Змеи в раю (СИ)

 — Почему я не помнила всего этого так долго?
Лэнгдон смотрит на неё, склонив голову набок, изучает её лицо. В комнате всё ещё темно, а ему тьма не мешает. Мэллори шмыгает носом. Хороша же она сейчас, наверное, — зареванная, с покрасневшими глазами, вся в соплях и слезах…
 — Корделия наложила на тебя чужую личность и скрыла, кто ты есть, — отвечает Майкл, и он всё ещё честен. Мэллори думает, что, возможно, он по-своему был честен с ней всё это время, и, возможно, она была единственной, кому он не лгал.
Корделия превратила её почти в служанку Коко, заставив мучиться непониманием, что же с ней не так? Почему что-то внутри скребется и рвется наружу, но не может найти выхода?
Корделия Гуд, рассказывавшая, какая Мэллори особенная, превратила её в серость, а в конечном итоге — в Серую.
И где она была, когда мир готовился к своей гибели? Мэллори помнит, как восхищалась Корделией, но теперь она видит изнанку величия ведьм, идущих по головам других, чтобы навсегда сохранить власть в своих руках. И, господи, как же ей мерзко… Ей, ненавидящей неравенство в любом виде, пусть это и так по-детски, так наивно. Ей, полтора года бывшей тенью на Блокпосте номер три.
Где была её Верховная всё это время? Почему не слышала, как Мэллори кричит, когда на её спину опускалась плетка? Мэллори знает, что её злость — детская, но ничего не может с ней поделать. Может быть, ядерная зима — это вина Майкла, но его мотивы она понимает.
А вот затаившихся в тени ведьм, даже толком не попытавшихся его остановить, — нет. Корделию, не пришедшую за ней в полный зеркальных безликих отражений Ад, — не понимает. Эти мысли крутятся в её голове, крутятся и не исчезают. Красной линией проходят через её попытки осознать себя, своё прошлое и настоящее.
 — Я не могу согласиться с тобой, что мир нельзя было исправить, — произносит Мэллори и не узнает своего голоса. — Но ты прав: он был полон боли и несправедливости.
 — Если нет людей — нет и неравенства, — возражает ей Майкл. — Даже для Корделии, твоей Верховной, равенства нет. И маги, и ведьмы обладают силой, но в её глазах кто-то всегда будет равнее других. И она никогда не позволит никому сравниться с ней в силе.
Он говорит с Мэллори, как с равной, и она принимает это. Ей вдруг хочется дотронуться до его лица, и она касается пальцами его щеки. Лэнгдон ждет, что она сделает дальше.
 — Она обучала меня, как будущую Верховную, — говорит Мэллори, припоминая свое прошлое в академии.
 — Но не отдала бы свой титул без боя, — на губах Лэнгдона скользит усмешка. — И ты это знаешь.
Она знает. Как знает и то, что должна сделать свой выбор здесь и сейчас. Предать установки, вкладываемые ей в голову с детства, или предать того, кто дал ей шанс пожить ещё немного. И снова в голове Мэллори яркой неоновой вспышкой мигает самый главный вопрос: если Корделия видела её судьбу, почему не пришла прежде, чем хоть кусок отравленного яблока оказался у Мэллори во рту? Это слишком напоминало предательство, и Мэллори сглатывает, напрасно пытаясь избавиться от горечи на языке. Она отчаянно цепляется за доброе, разумное и вечное, но с момента, как Майкл Лэнгдон раскрыл ей свои воспоминания, у доброго-вечного нет шансов.
Наученная быть светлой, Мэллори падает в собственную тьму, ибо видела слишком много, чтобы возвратиться к ведьмам, оказавшимся ничуть не лучше Вейнебл и всех прочих, кто считал расслоение основой, без которой всё превратится в хаос.
Мэллори раскрывает объятия темной стороне своей души, и выбор становится очевиден. Майкл — зло, но добро зачастую намного хуже зла, и умываются кровью те, кто имеет сомнения в его миролюбии. Что хуже — повергнуть мир в пепел или наблюдать, как человечество умирает, и ничего не сделать?
А, может быть, этот выбор она сделала уже с самого начала, но теперь, под тяжестью новых знаний, его пришлось подтверждать.
Майкл хмурится, прислушиваясь к чему-то, а потом негромко произносит:
 — Они здесь.
И Мэллори тоже чувствует присутствие Корделии. Какая-то её часть всё ещё хочет бежать к Верховной, как счастливый щенок, но эта часть слабеет. В конце концов, Ковен предал её, так или иначе, разве нет? Выбросил из мира, который она знала, в чужой, и нацепил на неё личину, приклеившуюся к лицу, как плохая карнавальная маска.
 
Лэнгдон протягивает ей руку. Второй раз за этот день.
 — Нам придется встретить гостей. Невежливо заставлять их ждать.
Кажется, он не сомневается в её выборе. Кажется, не сомневается и она. Мэллори вкладывает свою ладонь в его, и их пальцы переплетаются. Снова.
========== VI ==========
Присутствие Корделии и других ведьм из Ковена Мэллори чувствует всем своим существом, оно опутывает её и отзывается в ушах чужими голосами, призывающими к себе. Трудно противиться зову сестер, которым нужна помощь, даже если они предали когда-то. Мэллори знает, что в бункер прибыла не только Корделия — как минимум, с ней было ещё две, а то и три ведьмы. Просто она пока не может понять, кто. Майкл не отпускает её ладонь, пока они идут по коридору, а мисс Мид следует за ними подобно летучей мыши или тени. Она готова защищать Лэнгдона, она запрограммирована на выполнение его приказов и на преданность ему, она — машина, созданная по образу и подобию женщины, что любила растерянного, но сильного белокурого мальчишку всем сердцем когда-то. И это может быть даже иронично: Майкл Лэнгдон не просто возомнил себя богом, он стал им.
В какой-то степени.
Мэллори чувствует, что магия Корделии наполняет помещение блокпоста, схлестывается с темной магией Майкла, и воздух вибрирует, почти накаляется от их скрытого противостояния. Должна ли она бояться, что сейчас всё взлетит на воздух? И не вспыхнет ли её собственная внутренняя борьба с новой силой?
 — Верховная не ждет твоего появления, — Майкл останавливается прежде, чем они выходят к лестнице, и Мэллори, не успев затормозить, врезается в его спину, въезжает носом аккурат между лопаток. Он выпускает её руку, разворачивается и ловит её за плечи. — Она думает, что просто не смогла найти твоё тело. Она нервничает.
Мэллори кивает. Она ощущает отчаяние Верховной, которое та и не пытается скрыть, но, кажется, это отчаяние не связано с ней, Мэллори, как с человеком. Корделия Гуд в панике: она теряет свою последнюю надежду на победу. И боится.
Верховная ведьма, внушавшая своим ученицам, что ни один мужчина не сможет сравниться в своей силе с женщиной, боится Майкла Лэнгдона и боится собственного падения. И это делает её… жалкой. И вызывает сочувствие. Маленькая девочка внутри Мэллори всё ещё хочет броситься к наставнице, и эта её часть пока не исчезла до конца, как она поначалу думала, но взрослая — понимает, что добро зачастую бывает хуже зла. Оно ставит на колени всех, кто не согласен с его постулатами, и объявляет их врагами, а потом срубает головы под всеобщие аплодисменты и одобрение.
Пол холодит ступни. Наверное, не стоило разбрасываться туфлями, пусть они и напоминали о своде правил Вильгемины Вейнебл и её стремлении к порядку среди хаоса. Ладони Майкла, наоборот, кажутся чересчур теплыми и согревают даже сквозь ткань рубашки. Мэллори бы изумила его странная забота, если бы она не видела в его воспоминаниях, что Лэнгдон — вовсе не бесчувственен и бездушен. По крайней мере, он любил Мириам Мид, заменившую ему мать, и заботился о ней, как умел.
Мэллори знает, что ступает на путь, с которого возврата ей не будет, и знает, что Майкл Лэнгдон уничтожил целый мир просто потому, что его раздражали принципы, по которым жили люди. И потому, что, возможно, только возможно, ему хотелось доказать ведьмам свое могущество. А ещё он вытащил её из посмертного ужаса, выпотрошил ради неё свой шкаф и показал ту сторону истины, которую от неё скрывали.
 
Но, в любом случае, принимать на свой счет его поведение, определенно, не стоит. Как не стоит и вообще думать об этом. А вот о Ковене подумать, определенно, стоило бы. Ковен ожидает внизу, и они понятия не имеют, что Лэнгдон выйдет к ним не один.