По ту сторону зимы
Мать и дочь заперлись дома и просидели так два дня, пока не отменили комендантский час, тогда они ненадолго вышли на улицу, чтобы купить продукты. Очередей в магазинах больше не было, на прилавках лежали горы куриц, однако Лена не стала их покупать, ей показалось, это слишком дорого, зато она купила несколько блоков сигарет. «А где вчера были все эти курицы?» — спросила Лусия. «Альенде держал их на своем личном складе», — ответила мать.
Они узнали, что президент погиб во время бомбардировки правительственного дворца, это без конца показывали по телевизору, так что даже надоело; ходили слухи, что по реке Мапочо, протекавшей через весь город, плавали трупы, что в огромных кострах сжигали запрещенные книги и что подозрительных лиц тысячами увозили на военных грузовиках и размещали в сымпровизированных на ходу местах задержания, например на Национальном стадионе, где за несколько дней до этого состязались футбольные команды. Соседи Лусии по кварталу пребывали в эйфории, как и Лена, но ей было страшно. От случайно услышанной фразы у нее сжалось сердце, в этих словах была прямая угроза для ее брата: проклятых коммунистов отправят в концентрационные лагеря и первого, кто начнет протестовать, расстреляют, так же как эти негодяи собирались сделать с нами.
Узнав, что тело Виктора Хары с раздробленными пальцами выбросили на улицу в одном из бедных кварталов, чтобы преподать урок остальным, Лусия проплакала несколько часов. «Это выдумки, дочка, преувеличения. Они уже не знают, что придумать, чтобы оклеветать Вооруженные силы, которые вырвали страну из когтей коммунизма. Как тебе в голову пришло, что такое может произойти в Чили», — говорила ей Лена. По телевизору показывали мультипликационные фильмы и оглашали указы военного правительства, в стране было спокойно. Впервые сомнения охватили Лену, когда она увидела имя своего сына в одном из черных списков, — тех, кто в них фигурировал, призывали явиться в полицейский участок.
Через три недели вооруженные люди в штатском ворвались в дом Лены и, не считая нужным представиться, объявили, что разыскивают ее детей: Энрике — по обвинению в партизанщине и Лусию как сочувствующую. У Лены не было новостей от Энрике уже несколько месяцев, а если бы и были, она ничего бы не сказала этим людям. Лусия накануне задержалась в доме у подруги и, поскольку объявили комендантский час, осталась там ночевать. У ее матери хватило здравого смысла не испугаться ни угроз, ни затрещин, которыми ее наградили ворвавшиеся в дом мужчины. С полным спокойствием, словно в оцепенении, она поведала агентам, что ее сын ушел из дома и они ничего о нем не знают, а дочь находится в Буэнос-Айресе в туристской поездке. Они ушли, предупредив, что вернутся и заберут ее, если дети так и не появятся.
Лена предположила, что телефон прослушивается, и подождала до пяти утра, когда заканчивался комендантский час; тогда она отправилась в дом, где ночевала Лусия, чтобы предупредить ее. После этого пошла к кардиналу, близкому другу ее семьи еще в те времена, когда он не начал подниматься по небесным ступеням Ватикана. Просить одолжения было не в ее характере, но в тот момент ей было не до гордости. Кардинал, удрученный общей ситуацией и длинной чередой просителей, великодушно выслушал ее и договорился благодаря своим связям, чтобы Лусия могла получить убежище в посольстве Венесуэлы. Он посоветовал Лене тоже уехать, прежде чем тайная полиция исполнит свои угрозы. «Я останусь здесь, ваше преосвященство. Я никуда не уеду, не зная, что с моим сыном Энрике», — ответила она. «Если вы встретитесь с ним, Лена, пришлите его ко мне, мальчик наверняка нуждается в помощи».
РИЧАРД
БруклинВ эту январскую субботу Ричард Боумастер провел ночь полусидя и прислонившись к стене, ноги у него затекли оттого, что на них лежала голова Лусии; он то и дело просыпался, ему что-то снилось, мысли путались под влиянием волшебного кекса. Однако он не помнил, когда последний раз ему было так хорошо на душе. Качество продуктов с марихуаной всегда было разное, и трудно было рассчитать, сколько нужно съесть, чтобы достичь желаемого эффекта и при этом не улететь, подобно ракете. Уж лучше курить, но от дыма у него начиналась астма. В последней партии зелья было слишком много, нужно было отломать кусочки поменьше. Травка помогала ему расслабиться после тяжелого рабочего дня и прогнать призраков, в случае если они были недобрые. Не то чтобы он верил в привидения, нет, конечно; он был человек разумный. Но они ему являлись. В мире Аниты, где они вместе прожили несколько лет, жизнь и смерть были неразрывно переплетены, а добрые и злые духи обитали повсюду. Он признавал, что был алкоголиком, но уже много лет не притрагивался к спиртному, не был привержен и к другим особым веществам и не имел иных пороков — если только велосипед считать зависимостью или пороком. Марихуана в малых дозах, которую он иногда употреблял, определенно не входила в эту категорию. Если бы накануне кекс не оказал на него такое сильное действие, он бы поднялся с места, как только погас камин, и отправился бы спать в свою постель, а он уснул, сидя на полу, и проснулся в каком-то безвольном состоянии, с одеревеневшим телом.
Этой ночью, воспользовавшись его незащищенностью, демоны набросились на него, когда он пребывал в полудреме или видел сны. Раньше он пытался сдерживать их, запирать в бронированный отсек памяти, но потом отказался от этого, поскольку вместе с демонами исчезали и ангелы. Позднее он научился охранять свои воспоминания, даже самые мучительные, ведь без них получится, что он будто и не был молодым, никогда никого не любил и никогда не был отцом. Если платой за это должно быть страдание, он готов платить. Иногда демоны выигрывали битву с ангелами, тогда результатом была парализующая мигрень, и она тоже была частью назначенной ему цены. Он влачил тяжкий груз совершенных ошибок, долг, который он ни с кем не мог разделить до этого января 2016 года, когда обстоятельства заставили его раскрыть свое сердце. Это случилось вчера вечером, и в результате он оказался на полу, рядом с двумя женщинами и жалкой собачонкой, мысленно изгоняя из себя прошлое, а в это время снаружи темнел спящий Бруклин.
Когда он включал компьютер, на заставке появлялась фотография Аниты и Биби, которые или обвиняли его, или улыбались ему, в зависимости от его настроения в этот день. Это не было напоминанием о них, оно ему было не нужно. Если его память ослабеет, Анита и Биби будут ждать его в безвременном пространстве снов. Иногда, бывало, один сон, особенно живучий, прилипал к нему и целый день давал ощущение опоры в этом мире, а другой, наоборот, сталкивал в зыбкость катастрофического кошмара. Погасив свет, прежде чем заснуть, он думал об Аните и Биби, надеясь когда-нибудь их увидеть. Он знал: ночные видения происходят от него самого; если его мозг способен наказывать его, насылая кошмары, то он может и наградить, но у него не было метода, с помощью которого он мог бы вызвать утешающие сны.
Его переживания со временем менялись по цвету и текстуре. Красные и колющие поначалу, затем они стали серые, плотные и жесткие, как мешковина. Он привык к этой глухой боли, она вросла в ежедневные неприятности, как желудочная изжога от повышенной кислотности. Однако чувство вины было постоянным, холодным и твердым, как стекло, и не отступало. Его друг Орасио, всегда готовый поднять тост за все хорошее и минимизировать плохое, однажды уличил его в том, что он просто влюблен в несчастье: «Да пошли ты свое супер-эго куда подальше, черт тебя дери. Копаться в каждом поступке, прошлом и настоящем, — это извращение, грех гордыни. Ты не настолько значителен. Прости себя раз и навсегда за все, так же как Анита и Биби простили тебя».
Лусия Марас как-то сказала ему полушутя, что он постепенно превращается в пугливого старикана-ипохондрика. «Я такой и есть», — ответил он, пытаясь подхватить шутливый тон, однако почувствовал себя задетым, потому что это была правда, и против нее не попрешь. Это произошло на одном из ужасающих общественных мероприятий: члены кафедры провожали на пенсию свою коллегу. Он подошел к Лусии с фужером вина для нее и стаканом минеральной воды для себя. Она была единственным человеком, с которым у него было желание разговаривать. Чилийка была права, его мучило постоянное беспокойство. Он горстями глотал витаминные добавки, так как думал, что, если начнутся проблемы со здоровьем, все полетит к чертям и здание его существования рухнет на землю. Он поставил дом на сигнализацию, поскольку слышал, что в Бруклине, как, впрочем, и в других местах, воруют в любое время, даже днем, а чтобы хакеры не взломали его личную почту, он ввел в компьютер и в сотовый телефон такие сложные пароли, что иногда сам их забывал. Кроме того, он застраховал машину, здоровье, жизнь… в общем, оставалось застраховаться от тяжелых воспоминаний, атаковавших его, стоило нарушить привычную рутину: всякое нарушение порядка приводило его в смятение. Студентам он проповедовал, что порядок есть искусство мыслящих людей, непрерывная борьба с центробежными силами, поскольку естественное развитие всего сущего — это распространение, размножение и хаос; в качестве доказательства достаточно посмотреть на поведение человека, алчность природы и бесконечную сложность вселенной. Чтобы поддерживать хотя бы видимость порядка, он не распускался и контролировал свою жизнь с военной четкостью. Для этого и служили разного рода списки и строгое расписание, так рассмешившие Лусию, когда она их обнаружила. То, что они работали вместе, было плохо, от нее ничего не ускользало.