По ту сторону зимы

Она вышла из комнаты около полудня. Боль от удара в грудь — результат побоев, полученных в четверг, — и резкая боль в висках только усилились, кроме того, она выпила две порции виски и приняла большую дозу амфетамина. Эвелин она сказала, что поедет к своему терапевту. «Улицы только начали убирать, сеньора, будет лучше, если вы спокойно посидите дома», — попросила Эвелин. «Я никогда не была так спокойна, как сейчас, Эвелин», — ответила та, села в «лексус» и уехала. Она знала, где живет Кэтрин Браун.
Подъехав к дому, она увидела, что машина этой женщины стоит на улице: значит, та скоро выйдет, раз не поставила автомобиль в гараж, чтобы укрыть от снегопада. Повинуясь порыву, Шерил достала из бардачка пистолет Фрэнка, маленькую «беретту»-полуавтомат тридцать второго калибра, и положила в карман. Как она и предполагала, ключ был от этого дома, и она смогла войти без шума.
Кэтрин Браун вышла из комнаты в спортивном костюме и с холщовой сумкой на плече. Увидев перед собой Шерил, она вскрикнула от неожиданности. «Я просто хочу поговорить», — сказала Шерил, но Кэтрин толкнула ее к двери, выкрикивая оскорбления. Все пошло не так, как было запланировано. Шерил вытащила пистолет из кармана куртки и нацелила на Кэтрин, пытаясь заставить выслушать себя, но, вместо того чтобы отступить, та расхохоталась ей в лицо. Шерил сняла пистолет с предохранителя и сжала его обеими руками.
— Глупая ведьма! Думаешь запугать меня своим гребаным пистолетом? Увидишь, что будет, когда об этом узнает Фрэнк! — крикнула ей Кэтрин.
Раздался выстрел. Шерил, не отдавая себе отчета, нажала на курок, и, как она позднее рассказала Лусии Марас, она даже не целилась. «Пуля попала ей в лоб случайно, так было предначертано, такая уж у меня карма, и такая карма у Кэтрин Браун», — сказала она. Все произошло так быстро и так просто, что Шерил даже не обратила внимания ни на звук выстрела, ни на отдачу, которую почувствовали ее руки, она даже не поняла, почему эта женщина вдруг упала навзничь и что это за черное отверстие у нее на лбу. Прошло не меньше минуты, прежде чем она начала реагировать, поняла, что Кэтрин не шевелится, наклонилась к ней и убедилась, что убила ее.
Все последующие действия она совершала в состоянии транса. Она объяснила Лусии, что не помнит подробностей, хотя не переставая думала о том, что произошло в ту проклятую субботу. «Самое неотложное в тот момент было решить, что делать с Кэтрин, ведь, когда Фрэнк найдет ее, это будет ужасно», — сказала она. Крови от раны было совсем немного, но на ковре оставались пятна. Она открыла гараж и въехала туда на «лексусе». Благодаря тому что она всю жизнь занималась спортом, и тому, что соперница была небольшого роста, ей удалось дотащить ковер с телом до машины и с огромным трудом поместить его в багажник, куда она сунула и пистолет. Ключи от дома положила в бардачок. Ей требовалось время, чтобы скрыться, а у нее было всего двое суток до возвращения мужа. Уже около года в голове у нее крутилась мысль обратиться в ФБР и донести на него, получив защиту. Если в телесериалах есть хоть немного правды, ей должны дать другое имя и позволить исчезнуть вместе с сыном. Прежде всего нужно было успокоиться, сердце готово было выскочить из груди. Она направилась домой.
Во время расследования смерти Кэтрин Браун, в марте, Шерил Лерой задали всего несколько вопросов. Единственным подозреваемым был ее муж, чье алиби, то есть факт его пребывания во Флориде, где он играл в гольф, не годилось, поскольку состояние трупа не позволяло определить время смерти. Возможно, Шерил, измученная чувством вины, и призналась бы, если бы ее допрашивали сразу после смерти девушки, но это произошло через два месяца, когда ее тело нашли в Институте Омега и установили ее связь с Фрэнком Лероем. За это время Шерил удалось успокоить свою совесть. В ту субботу, в конце января, она легла в постель с изнуряющей головной болью и проснулась через несколько часов с кошмарным пониманием того, что она совершила преступление. В доме было темно, Фрэнки спал, а Эвелин нигде не было, чего раньше не случалось никогда. Можно было сойти с ума, пытаясь так или иначе объяснить фантастическое исчезновение Эвелин, машины и трупа Кэтрин Браун.
 
Фрэнк Лерой вернулся в понедельник. Она провела эти дни в состоянии панического ужаса, и если бы не обязанности по отношению к сыну, то проглотила бы все таблетки, которые у нее были, чтобы разом покончить со своей жалкой жизнью, как она призналась Лусии. Муж заявил об исчезновении «лексуса», чтобы получить страховку, и обвинил в краже няньку. Любовницы своей он не нашел и объяснял это как угодно, только не тем, что она была убита; об этом он узнал позже, когда нашли тело и в убийстве обвинили его самого.
— Думаю, Эвелин увезла улику, чтобы защитить меня и Фрэнки, — сказала Шерил Лусии.
— Нет, Шерил. Она думала, что ваш муж убил Кэтрин в пятницу и улетел во Флориду, чтобы создать себе алиби, не предполагая, что кому-то может понадобиться «лексус». Из-за холода тело сохранилось бы до его возвращения в понедельник.
— То есть как? Эвелин не знала, что это я? Но тогда почему…
— Эвелин взяла «лексус», чтобы съездить в аптеку, пока вы спали. Мой друг, Ричард Боумастер, столкнулся с ее машиной. Так и получилось, что мы с ним оказались втянутыми во все это. Когда ваш муж вернется, подумала Эвелин, то узнает, что она брала машину и видела, что находится в багажнике. Ваш муж наводил на нее ужас.
— Значит… и вы не знали, что произошло, — прошептала Шерил, изменившись в лице.
— Нет. У нас была только версия Эвелин. Она думала, Фрэнк Лерой уничтожит ее, чтобы заставить молчать. Она боялась за вас и за Фрэнки.
— И что же теперь со мной будет? — спросила Шерил, в ужасе от собственного признания.
— Ничего не будет, Шерил. «Лексус» на дне озера, и никто ни о чем не подозревает. Все, о чем мы говорили, останется между нами. Я скажу только Ричарду, он это заслужил, но нет никакой необходимости ставить в известность кого-то еще. Фрэнк Лерой причинил вам достаточно вреда.
В последнее воскресенье мая, в девять утра, Ричард и Лусия пили кофе в постели, в обществе Марсело и Дойш — единственной кошки из всей четверки, с которой пес подружился. Для Лусии было еще рано, она не понимала, зачем вставать на рассвете по воскресеньям, Ричард же рассматривал это как свое падение, хоть и приятное, но неминуемое, если жить вдвоем. Стояла сияющая весенняя погода, и скоро им надлежало заехать за Джозефом Боумастером, чтобы вместе позавтракать; вечером они втроем поедут встречать Эвелин на автобусный вокзал, поскольку старик очень хотел с ней познакомиться. Он никак не мог простить сыну, что тот не предложил ему участвовать в январской одиссее. «Я бы посмотрел, как бы мы управились с нашими делами при твоем участии в инвалидном кресле, папа», — не раз говорил ему Ричард, но для Джозефа это было лишь оправданием, но никак не причиной; если уж они взяли с собой чихуа-хуа, его могли взять тем более.
Тридцать два часа назад Эвелин выехала из Майами, где вот уже несколько месяцев вела более или менее нормальную жизнь. Она по-прежнему жила у Даниэлы, но в ближайшее время собиралась поселиться отдельно; работала воспитательницей в детском саду, а по вечерам — официанткой в ресторане. Ричард помогал ей деньгами, поскольку, как говорила Лусия, на что-то надо их тратить, перед тем как отправиться на кладбище. Консепсьон Монтойя, бабушка из Гватемалы, правильно употребила денежные переводы, регулярно присылаемые Эвелин сначала из Бруклина, потом из Майами. Она сменила свою хижину на дом из кирпича, с пристроенной к нему комнатой, где продавала ношеную одежду, которую присылала ее дочь Мириам из Чикаго. Она уже не ходила на рынок продавать лепешки, а только чтобы купить провизию и поболтать с кумушками. Эвелин подсчитала, что ей должно быть около шестидесяти лет, однако не могла утверждать наверняка, потому что за восемь лет, прошедших после гибели обоих внуков и отъезда внучки, она очень состарилась от горя, в чем можно было убедиться, глядя на фотографию, сделанную падре Бенито, на которой бабушка предстала в самом элегантном своем наряде, в том самом, что носила вот уже тридцать лет и будет носить до самой смерти: плотная домотканая юбка из черно-синей ткани, рубашка, вышитая яркими цветами, типичными для ее деревни, красно-оранжевый пояс и тяжелый разноцветный тюрбан, который каким-то чудом ровно держался у нее на голове.