За белым кречетом
Андреев же был намерен вновь побывать в тех местах, где отыскал кречетов. Я обратился к нему с просьбой помочь добраться до гнезда неуловимой птицы. Хотелось, однако, прежде чем отправляться в дорогу, знать, загнездились ли в том месте кречеты. Хотя и известно, что птицы эти не охочи к перемене мест, подолгу выводят птенцов в одном и том же гнезде, да мало ли что могло случиться. Вдруг им все-таки приспичит сменить местожительство или подсократится в округе численность куропаток? Да мало ли что еще, о чем я не успел за эти годы безрезультатных поисков узнать.
— К гнезду, я доберусь лишь в середине июня, когда вскроется Колыма,— стал размышлять Андреев.— Пока вернусь да дам телеграмму, пока вы сумеете к нам добраться, можно и опоздать, даже если кречеты и гнездятся. Самка слетит с гнезда. Будет являться к птенцам лишь на кормежку, а тогда ее не так просто будет снять.
Он был прав: приезжать следовало пораньше, когда птенцы малы и самка не улетает далеко. Но тогда опять предстояло отправляться в дальние дали без особой гарантии на успех.
— Дорога такая,— на всякий случай пояснил Андреев.— Приезжаете в Черский. Оттуда добираетесь в Походок, а там уж спрашивайте, ищите меня. Кто-нибудь подбросит на моторке, народ там отзывчивый, добрый.
Честно признаться, до самой весны я так и не составил твердого плана, куда же на этот раз отправляться. Может, и опять пропустил бы еще год, если бы не удивительный случай. Занятый какими-то делами в своей московской квартире, я вдруг расслышал знакомый соколиный крик. «Кьяк-кьяк-кьяк»,— неслось с улицы под скрежет тормозов, лязг буферов и рев машин. Мы живем неподалеку от Комсомольской площади — площади трех вокзалов, к шуму привычны, но вот к покрикиванью соколов привыкнуть как-то не успели. Во всяком случае, подобное я слышал впервые. Подбежав к открытому окну, я увидел, как в синеве весеннего неба низко над домами неторопливо летел сокол. Пустельга. Что занесло ее сюда? Может, когда-то было в этих местах гнездо? Эта встреча подействовала на меня как своеобразное приглашение к действию: отправляться в дальнюю дорогу.
Я позвонил в Магадан. Андреев сказал, что выезжает в поле в мае. Пообещал сообщить мне телеграммой, если сумеет пробраться к гнезду по снегу, загнездились ли кречеты. До середины июня я ждал. Телеграммы не пришло. И все же я решил отправиться на Колыму. Сердцем, как говорится, чувствовал, что доберусь на этот раз до гнезда, увижу птицу.
Над широко разлившейся Колымой сияло ослепительное солнце. Припекало, как на пляжах Черного моря. Впору было хоть загорать. Но этакая теплынь, как объяснили старожилы, стояла лишь второй день и могла в любую минуту смениться холодным ветром со снегом и проливным дождем. Лето здесь еще не начиналось. Тундра на всем протяжении от Индигирки до Колымы представлялась с воздуха буро-коричневой, как медвежья шерсть. На багульнике еще не распустились листочки, а на большинстве озер держался лед. Но я мог порадоваться: прибыл вроде в самый раз!
В Черском не пришлось прождать и суток. Открывая навигацию, речной теплоход РК-60 на следующий день выходил в Походск. Разместившись с рюкзаком на палубе, я почувствовал, что удача, кажется, начинает оборачиваться ко мне лицом. Тысячи километров дороги остались позади, и пока ни единой задержки. Оставалось разыскать в тундре балок Андреева, но с этим, верилось, справиться я смогу без труда.
Лед на Колыме сошел всего лишь несколько дней назад. Вода в реке была зеленоватой, мутной. Капитан, по всей вероятности не очень опытный, старался придерживаться середины фарватера, не желая рисковать, но однажды нос теплохода заюлил, будто в нерешительности — куда держать курс? И сразу поднялся во весь рост сидевший впереди меня широкоскулый, черноглазый, крепкого сложения дядечка и внимательнейшим образом посмотрел на капитанский мостик.
— Что уставились, гражданин? — сразу же раздался усиленный динамиком голос капитана, так что его расслышали не только пассажиры, но и звери на берегу.— Мели тут, мели!
— Какие мели! — рявкнул широкоскулый.— Ямы тут осетровые, двадцать метров глубина. Эх, голова!..
— А вы откуда знаете, что здесь глубина,— поинтересовался я.
— Да как же,— отвечал тот.— Живу я здесь. Все речки и озера исходил. Егерем работаю.
Так мы познакомились. Феликс Пантелеймонович Дьячков, егерь государственного заказника Чайгуургино, вместе со своим напарником, Егором Иннокентьевичем Рожиным, тоже егерем, добирались в Походск. Оттуда на моторных лодках они должны были отправиться на Едому, один из главнейших участков заказника, где в это время на озерах собирается до нескольких сотен пар лебедей. Егери присматривают за птицами, защищая их от возможных браконьеров. В эту пору немало различных экспедиций да самодеятельных охотников разъезжают по тундре, а в аэропорту им, егерям, вертолета для поездки невозможно допроситься. Вот и решили они добираться своим ходом, на лодках.
Дьячков оказался человеком общительным, не скупым на слово. Он поведал мне, как в шестьдесят девятом году в тех местах видел в небе стаю журавлей-стерхов. «Ну не удивительно ли увидеть такое! — восклицал радостно он.— Ведь стерх-то, журавль белый, редчайшая птица. А тут летят вереницей, друг за дружкой, и — тридцать один стерх! Не вру, на землю лег и считал. Ровно тридцать одна птица». А когда я поинтересовался, не доводилось ли ему видеть белых соколов-кречетов, егерь расплылся в улыбке.
— Это которые вот так,— отставил он руки, сложив их в локтях,— как реактивные летают? Конечно, видел. Этой весной они у Камня летали. Там, должно быть, загнездились. А вообще-то, они всегда «кладутся» у нас на Едоме.
Сочиняй я рассказ о поисках белых кречетов, такого не догадался бы придумать. Удача сама шла в руки: егери на Едому собирались отправиться дня через два и, узнав, зачем я в их краях оказался, охотно согласились заодно доставить и меня туда. А для начала, по приезде в Походск, пообещали подбросить на моторке к балку Андреева. Орнитолог этот был им хорошо известен, лагерь с учеными стоял за два озера — километров за пятьдесят — от поселка.
Встречать теплоход, первым прибывший в летнюю навигацию, высыпало на берег едва ли не все население Походска. Женщины, дети, старики вышли из домов, собравшись на берегу протоки. Из Черского в Походск возвратились на каникулы школьники из интернатов. Едва теплоход ткнулся носом в берег, как детвора радостно посыпалась на родную землю. Дьячков рассказал, что во времена укрупнений и уничтожения неперспективных деревень был приговорен к забвению и Походск. В Черском для жителей его выстроили многоквартирные дома, началось переселение, но старики наотрез отказались уезжать, остались, решив доживать там, где когда-то поселились их деды и прадеды. А теперь стали возвращаться и молодые. Место для жизни здесь более подходящее: тундра, озера рядом. И поохотиться можно, и рыбку половить. Но поселок не благоустраивается, не расширяется. Не хватает жилья, нет школы, детских садов. Однако жизнь здесь не замирает и оживляется каждым летом.
Егерь пригласил меня в дом своей близкой родственницы, тетки Березиной, от которой я узнал, что не так давно в этот дом заходил ведущий телепередачи «Клуба путешественников» Юрий Сенкевич. Меня накормили, напоили чайком. Угостили здешним деликатесом — юколом из чира. По весне эти серебристые жирные рыбины идут из Колымы в многочисленные протоки на нерест. В Походске сети ставят даже женщины, присматривая за ними из окон домов. Надрезают рыбьи спинки, затем вялят их в дыму, приготовляя это удивительно вкусное кушанье. Несоленая юкола тает во рту, быстро насыщает, помогая восстанавливать силы. Подкрепившись, Дьячков пригласил меня в моторку. Пора и ехать! Я не переставал удивляться благосклонности ко мне на этот раз госпожи удачи: часу не прошло, как мы углубились в путаницу висок — этих многочисленных проток.
Виски петляли, соединялись с руслами небольших рек, разобраться в них, не заблудиться мог только человек, немало поживший здесь. Берега проток густо поросли кустарником. Над ним постоянно летали чайки, белые луни, мохноногие канюки. При нашем появлении с воды поднимались тяжелые гагары, проносились стремительно утки-шилохвостки. Иногда на берегу мы успевали заметить убегающих зайцев. Залитая водой пойма Колымы жила своей своеобразной жизнью. Я фотографировал канюков, куликов, подремывающих на берегу уток, а Дьячков, не снижая скорости, вел лодку вперед.