Рассказы о привидениях (антология)
С этими словами он вышел из комнаты. Но любопытство заставило его задержаться и прислушаться с другой стороны двери, которую он закрыл за собой. И не напрасно. Он услышал шепот Моники:
— Мэри! Элси! Выходите. Все в порядке. Он ушел.
В ответ раздался шепот, совсем не похожий на голос Моники, и он резко вздрогнул, но потом тихо рассмеялся над своим замешательством. Раз Моника играет разные роли, естественно она старается говорить разными голосами.
Спускаясь вниз в глубокой задумчивости, он пришел к интересным выводам и чуть позже поделился ими с мисс Гриббин.
— Я понял, почему так изменилась Моника. Она придумала себе воображаемых друзей, других маленьких девочек.
Мисс Гриббин вздрогнула и подняла глаза от газеты, которую читала.
— Неужели? — воскликнула она. — По-моему, это нездоровый признак.
— Я бы так не сказал. Дети, особенно девочки, часто придумывают себе друзей. Это довольно распространенное явление. Помню, у моей сестры тоже была воображаемая подружка, и она страшно злилась, когда никто из нас не принимал ее всерьез. В случае с Моникой это абсолютно нормально — нормально, но интересно. Должно быть, богатое воображение досталось ей в наследство от отца, и вот результат — она приобрела семь воображаемых друзей. Подумать только, у них есть даже имена! Она одинока, у нее нет друзей-сверстников, и, естественно, она придумала себе не одну, а сразу несколько подружек. Все они красиво и аккуратно одеты. Наверняка их платья взяты из викторианских книг, которые она нашла в библиотеке.
— Это ненормально, — поджала губы мисс Гриббин. — И я не понимаю, где она нахваталась всяких выражений, кто ее научил так говорить и играть в эти игры…
— Книги. Все это она нашла в книгах. А теперь притворяется, что это они ее научили. Но вот что самое интересное: благодаря ее фантазиям я впервые испытал на себе действие телепатии, к которой прежде относился весьма скептически. С тех пор как Моника придумала себе новую игру, и до того, как я об этом узнал, у меня несколько раз возникало четкое ощущение, что в доме находится много маленьких девочек.
Мисс Гриббин в испуге уставилась на него. Она открыла рот, словно собиралась что-то сказать, но потом передумала, оборвав себя на полуслове.
— Моника, — улыбаясь, продолжал он, — выдумала этих подружек и с помощью телепатии дала мне знать об их существовании. А ведь, признаюсь, в последнее время меня очень беспокоили мои нервы.
Казалось, мисс Гриббин рассердилась, однако ее лицо оставалось невозмутимым, уголки губ опустились.
— Мистер Эвертон, — заявила она, — мне бы не хотелось слышать от вас такие речи. Дело в том, — неуверенно добавила она, — что я не верю в телепатию.
Пасха в этом году наступила рано, и вместе с ней на каникулы приехала Глэдис Парслоу. Вскоре после ее приезда Эвертон получил записку от викария, в которой тот приглашал Монику в гости поиграть с его дочерью в следующую среду.
Приглашение вызвало в Эвертоне волну раздражения и поставило его в затруднительное положение. Вот он, дестабилизирующий фактор, то внешнее влияние, которое может разрушить его эксперимент по воспитанию Моники. Разумеется, он мог попросту отклонить приглашение, причем в холодных и резких выражениях, дабы раз и навсегда пресечь подобные попытки, но у него не хватило духа. Он был деликатным человеком и не хотел показаться грубым или, хуже того, смешным. Он пошел по пути наименьшего сопротивления и принялся убеждать себя, что один ребенок, да еще и ровесница Моники, общаясь с ней в атмосфере собственного дома, не способен оказать на нее сильного влияния. В конце концов, он отпустил Монику.
Сама Моника, похоже, радовалась возможности пойти в гости, но выражала свою радость по-взрослому сдержанно. Сырым хмурым днем мисс Гриббин проводила ее до дома священника — они пришли ровно в половине четвертого — и передала ее на руки служанке, которая открыла им дверь.
Вернувшись домой, мисс Гриббин явилась к Эвертону с отчетом. В ее голове вертелась мысль, казавшаяся ей очень смешной, и при разговоре с Эвертоном она даже пару раз хихикнула, что случалось с ней крайне редко.
— Я оставила ее у дверей, — рассказывала она, — поэтому не видела, как она встретилась с девочкой. Надо было остаться и посмотреть. Забавное, должно быть, зрелище.
Эвертона покоробил ее тон. Она говорила о Монике, как о живущем в неволе зверьке, который впервые в жизни увидел себе подобного. Сравнение показалось ему настолько верным, что Эвертон даже поморщился. Он почувствовал укол совести и только тогда впервые задался вопросом, правильно ли он поступает с Моникой.
Ему ни разу не приходило в голову спросить себя, счастлива ли она. Правда заключалась в том, что, почти ничего не зная о детях, он искренне полагал, что дети способны страдать лишь от физической жестокости. Если бы прежде он потрудился спросить себя, счастлива ли Моника, он бы просто отмахнулся от этого вопроса, решив, что она не имеет права быть несчастной. Он предоставил ей кров, даже некоторую роскошь, плюс возможность развивать свой интеллект. А общаться она могла с ним, с мисс Гриббин и, до определенного предела, со слугами…
Ах, если бы не картинка, возникшая в воображении после слов мисс Гриббин и ее дурацкого смеха! Маленький человечек впервые идет на встречу с другим маленьким человечком, она смущена и не знает, что нужно делать и говорить. Довольно жалкое зрелище, не делающее чести Эвертону. Эти ее воображаемые друзья… Неужели они появились вследствие того, что Моника испытывает потребности, о которых он понятия не имеет, о которых он даже не потрудился ничего узнать?
Он не был злым человеком, и мысль о том, что он мог совершить столь недобрый поступок, причиняла ему страдания. Вполне возможно, что современные дети, которых он так не любит за их манеры, всего лишь подчиняются неумолимым законам эволюции. Что, если, ограждая Монику от общения с ними, он нарушает законы природы? Что, если Моника может естественно развиваться только в том случае, если ей будет позволено беспрепятственно идти в ногу со своим поколением?
Он возбужденно мерил шагами свой маленький кабинет и, наконец, нашел компромисс. Он станет еще внимательнее наблюдать за Моникой и расспрашивать ее при каждом удобном случае. И если поймет, что она несчастна, что ей действительно требуется общение с другими детьми, тогда он придумает, что можно сделать.
Но когда Моника вернулась домой, он сразу увидел, что она не слишком весело провела время. Она выглядела подавленной и почти ничего не рассказывала. Девочки явно не сумели подружиться. Когда ее стали расспрашивать, она призналась, что Глэдис ей не очень понравилась. Она произнесла эту фразу с задумчивым видом, сделав небольшую паузу перед словами „не очень“.
— Почему она тебе не понравилась? — резко спросил Эвертон.
— Не знаю. Она такая смешная. Не похожая на других девочек.
— А что ты знаешь о других девочках? — удивился он.
— Ну, она совсем не похожа…
Моника внезапно замолчала и опустила глаза.
— На твоих подруг, ты хотела сказать? — уточнил Эвертон.
Она смерила его быстрым, изучающим взглядом и вновь опустила глаза.
— Ни капельки не похожа, — подтвердила она. Она и не может быть на них похожа.
Эвертон не стал мучить ребенка дальнейшими вопросами и разрешил ей идти. Она тотчас бросилась в пустую комнату, чтобы там удовлетворить свою потребность в общении.
На данный момент Эвертон был доволен. Моника абсолютно счастлива, ей не нужны ни Глэдис, ни другие друзья ее возраста. Его эксперимент проходит успешно. Она сама придумала себе подруг и с удовольствием отправилась играть с детьми, порожденными ее фантазией.
Поначалу ему казалось, что все хорошо, — большего и желать нельзя. И вдруг на него снизошло внезапное озарение, поразившее его как гром среди ясного неба, — ведь в действительности это противоестественно и ненормально.
Хотя Моника не испытывала ни малейшего желания вновь встретиться с Глэдис Парслоу, правила приличия требовали пригласить дочь викария с ответным визитом. Скорее всего, Глэдис Парслоу хотела идти в гости не больше, чем Моника хотела ее развлекать. Но благодаря строгой дисциплине она явилась точно в назначенное время, и Моника повела себя по-взрослому учтиво, встретив ее сдержанно и с достоинством.