить — безрезультатно. Он бросает меня на кровать и порывисто скидывает остатки одежды. Гневные слова тотчас вылетают из моей головы. Нет, я, конечно, все понимаю, но если я-она действительно посчитала, что Норта Фейрстаха — вот такого вот Норта Фейрстаха — ей мало, то я даже и не знаю, что должно было навести ее на эту безумную мысль. Я правда не понимаю.
Он явно наблюдает за моей реакцией, наслаждается ею. А я бы под пытками не сумела отвести взгляд от его тела. Безупречного. Совершенного. От мысли, что еще недавно оно принадлежало Мэри (и все еще принадлежит, вообще-то), мне хочется вопить и кусаться.
— Где у тебя остались отметины после падения? — спрашивает он, лаская кожу на моем животе. — Неважно, я найду их все.
Он целует каждую неровность, оставленную на моей коже падением. И я могла бы предположить, что они все еще выделяются цветом, но память подсказывает, что Норт на самом деле знал каждый дюйм моего тела. Каждую родинку, каждый шрамик.
Остановившись на последней красной черточке — бывшей спицей в ноге, — Норт начинает подниматься выше: колени, бедра, и еще, пока я не начинаю метаться по кровати под его губами.
— Прекрати это, — умоляю на выдохе в очередной раз. — Я больше не могу.
Я не уверена в том, что именно не могу. Выносить эти тягучие ласки или терпеть унижение. Потому что все, что сейчас делает Норт, — доказывает мне, насколько я была неправа, якобы променяв его на Стефана. А мне доказательства ни к чему. Даже сам Стефан сказал, что я не хочу с ним близости. Он единственный из нас вел себя совершенно логично.
 
— Не жалей себя, Тиффани, я прекрасно знаю, что ты на самом деле можешь.
И это действительно пытка, потому что когда Норт заканчивает с прелюдией, я готова умереть за оргазм. И так и будет, если я не получу его в ближайшее время и Норт не оставит меня в покое.