Никогда_не... (СИ)
— Ох, Борис-Борис! — наконец, отсмеявшись, задаёт тон дальнейшей беседе Тамара Гордеевна, заходя в «зал», как она называет эту комнату, и одними глазами показывая девочкам, чтобы выдвинули стол на середину. Злата и Радмила — шустрые, юркие, понимают ее с полуслова и затевают весёлую возню, пока Эмель выставляет на стол заварник, забирает поднос с вареньем у Вэла и начинает выгружать из серванта чашки, быстро протирая их бумажным полотенцем.
Тамара Гордеевна садится рядом с нами и по-хозяйски перетягивает к себе и альбом, и рюмки, и снимок Артура, лежащий по мою сторону от Бориса Олеговича.
— Что, опять байки травил про свой теннис? Вот житья с ним никакого нет, Полиночка. Сам на турнике ни разу не подтянулся за всю жизнь, зато наградами Артурки каждому хвастает! Тоже мне, спортсмен липовый! Литрбол — вот твой спорт! Уже и Полину не стесняешься, что дальше — с внучками пить начнёшь?
— Да нет, — смущаясь от такой прямолинейной оценки и впрямь не слишком выдающихся физических данных Бориса Олеговича, начинаю защищать его я. — Это по моей просьбе. Это я… за встречу предложила. И про теннис — мне интересно стало. Я… вы знаете, у себя тоже на корт хожу, в столице это сейчас очень популярно. Но я всего лишь любитель. А тут узнала, что Артур у вас такой крутой профессионал. Вот и не смогла… удержаться, — и останавливаюсь, поражённая мгновенно отяжелевшим взглядом Тамары Гордеевны, которого никогда не видела у неё до этого.
Сейчас она удивительно похожа на своего отца, который без слов мог заставить любого стоять и трястись перед ним как осиновый лист. Я хорошо помню, как пару раз мы с Наташкой, провинившись, чуть не падали в обморок от страха, пока он, уперевшись ладонями в колени, молча разглядывал нас, прикидывая, какое наказание вынести — и вызывая этой жуткой неизвестностью ощущение затягивающейся удавки на шее.
— Ох, да знаю я эти ваши столицы и спортивные школы! Упыри одни там сидят, вот кто! Им лишь бы людей в своих целях использовать! — резко и жестко перебивает меня Тамара Гордеевна и тут же добавляет. — Ты прости меня, Полиночка, не люблю я этих больших городов, уж не знаю, как вы с Валей там живете. Сама бы ни в жизнь туда не поехала и детей бы своих не пустила. Плохие места это, тяжёлые. Только и могут что из людей все соки выжимать и душу из них вытягивать. Сама была там несколько раз — и знаешь, дурно как-то… Даже дышать тяжело. А что эта ваша столица мне с Артуркой сделала?! Думаю, Борис рассказал, как не уберёг мне сына. По глазам вижу — рассказал. Никогда себе не прощу, что отпустила его тогда за ним присматривать!
— А… зачем присматривать? — не могу удержаться от нового вопроса я. — Он же с тренером, не один, и… другие ребята. Их же там целые делегации от области ездят, если я… не ошибаюсь… — и снова умолкаю, потому что во взгляд Тамары Гордеевны вновь возвращается прежняя тяжесть и что-то похожее на презрение. И пусть она не произносит этого, как прямолинейная Наташка, но внутренний чутьем я прямо-таки слышу ее мысли: «Да что ты, дура бездетная, понимаешь в настоящей любви и заботе?»
Мне снова становится душно и неприятно, и желание побыстрее убраться отсюда отхватывает с новой силой, несмотря на весёлую возню вокруг — Злата и Радмила отодвинули шторы и раскрыли двери балкона, пропуская в комнату летний воздух, Эмель, шелестя пачками, раскладывает мороженое по тарелкам, и даже Вэл что-то мычит, безошибочно читая на моем лице признаки того, что я сейчас взорвусь и выкину что-то непредсказуемое.
— Ох, да хватит об этом, Полиночка, — желая свернуть разговор с нелюбимой темы, примирительно говорит Тамара Гордеевна, тем не менее, быстро собирая в стопку фотографии Артура и вкладывая их в альбом — даже ту, первую, которая спровоцировала меня на расспросы Бориса Олеговича. Подозреваю, что на видном месте она стояла тоже по его инициативе, пока жена не обратила на это внимание. Мою догадку подкрепляет полный скрытого раздражения жест, которым Тамара Гордеевна открывает дверцы «бара». Недовольно хмыкнув, она сваливает туда все спортивные фото сына, после чего, подумав ещё секунду, достаёт из соседней секции другой альбом, с которым и возвращается к нам.
— Раз уж вы фотографии смотрите, давайте и я с вами. А то ишь, устроили тут тайные посиделки. Сейчас, Полиночка, покажу тебе, как мы тут жили-были без тебя. Самые мои любимые фотоснимки в этом альбоме.
— Ба, а что там, что там? — отвлекается от помощи сёстрам Злата, которая все это время взволнованно бегает мимо меня, бросая веселые взгляды. Не могу удержаться от ответной улыбки и подмигиваю ей, вспоминая о том, что она тоже хочет стать то ли художником, то ли фотографом. А ведь я обещала взять девчонок погулять за город, сделать с ними фото, и легкомысленно забыла об этом. Хотя… собственно, почему забыла? В ближайшее время можно все переиграть — уезжать я не собираюсь, а чувство вины и стыда перед Никишиным меня чудодейственным образом отпустило, так что могу договориться о следующей встрече.
Я больше не чувствую себя человеком, который, сам того не подозревая, сделал им гадость. Никто из нас не безгрешен, у всех здесь рыльце в пуху. Вот только у семьи Артура гораздо больше, чем у меня.
Злата довольно хихикает и пытается умоститься рядом с нами, сыпя вопросами, в то время как все остальные, включая и Вэла, запихавшего в рот большой кусок фруктового льда, расселись вокруг стола и наблюдают за нами.
— Ой, ба, а это я! — громко объявляет Злата, придвигаясь ко мне поближе и показывая на случайное фото, одно из тех, которые плывут у меня перед глазами одинаковой пеленой — семейные снимки в парках, на каких-то гуляниях, дядя Боря на даче, прикрывается то ли от солнца, то ли от объектива, Наташка с ещё маленькой кудрявой Эмелькой на руках, Тамара Гордеевна в окружении внучек. Концентрируюсь на снимке, на который показывает Злата и не могу сдержать улыбку — в детстве она была настоящей хулиганкой. Ярко-рыжие вихры торчат во все стороны, стоя на бортике песочницы, она воинственно потрясает детским совочком, одетая не в платье, а в вельветовый комбинезон, весь выпачканный в песке, о котором Тамара Гордеевна говорит:
— Вот она, Полиночка, разбойница наша. Ни за что платья носить не хотела — ни за сёстрами, ни новые, которые отец ей покупал. Отец у Златы — важный человек, бизнесмен из области, о дите заботится… Только все равно — не вышло у них с Наташей счастья. Ну да это такое дело. Кто ж его знает, где оно твоё настоящее счастье, с какого раза судьбу свою встретишь. Разошлись по мирному с дочей, не то, что со вторым мужем, от которого Радмилочка. Тот — ни алиментов, ничего не даёт, знать не знает, хотя на деньгах спит! Шутка ли — зажиточные цыгане! Нам такого ни в жизнь не увидеть, как они там жируют. Зато от Златочки нам всем перепадает, ей на содержание даже больше, чем надо приходит, а она вот ничего не просит. Ни подарков ей не надо, ни платьев новых, влезла в эти свои шорты-комбинезоны и носится, как сорванец. С детства с ней так…
— Потому что мне не надо ничьих денег! Я не хочу быть никому должна! — тут же возмущается Злата, вмешиваясь в речь бабушки. — Вот вырасту — сама буду зарабатывать, как Полина. И покупать, что захочу. Чтобы никто меня не мог упрекнуть и ничего отобрать. Это все мое будет, заработанное честно, своими руками!
— Злат, после восемнадцати так и сделаешь, — не могу удержаться я, хотя мои мысли все ещё крутятся возле той истории с Артуром, которую разболтал дядя Боря, ненадолго вздремнувший в своём кресле после того, как семья вытеснила его из общей беседы. — А пока ты несовершеннолетняя, это долг твоего отца перед законом. Это не подачка какая-нибудь, это соблюдение твоих прав. Ты же сама переживаешь, чтобы ничьи права не нарушались. Так и свои защищай тоже. Это вполне законное содержание, ничего в этом унизительного нет.
— Ну… не знаю! — фыркает Злата. — Все равно противно. Ни один человек не должен быть нахлебником. Я точно скоро работать пойду, не буду ждать, пока выросту. Если нигде не возьмут, пойду официанткой к дяде в кафе на шиномонтаж. Я его уболтаю! Он сам работал ещё со школы, и я так хочу. Я же не дура какая-то, мне можно доверять!