Змеи в раю (СИ)

Опасения немного отступают, стоит Мэллори поддаться всеобщему праздничному веселью и выловить зубами яблоко из таза, полного воды. Детская забава, но воспринимают её все с восторгом — откуда Вейнебл удалось достать фрукты, никто не знает и не хочет знать. В конце концов, это ведь не похлебка из Стю и не суп из змеиного мяса. Это просто яблоки, что может быть в них опасного?
«Белоснежка тоже так думала», — раздается в её голове знакомый тягучий голос, как и всегда — спокойный. Мэллори помнит, что Майкл советовал ей избегать Вильгемину Вейнебл, но здесь и сейчас — всего лишь Хэллоуин, если не по календарю, так по настроению. Она смотрит на алую кожицу плода, и рот её наполняется слюной. Капли воды стекают по бокам яблока.
Мэллори сглатывает. Она так давно не ела свежих фруктов, что забыла их вкус, и теперь тянется вцепиться зубами в неожиданный дар судьбы. Подносит его ко рту…
 — Подождем, пока все смогут принять участие в сегодняшних развлечениях, — Вейнебл с балкончика смотрит прямо на неё, и Мэллори опускает яблоко, привычно сжимается внутренне. — А потом будем праздновать, как все цивилизованные люди. Вместе.
Что-то в её словах настораживает, заставляет ощутить холодок, скользящий за ребрами. Мэллори помнила, что в детском мультфильме про Белоснежку, о которой так любезно напомнил ей Лэнгдон, за тонкой кожицей красного сочного яблока скрывался яд, и принцесса упала замертво, стоило ей откусить хотя бы кусочек.
Вейнебл, конечно, похожа на ведьму: такая же завистливая и злобная, третирующая жителей блокпоста и заставляющая их подчиняться правилам, которые неизвестно, кто придумал. Но сама Мэллори — ни разу не принцесса и не красавица, да и принца не наблюдается в радиусе примерно целого бункера. Двое из оставшихся мужчин — открытые геи, третий — безумно влюблен в Эмили, а Майкла Лэнгдона принцем в здравом уме никто не назовет. Хотя черт знает, что надумала там себе Вейнебл?
«Черт уж точно знает», — эта мысль Мэллори веселит, и она усмехается. Один конкретный черт совершенно точно знает, что у каждого из них в головах. Ей кажется, что она слышит, как смеется Лэнгдон: её размышления для него вряд ли секрет. А, может быть, ей просто действительно чудится. В последнее время Майкла Лэнгдона было слишком много в её жизни, немудрено и спятить.
Остальные тоже пытаются выловить яблоко из воды, и большинству даже удается. Это веселье немного уравнивает их между собой, и даже удается забыть, что стоит празднику закончиться, и Лиловые снова будут смотреть на Серых, как на пустое место. И снова это будет раздражать, а ещё больше будет бесить невозможность хоть что-то изменить.
Мэллори согревает холодный плод в ладонях. Успокоившаяся было интуиция снова воет внутри сиреной, но голод берет своё, в желудке уже давно пусто. Что может случиться?
 — Мы благодарим Кооператив и их огромную щедрость, — произносит Вейнебл, и в её тоне сквозит прямо-таки викторианский пафос. Такой же, каким пропитан созданный её руками мир в отдельном бункере. — За убежище от ядерного шторма и диких тварей, что угрожают нашим границам. Нашей человечности. Пришло время вкусить нашу счастливую судьбу. Вот ваша сладость.
Она поднимает яблоко в воздух, и все повторяют её жест, будто в игре «Саймон говорит». Мэллори смотрит на плод, и голод побеждает интуицию. Побеждает всё вообще.
На вкус яблоко божественно. Сочное и спелое, оно напоминает о временах, когда мир был таким, каким его привыкли видеть. Мэллори с хрустом откусывает большущий кусок, и ей кажется, что, говоря словами Коко, у неё во рту происходит оргазм. Остальные явно ощущают то же самое — стоит лишь взглянуть на довольное лицо Эмили, и всё становится понятно.
А потом приходит кошмар.
Мистер Галлант начинает блевать первым. Его лицо кривится, он хватается за живот, склоняется вперед и блюет. Андре хватается за горло. Мэллори тоже чувствует, что еда встает ей в глотке комом, и яблочный сок выжигает ей внутренности. Ей нестерпимо хочется выкашлять съеденное, выплюнуть, вывернуть себя наизнанку, чтобы спастись от этого огня, от боли. Уже не обращая внимания на других, Мэллори выплевывает недожеванную мякоть. Её тошнит на пол, на собственное платье. Яблоко летит куда-то в сторону.
 
Перед глазами всё плывет. Она с трудом поднимает взгляд на балкончик и видит, как довольно переглядываются Вейнебл и мисс Мид. Воспаленный мозг на последнем издыхании выдает: их отравили, отравили, отравили, и запретный плод изгоняет их из какого-никакого, но всё-таки Рая.
Мир вокруг исчезает. Мэллори падает на пол, по пути сшибая что-то со стола, но звон отзывается в её ушах только фоновым шумом. Она летит во тьму.
…открывает глаза. Вокруг неё — зеркала. Лабиринт из зеркал, десятки, сотни. Мэллори встает на ноги, держится за голову. Поднимает глаза. Её отражение — безликая фигура в сером. У неё нет лица, нет индивидуальности, нет ничего, что отличало бы её от других. Только платье служанки.
Тогда Мэллори кричит. Её крик такой отчаянный, что зеркало разбивается, но тут же складывается обратно, издевательски подсовывая ей хрупкую фигурку без лица вместо неё самой. Мэллори шарахается в сторону, натыкается на другое зеркало. Отовсюду на неё смотрит самый главный ужас — быть никем, потерять себя. Или не найти себя. Голова кружится, и Мэллори с трудом держится на ногах. Бежать. Ей нужно бежать, скрыться, не видеть больше.
Но куда бы она ни бежала, зеркала измываются над ней. Она выбивается из сил, ноги у неё гудят, но боль быстро проходит — кажется, лишь для того, чтобы она снова пыталась скрыться от собственного ада. Неужели так и выглядит жизнь после смерти? Твой самый страшный кошмар, воплощенный в реальность? Или это исключение только для неё, будто ей и при жизни было недостаточно боли?
Ей хотелось бы проснуться, но, увы, Мэллори четко знает, что мертва. Она помнит свои последние секунды и знает теперь, что Вейнебл решила отравить всех, а потом убить Майкла, чтобы найти информацию о Святилище и отправиться туда самой. Но это знание не помогает ей, когда из десятков зеркал на неё наступает собственное отражение, одним своим видом кричащее, что Мэллори пусть и многое известно, а её собственная личность остается загадкой. И, быть может, она всегда была никем.
Ей кажется, проходят годы и столетия, пока она бродит в зеркальном лабиринте, сходя с ума от душащего её отчаяния. Мэллори садится на пол, прислоняется спиной к одному из зеркал, а из другого, напротив, на неё издевательски таращится безликое отражение. Она силится вспомнить, кто она есть, освободить ту личность, что скреблась в ней, пытаясь выбраться наружу, но здесь, в её личном Аду, это невозможно. И проводить ей здесь вечность. Что она успела натворить, что угодила сюда?
 — Какого хрена?! — кричит она, но ответить ей некому.
Мэллори плачет, обжигая лицо слезами, до хрипоты ревет и воет, впивается пальцами в волосы. Ненавистная кичка и здесь при ней, никуда не делась. Потом встает и снова разыскивает выход из лабиринта, но его нет.
Только зеркала.
В одном из них мелькает знакомая фигура, и Мэллори, уловив её краем глаза, вскидывается: Майкл Лэнгдон? Что ему-то делать в её личном кошмаре? Неужели Вейнебл добралась и до него?
 — Майкл? — спрашивает она робко, не надеясь на ответ. Наверняка воображение играет с ней злобную шутку.
 — Ты собираешься заставить меня ждать? — вопрошает вкрадчивый, глубокий голос, и Мэллори подскакивает на месте, оборачивается. Майкл Лэнгдон стоит позади, заложив руки за спину: как обычно, нечеловечески красивый, в бордовом бархатном пиджаке и черных джинсах, его рубашка сидит на нём идеально. — Я предупреждал не доверять Вейнебл.
 
Мэллори боялась его, когда жила на блокпосте, но здесь, в королевстве кривых зеркал, он — единственное знакомое лицо, и ей хочется броситься ему на шею.
 — Я говорил, что могу тебе помочь, Мэллори, — он склоняет набок голову. — И, кажется, сейчас тебе нужна помощь, как никогда?
Он издевается, что ли?! Или он — иллюзия, порожденная её воображением, чтобы заставить мучиться ещё больше? Мэллори не знает, что здесь правда, а что — ложь, но за всю жизнь она поняла, что лучший способ узнать — это проверить. Она шагает вперед и дотрагивается ладонью до его плеча. При жизни она никогда бы не осмелилась сделать это, но тут, к черту, не жизнь, не смерть, а не пойми что.