Война 2 (СИ)
Мы отошли от места лагеря примерно на десять километров, и остановились в ложбине, где решено было скоротать ночь. Снова разожгли костры, поставили котлы, кое-как обогрели и накормили ошеломленных пленников. Их взяли с собой: неизвестно, что дэйрдрины сотворили бы с обреченными на заклание людьми. Возможно, приговоренные к смерти были бы преданы казни в любом случае. Ну а труп главного дэйрдрина я велел забрать — его бы бросить собакам, как делали с трупами преступников в средние века, но я забрал его для усиления интриги. На самом деле, мы просто закопали квартального надзирателя под кустами.
— Все это была игра, чтобы дэйрдрины поверили, — в который раз повторил я, с искренним участливым теплом глядя на капитана. Капитан, однако, кипел гневом, да таким, что мне казалось — еще чуть-чуть, и из его ушей повалит раскаленный пар.
— Отвратное непотребство! Я не знаю новых ругательств, чтобы выразить как! Я! Я как! — внутри него все кипело. — Как я! Всех! Убью! Не приму унижения! И доблесть моя не иссякла! — Он снова приник к фляге со спиртным, буль-буль-буль. Я позавидовал его жажде. Сам я начал ограничивать потребление спиртного, ибо шибко не хотелось мне спиться.
С трудом мне удалось его успокоить. После начал расспросы. Капитан привел отряд в четыре тысячи горцев. Все с оружием, все на лошадях, все горят жаждой деятельности. Один из моих посланников добрался все-таки до Бришера, перехватил, и капитан срочно свернул в сторону Китраны. Расположился он лагерем благоразумно: не рядом с границей, а в десяти милях, на землях своего знакомца, барона Гроста, человека проверенного и заслуживающего всяческого доверия. Вдобавок он присутствовал на моей коронации и приносил клятву верности. Далее Бришер решил разведать обстановку, и, как полагается людям бесстрашным, с одним телохранителем отправился в Китрану, в саму провинцию и в город. Переоделись они крестьянами. В городе их не разоблачили, благо, кое-какая экономическая деятельность сохранилась и при дэйрдринах: крестьяне и ремесленники занимались торговлей. А вот когда они, закончив свои шпионские дела, пробирались к Оверри, тут-то их и разоблачили, заподозрили шпионов и отвезли в районную управу. Подвергли пыткам. Помощник Бришера умер, капитан был крепче, не проронил ни звука, тогда-то его и велели сжечь.
— Порядочная дыра эта ваша Китрана, тьфу, тьфу. Да и мерзкая притом. Да! Вы не представляете, господин император, какая мерзкая и гнусная это дыра! Страхом пропитан каждый камушек, кгхм! Каждый камушек! Я думал, меня там кондрашка хватит, так там страшно и гнусно, да, страшно и гнусно! А ведь я думал, я не боюсь никого и ничего, кроме собственной жены… кгхм, м-да. Но нет! Оказалось: есть вещи пострашнее жены, м-да. Это липкий страх от взглядов… Когда каждый может оказаться доносчиком… Да, доносчиком!
— Вы видели Курган с капищем, капитан?
Он набычился, затем вздернул на меня заплывшие глаза.
— Видел ли я? О, видел! И там не капище, а цельный скверный храм, выстроенный из камней разрушенных церквей Ашара! Да, Ашара! Дорога к скверному храму именуется Путем Страданий. Вдоль нее на кольях трупы и головы грешников… И живые люди в колодках, стоящие на коленях… Я рискнул посетить сам скверный храм, да простит меня Ашар, ведь я был там с целью разведать обстановку! Вход в него охраняют два гиганта — два страшных человека, каждый — на полторы головы меня выше. Глаза пусты и безумны. И еще там есть Палач. Тот, что обслуживает Путь страданий… Он массивен как бочка, и глаза его тоже пусты и безумны! — слова лились из капитана сплошным потоком, то, что он видел, несомненно, оставило страшные шрамы на его душе. — У него огромный кривой клинок, явно адоранской работы… Это даже не человек, гнусный демон, обиженный природой и Ашаром урод с огромным свисающим носом и отрубленными ушами… он глух, господин император, глух и лишен жалости… И он убивает, как… Будто в нем сидит кровавый демон. Убивает с довольным утробным урчанием, как огромный медведь…
— Что вы видели в храме, капитан?
Бришер на секунду зажмурил глаза. Кровь отлила от его красных щек, полные губы, скрытые в зарослях подпаленной бороды, скривились горестно.
— Ф-ф-фуххх… Я видел вымазанный свежей кровью алтарь, видел как Палач четвертовал на нем женщину… Видел… кровавый обряд…
— Который вел… прозрец?
Капитан быстро кивнул.
— Да, тот, кто именовал себя прозрецом.
— Видели его лицо?
— Лишь подбородок. Вымазанный белилами подбородок. Он был в капюшоне. Да, на нем была малиновая ряса с капюшоном. Он провел по мне взглядом, да, взглядом, и мне даже показалось, что узнал, а ведь я был тоже замаскирован, и бороду скрыл, а на голову повязал тряпицу. И мне стало не по себе. Мне стало очень не по себе, господин император. А ведь я не боюсь никого, кроме жены!
Воцарилось молчание. Капитан тяжело дышал. Затем снова надолго приник к фляге.
— Я с радостью сровняю это место с землей, господин император. Кгхм! Если мне не дадут людей — я возьму в руки кайло и лопату и сам, своими руками, сровняю Курган с землей, пусть даже на это потребуется десять лет! И своими же руками я хочу отрубить голову прозрецу, а еще больше — его Палачу. Да, Палачу! И я клянусь в том, что употребляю все силы, дабы извести их обоих, даже если мне потребуется на это сотня лет! Да, сотня лет!
Он допил остатки виски, а последними каплями смазал себе затылок.
— Я ведь забыл сообщить вам главную новость, господин император. Этот гнусный подонок Варвест завтра прибудет в Китрану морем, а коронуют его, стало быть, послезавтра.
Я вздохнул. Ну, что-то подобное я и предполагал.
Итак, у меня два дня на то, чтобы попытаться сорвать коронацию.
Глава 21
— Обычный послушник, послушник первой ступени, — сказала Дария, похожая сейчас на взъерошенную птицу, — ходит в серой робе. Послушник второй ступени ходит в робе салатовой. В темных робах — черных, красных — ходят боевики и члены высших ступеней Черного Конклава. Они на высших ступенях посвящения. Лица все дэйрдрины мажут белилами только когда происходит великий праздник или тризна.
— Или война, — добавил Горчак уныло. — Резня. Когда они совершают набеги на соседние земли…
Сестра кивнула, рассеянно опустив руку под стол. Там зашебуршилось, громогласно заурчало. Шурик почему-то проникся к Дарии интересом и с удовольствием принимал от нее ласку. Атли он, кстати, невзлюбил, просто терпел. Амару любил. Шутейника терпел, но недолюбливал. Невозможно понять этих кошек, как и женщин, собственно. Ведь во всякой женщине — о да, это банальность — есть что-то от породы кошачьих.
За окном рассвет. После краткой передышки в лощине, мы быстрым маршем двинулись к землям барона Горста, благополучно достигли их и соединились с войсками Бришера. Капитан собрал в горах Шантрама всех, способных держать оружие. Четыре тысячи конников — огромная сила, и я почувствовал себя куда увереннее. Все должно получиться. Все обязательно получится. Капитан ловко расположил войска во владениях барона. Ах да, к этому войску барон, озабоченный сохранением собственных земель от сектантов, придал еще триста пятьдесят человек, из них пятьдесят конников. Немалая подмога!
Нам нужен быстрый удар и такая же победа. К Китране идти более суток, можно быстрее, но тогда устанут и люди, и лошади, а прибыть мы должны относительно свежими. Значит, утром выдвигаемся, и прибываем на следующем рассвете — аккурат к коронации чертового Варвеста, который, надеюсь, заблевал от морской болезни всю палубу адоранского корабля.
Мы сидели вокруг стола в большой зале баронского замка. Мы — это я, его императорское величество (в совершенно разобранном состоянии), Шутейник, мой ближайший друг, Бришер — еще один друг, ради которого я готов пожертвовать своей жизнью, его командиры числом в восемь человек — все зверского вида, рыжие, патлатые и обильно бородатые, Дария, Горчак и барон Горст с двумя приближенными. Барон был похож на Бришера габаритами, но совершенно лыс, он сжимал и разжимал огромные кулаки, то и дело прикладывался к кубку, подливал себе какого-то дрянного вина, пятная кроваво-красными пятнами огромную карту Китраны и окрестностей, разложенную на столе.