За белым кречетом

В предания я не верил всерьез никогда. Да и теперь как-то не особенно верю. Однако через два дня я вспомнил эти его слова. Ведь после встречи с розовой чайкой мне наконец-то и в самом деле повезло...
В Походске пришлось задержаться. Прежде чем отправиться к Едоме, егери долго собирались. Все поглядывали на небо, на пелену облаков, приплывших с севера, однако после полудня все-таки решили: уходим. Предстояло долго идти по просторам Колымы, а в шторм это опасно — все равно что в море. Волна поднимется, моторку, как щепку, опрокинет. Мало ли, говорил Дьячков, опытных охотников распростилось с жизнью на Колыме в шторм. И пока шли по Колыме, он не проронил ни слова, так был внимателен и серьезен.
Но опасный участок миновали легко. Когда поплыли по рукавам, настороженность на лице егеря исчезла, он стал рассказывать, что белые кречеты давно к нему привыкли, знают. Однажды он утку неподалеку от гнезда подстрелил. Но не успел добить подранка, как кречет подхватил его и утащил в гнездо. Я терялся в догадках, правду ли он говорит или разыгрывает меня.
То и дело попадались канюки, луни, а однажды я приметил ястреба-перепелятника. На высоком берегу увидели пару белых полярных сов. Самца и самку. Егерь направил к ним моторку, и сова, подпустив нас на десяток метров, позволила себя снять и лишь затем взлетела.
Выскочил на берег серый песец и, отставив хвост трубой, помчался вдоль берега, затеяв с нами гонки. Потом начали попадаться пестрые куропатки. Греясь на берегу на солнышке, они поднимались при нашем появлении и нехотя скрывались в кустарнике, если я уж слишком долго держал их под прицелом объектива. Птицы были непуганые. И совсем неожиданно перед носом моторки взлетела в небо стайка канадских журавлей — птиц весьма редких. А затем показалась на горизонте синеватая возвышенность — Едома.
Она протянулась километров на восемь. Несомненно, когда-то это был остров, обрывистый с одной стороны, покатый с другой. Таких островов я немало видел у берегов Восточной Арктики. Но теперь вокруг Едомы синело множество озер, соединяющихся протоками, с них еще не всюду сошел лед. На озерах по весне и отдыхают малые (тундровые) лебеди. Мы увидели стаю штук сорок, но Дьячков пренебрежительно махнул рукой — то ли еще будет!
Протока, по которой наши лодки приближались к Едоме, выходила к ее южному берегу, почти к изначалью, а затем поворачивала и шла, как крепостной ров, залитый водой, вдоль отвесных обрывистых берегов. Погода Выдалась сумеречной, серые облака затянули небо, темные влажные скалы смотрели на нас с нелюдимой угрюмостью. Кое-где чернели щербатые останцы, напоминавшие сторожевые башни средневековых крепостей. Под скалами лежал снег, местами белые языки поднимались, сужаясь, до самого верха. Выше отвесных обрывов, на пологих склонах желтела прошлогодняя трава, напоминавшая шапку волос на голове великана. Над одним из мысов я заметил черный силуэт парящего канюка.
— Гнездо там,— по-хозяйски пояснил егерь.— На следующем мысу еще одно. А всего их здесь всегда гнездится пары четыре, а иногда и пять.
Миновав второе гнездо канюков, по протоке мы устремились к мысу, который, как нос корабля, выдвинулся в рыжеватую тундру. Еще издали на красновато-сером скальном откосе я приметил белые потеки. Такие оставляют только птицы соколиных пород. Видно, за долгие годы птицы часто сидели здесь.
— Гнездо кречета? — обратился я к егерю.
— Точно,— отвечал тот.
— Не будем останавливаться,— попросил я, совершенно позабыв о существовании кинооператоров.— Пройдем побыстрее, как будто мы и не видим его, а завтра я потихоньку сюда подойду.
Дьячков кивнул, прибавив газу, и перестал смотреть в сторону гнезда, но под скалой вдруг появились две человеческие фигуры и принялись размахивать руками, приглашая, чтобы мы подошли. Только тут я вспомнил о существовании литовских киношников и, честно признаться, несколько загрустил, представив, что столь долго разыскиваемую птицу, очевидно, придется снимать в порядке очереди.
В модных сине-белых комбинезонах, свитерах, куртках, с окладистами бородами, литовские молодцы смотрелись рядом с нами, в болоньевых курточках да засаленных зипунах, как истинные европейцы. Сгибаясь под тяжестью штативов и киноаппаратов, они вежливо пожали всем руки, сразу же объявив мне, что съемку они почти закончили, истратили два с половиной километра пленки, что ждут меня как главного эксперта. Начитавшись моих статей в журнале «Вокруг света» об ошибке, они начали и сами теперь беспокоиться: белого ли кречета они снимают? Птицы у гнезда в это время, конечно, не было, и я поторопился пригласить их в избушку егерей, к которой мы держали путь.
 
По дороге обнаружили еще два гнезда канюков, а между ними, уверял Дьячков, находится гнездо соколов-сапсанов. Я не мог не подивиться: на участие примерно четыре с половиной километра — четыре гнезда крупных хищников. Да каких! Видимо, райский для птиц уголок.
Бревенчатая избушка с плоской крышей на якутский манер стояла на берегу галечниковой косы, сплошь усыпанной плавником. Избу построили егери, лес для нее возить не нужно было. А оставалось его еще столько, что можно было бы сложить не одну сотню подобных изб. За заваленной плавником косою начинались озера. На них, звонко перекликаясь, плавали, кормились на берегу не десятки, а должно быть, сотни белых тундровых лебедей. Только бы погода не подкачала, мысленно пожелал я, не зарядили бы дожди со снегом, подержалось бы хоть немного солнышко, сколько тогда тут можно будет интересного снять.
Избушка егерей оказалась для всех тесноватой. Феликс Пантелеймонович поставил для гостей брезентовую палатку, постелил в ней лосиную шкуру — получился как шахский шатер. Спал я в ней вместе с кинооператорами и после долгих разговоров с ними в конце концов и сам стал сомневаться: может, и в самом деле птица в гнезде — не белый кречет. Не произвела она отчего-то ожидаемого впечатления на литовцев.
Утром я поднялся чуть свет. Не заходя в избушку, не завтракая, отправился к гнезду. На полпути заметил сидящего на красноватой конусообразной скале самца сокола-сапсана. Подпустив меня, сокол взлетел, тревожно закричал и начал ходить в небе кругами. А когда я подошел ближе, откуда-то вылетела с яростным криком самка и, как зверь, кинулась на меня, так что пришлось прикрывать голову локтем. Птица взмывала вверх, складывала крылья и неслась на меня, как снаряд. И чем ближе я подходил к гнезду, тем атаки ужесточались. Подключился и самец. Я не успевал поворачиваться. Устав атаковать, самка сделала обманный ход: уселась в гнездо канюков, крича на меня оттуда. Забравшись повыше, я обнаружил, что гнездо пустое, не ее. Не без труда я отыскал щель в скале, где прятались птенцы сапсанов, но добираться туда не рискнул. От шума, истошного крика можно было оглохнуть. А с таким настроением сапсаны, чего доброго, могли и когтями зацепить. Силы соколу не занимать, не хуже кречета может и гуся взять. В табели о рангах сокол-пилигрим не зря стоял на втором после кречета месте.
К гнезду белого кречета я решил подойти осторожней. Поднялся по склону наверх, а оттуда по распадку можно было подкрасться поближе, чтобы внимательнее разглядеть самку.
Я спустился вниз по распадку, готовясь к встрече с птицей, о бесстрашии которой при защите гнезда мне приходилось немало читать и слышать. Но вдруг белая птица вывалилась из ниши в скале и, бросив на меня стремительный взгляд, неожиданно улетела.
Да кречет ли это в самом деле? В гнезде остались беспомощные птенцы. Сапсаны и то с неистовством защищали гнездо, а тут никакой реакции. Я подошел к скале. В нишу, где было устроено гнездо, забраться было невозможно, но я попробовал изобразить, что пытаюсь это сделать. И тут же, обернувшись, увидел стремительно несущуюся к скале белую птицу.
 
Я спрыгнул с камня — птица уже была над гнездом. Хрипло прокричав, она легко вошла в пике, и я прикрыл голову фотоаппаратом. Теперь-то я хорошо разглядел, что это кречет. Но самка, едва начав падение, так же легко вышла из пике. С недовольными криками она сделала несколько кругов и уселась неподалеку на вершину желтой скалы, судя по следам помета, служившей ей постоянным местом отдыха и наблюдений. Это и была кречетиная присада.