За белым кречетом

Собираясь в обратный путь, я приметил над ущельем четырех очень светлых, почти белых канюков, которые, расправив крылья, плавно летали по кругу один за другим. Подумалось, может, этих птиц, а не кречетов, видели раньше охотоведы?
Этот вопрос я задал Куксову, когда мы возвратились на стационар — в простецкую избу, поставленную какими-то рыбаками на берегу озера Аян, в северной его части.
— Нет,— категорически заявил он.— Павлов, да и никакой другой охотовед, не спутает кречета, то бишь сокола, с канюком. Форма крыльев у них отлична да и сам полет не похож.
К тому времени я уже успел попариться с дороги в баньке, переодеться и чаевничал с ним за дощатым столом, наслаждаясь теплом и уютом неказистого жилища, казавшегося едва ли не раем после жизни в промерзшей палатке. Громов, распластавшись на нарах, давно спал, сверкая босыми пятками, а мы с Куксовым все не могли наговориться, обсуждая непонятные случаи поведения птиц, леммингов и полевок — полярных мышей.
Узнав, что меня интересуют кречеты, он посоветовал поискать их на южной оконечности озера Аян, в ущелье по речке Гулями. Там для «нормальной жизни» и избушка пустая имелась. Жил в ней охотник да помер. И мы могли ее использовать как базу на время поисков.
— Э-э, что тянуть,— поднялся из-за стола Куксов.— Давай собирайся. Сейчас и поедем. Ну и что ночь, выспаться всегда успеем. Это дело от нас никогда не уйдет.
Его решительность пришлась мне по душе, и, так и не отдохнув с дороги, я быстро уложил вещи на сани. Ночь была светлая. Солнце уже не заходило, но небо затянули серые облака и было сумеречно. Крупные снежинки летели наискось к земле, исчеркав белыми линиями темную стену леса. На другом берегу в чаще завыл волк. Он затаился где-то наверху, и его тоскливый вой доносился будто с неба. Не к добру воет, подумалось, но Куксов уже запустил мотор, и мы тронулись...
Углубившись в воспоминания, я позабыл о неудобствах езды, холоде и обо всем на свете. Куксов, должно быть, заподозрив, что я замерз или засыпаю, вдруг остановил «Буран» и предложил мне сесть на его место. И вскоре уже я, закрытый от встречного ветра обзорным стеклом и обогреваемый снизу теплом мотора, вел снегоход по безлюдной белоснежной равнине Аяна.
За время пути мы не раз менялись с Куксовым местами, пока не свернули с озера в далеко уходящий к востоку залив. На берегу залива стоял аккуратненький домик с двускатной крышей, белой от снега, с высокой железной трубой. Домик так и манил к себе светлым широким окном над завалинкой и крыльцом с чисто подметенными ступенями.
Дом этот принадлежал экспедиции иркутских лимнологов, занимавшихся исследованием озера, теперь в нем жили охотовед и художник, поселившиеся здесь неделю назад.
Куксов, попив чаю, сразу же отправился обратно. А утром мы с подоспевшим волчатником Евгением Громовым впряглись в сани и двинулись к речке Гулями, с которой и начинается озеро Аян. Снег чуть размяк, лыжи проваливались, идти приходилось не торопясь. Уже на середине озера я почувствовал, что наловил «зайчиков». Солнце ослепительно сияло, отражалось мириадами голубых искр от снега, переливалось всеми цветами радуги, и смотреть на него было больно, как будто в глаза попали металлические опилки.
Избушка охотника пряталась в лесу, и разглядеть ее можно было лишь благодаря огромному сугробу снега на крыше. Я вышел на отмелый берег, сбросил лыжи и пошел через серый песок. Огромная стая белых куропаток, поднявшись из кустов тальника, описала дугу и низко пронеслась над головой, так что я успел разглядеть блеснувшие глаза коричневошеих петухов, разодетых в брачный наряд. Проваливаясь в глубокий снег, который лежал в лесу, я пробирался к избушке по свежему волчьему следу. По следам было видно, как осторожно, с остановками подходил он к заброшенному человечьему жилью, топтался у двери. Что привлекло его?
Зимовье было крохотное. На одного человека. Нары, столик, лавка, печь. Стены и потолок перед окном, как в полярной палатке, были обтянуты белой материей. Под нарами лежали сухие, припасенные на растопку дрова. Посуда была тщательно прибрана, на столе лежала записка, где охотник предлагал пользоваться всем, но не оставлять беспорядка. «Выехал ненадолго в цивилизацию»,— сообщал он о себе, заставив в который раз вспомнить непредсказуемость нашей жизни.
 
Я растопил печь, поставил таять снег в чайнике. Громов отодрал примерзший к нарам спальный мешок хозяина, постелил свой, и вскоре избушка приобрела жилой вид. Мы заночевали в ней.
Утром, распахнув дверь, я зажмурился от яркого солнца, а когда открыл глаза, то увидел белых куропаток, застывших в удивлении на снегу. Куропатки убегали от меня по снегу на опушенных пером толстых белых лапках, будто в валенках. Позавтракав, мы встали на широкие охотничьи лыжи и двинулись в лес, к ущелью Гулями.
Ущелье это не показалось мне таким мрачным, как ущелье Хонна-Макит. Скалы были пониже, покатее, склоны с осыпями, кое-где на вершинах топорщились корявые лиственницы. За поворотом река сужалась, базальтовые черные скалы сближались, как ворота. Тут, словно стражи, устроили гнездо на скале черные вороны.
Самца мы приметили издали, он летел к гнезду, держа в клюве кусок мяса. Проследив за его полетом, мы обнаружили и сидящую в гнезде самку. Заметив нас, черные птицы с хриплым карканьем закружились над нами. Я вскинул фотоаппарат с пятисотмиллиметровой «пушкой», но вороны не испугались, лишь пуще раскаркались. Прильнув к объективу, я краем глаза успел заметить, что самка внезапно смолкла, быстро снизилась и уселась на скалу. А самец продолжал кричать, полоща крыльями чуть ли не над нашими головами. И вдруг что-то ослепительно белое прочертило наискось синее небо. И я увидел, как белая птица с оттянутыми назад, полуприжатыми крыльями легонько ударила грудью ворона и унеслась вверх.
— Кречет,— в удивлении вскрикнул счастливо я.
— Верно, кречетенок,— подтвердил Громов.
Мне показалось, что я успел нажать на спуск затвора как раз в тот момент, когда кречет коснулся ворона. Но от птицы не полетели перья — благородный сокол сделал противнику как бы предупреждение. И этого было достаточно, чтобы ворон в то же мгновение плюхнулся на скалу, сложил крылья и замолчал. А кречет, поднявшись, заскользил по синему небу, легко галсируя у высоких скал. До чего же хорош был его стремительный полет! Несколько резких взмахов, недолгое скольжение на вытянутых саблевидных крыльях и опять быстрые резкие взмахи. Птица словно наслаждалась полетом, не зная усталости.
— Неспроста он здесь кружится,— решил Громов — Соколок-то — самец. Челиг, как его кречатники называли. Где-то гнездо неподалеку. Вот нас и сторожит.
«Повезло! — радовался я.— В первый же год поисков я увидел эту редчайшую птицу». Хоть и не близко парил кречет, но пленки я не жалел, делая кадр за кадром. Отсняв всю пленку, мы решили углубиться в ущелье, но едва прошли сотню метров, как круживший в небе кречет устремился к нам, тревожно покрикивая: «Пи-пи-пи...» И тут откуда-то из-за скалы вырвалась еще более крупная белая птица! Самка!
Я не мог прийти в себя. Две прекрасные птицы кружили над нами! Несомненно, где-то неподалеку находилось их гнездо. Я отснял вторую пленку — кадры были потрясающие: белые птицы на изумительно синем небе! Скоро самка исчезла, должно быть, села в гнездо, а самец все нас сопровождал. Незаметно и он отстал, но стоило нам повернуть, как все повторялось. Сначала прилетел самец, затем кречетиха.
Отыскать их гнездо мы так и не смогли. Снег совсем размяк, взбираться по осыпям на скалы по такому снегу не было никакой возможности. А гнездо находилось где-то вверху, скорее всего на дереве. Оставалось надеяться, что, когда растает снег, мы еще вернемся сюда и разыщем гнездо. Куда соколы денутся? Мы же не напугали их.
 
На следующий день мы не утерпели и решили заглянуть в ущелье еще раз. Вороны встретили нас молча. Самка угрюмо наблюдала за нами из гнезда, а самец взлетел было, но тут же сел на скалу. В определенном месте ущелья над нами закружил кречеток. Ясно было — давно наблюдал. Но на этот раз он не закричал тревожно, будто уразумел, что до гнезда его нам не добраться. Самка не появлялась. Возможно, нам так и не привелось бы ее увидеть, не залети к ущелью белохвостый орлан.