Водородная Соната

— В ней фундамент нашей религии, — коротко сообщил ему триме Кваронд. Банстегейн не стал сдерживать улыбку, он нашел представителя Ивеника раздражающим, пока они вели переговоры, теперь же пришёл к выводу, что тот просто невыносим.
— Ну, в этом смысле… — ровным тоном произнес Мирбенес, продолжая улыбаться, — очевидно, это вполне религиозное произведение, конечно, если вы … — продолжал он уклончиво.
Банстегейн только теперь заметил чью-то униформу рядом с собой.
— Маршал Чекври, — тихо прошептала Солбли ему на ухо, прерывая отключение наушников. Ошибалась она редко.
— Маршал Чекври! — преувеличенно громко возгласил Банстегейн, главным образом для того, чтобы заткнуть Ивеник, и повернулся поприветствовать главнокомандующую полка внутренней системы. Маршал поклонилась всем, слегка хлопнув в ладоши перед собой. — Могу я украсть вас? — спросила она, посмотрев на Гельджемин. — Мадам президент?
Гельджемин кивнула.
— Если надо… — сказала она.
— Все твои! — весело пропел Йегрес. — И не спешите возвращать его! Ха-ха!
— Извините, — сказал Банстегейн. Он одарил присутствующих улыбкой, но когда дело дошло до Йегреса, она немного поугасла.
Банстегейн подозревал, что только Орпе будет по-настоящему грустно видеть, как он уходит.
Он последовал за маршалом обратно вверх по ступеням, за ними шли Джеван и Солбли. Когда они углубились в сеть коридоров, маршал повернулась к адъютанту и секретарю и, улыбнувшись, сказала: “Спасибо”.
Джеван и Солбли посмотрели на Банстегейна, который едва заметно кивнул. Выглядели они несчастными, когда он и маршал следовали к лифту.
Только после того, как лифт начал опускаться, он обернулся к маршалу и спросил:
— Что?
Маршал молча смотрела на него своими большими глазами на не молодом усталом лице и едва улыбалась.
Он приподнял одну бровь, затем кивнул.
— Хм, — сказал он больше себе, чем ей.
Под зданием парламента существовали уголки, которые мало кому доводилось видеть или даже знать о них. И сейчас они оказались в одном из таких мест. Комната выглядела круглой, с вогнутыми тёмными стенами, в остальном ничем не примечательная, в ней стояли овальный стол и несколько стульев — офис Банстегейна был куда больше. И обзор там был лучше. Более примечательными представлялись трехметровые двери, через которые им пришлось пройти, чтобы попасть сюда, немедленно сомкнувшиеся за ними.
— Так срочно? — спросил Банстегейн маршала после того, как массивная дверь комнаты с глухим стуком закрылась.
— Срочно, — подтвердила маршал.
— Настолько плохо?
Чекври кивнула.
— В пределах того, что ожидалось. Но есть нюансы.
Они присели.
— Падальщики? Что то еще? Что?
— Не совсем, — сказала маршал.
Банстегейн выдохнул. Чекври была одной из немногих, кто знал — не считая тех, кто знал, но не должен был знать — он вздрогнул при мысли, сколько их может быть.
— И каковы эти нюансы? — спросил он ее.
— Четырнадцатый, — сообщила ему маршал.
Он покачал головой, будто ожидал такого ответа. Один полк. Это было не так уж и плохо. Но все же достаточно плохо. Четырнадцатый — Социалистически-республиканский народно-освободительный полк, если дать ему полное название, — с самого начала был самым скептически настроенным в отношении Сублимации, даже если в конечном итоге — по крайней мере, внешне — присоединился. — И кто конкретно?
— Никто, — маршал пожала плечами.
Он посмотрел на нее.
— Кто-то всегда несет ответственность, — заметил Банстегейн.
Она покачала головой.
— Это нечто, созданное в рамках Разума или вспомогательных субстратных механизмов самого Чуркуна. На корабле был один единственный шпион… можно назвать его программой, старой и крошечной, как вирус, засевший в вычислительной матрице. Чем бы оно ни было, оно тут же само себя удалило — оно гнездилось там еще до того, как был построен сам корабль, пока Разум пребывал в виртуальной форме, проходя испытания в отделе технологий и обработки верфи, четыреста семьдесят лет тому назад. Возможно, кто-то из Технического отдела установил его, но даже тогда это можно было сделать извне.
 
— И оно бездействовало все это время?
— Ожидало, когда появится что-то в достаточной мере изменяющее правила игры, ради чего стоит выдать свое присутствие.
— И никто его не обнаружил?
— Очевидно.
— Или никто, кто сам не был предателем, — сказал Банстегейн, отводя взгляд.
Маршал нахмурилась.
— Я думаю, что если мы начнем предполагать, что среди виртуальных экипажей флота могут быть предатели, мы сами себя сделаем предателями. Диверсантами, как минимум. Оно было чрезвычайно мало, и легко спряталось в огромном наборе подуровней. Вот только как оно оказалось там, если…
Глаза Банстегейна расширились.
— А как насчет других кораблей? — внезапно выпалил он.
Маршал немного отстранилась, но спокойно произнесла:
— Всех, кто еще с нами, проверяют. Теперь у них есть приблизительное представление о том, что они ищут, и есть надежда, что они смогут либо найти что-то похожее, либо дать себе отчет о своем состоянии в течение нескольких дней.
Банстегейн был потрясен.
— Дней?
— Невозможно сделать это быстрее. Флот, каким он ныне является, остается полностью боеспособным во всех остальных отношениях: техники — и корабли — утверждают, что вероятность подобной диверсии практически нулевая.
— А Чуркун? — спросил Банстегейн. — Что … он возвращается к…?
— Чуркун объявил о своей решимости сублимироваться как можно скорее, — сказала маршал. — И с тех пор о нем больше ничего не было слышно, поэтому он либо уже Ушел, либо все еще готовится к Переходу. — Чекври невесело улыбнулась. — Я понимаю, что подобные обстоятельства не считаются благоприятными условиями для инициирования Сублимации. — Наигранная улыбка исчезла. — И будьте добры, храните это в секрете, септаме. Корабль не объявлял о своём намерении публично, и мы бы предпочли, чтобы люди думали, что он все еще с нами, флот и без того достаточно сократился.
Банстегейн открыл рот, словно спохватившись, а потом сказал:
— Хорошо. Опустим это. Какова осведомлённость Четырнадцатого?
— Мы почти уверены…
Септаме поднял руку:
— Мы?
— Абсолютный минимум моих лучших, самых доверенных людей знает, что мы ищем что-то, но не знает что, — сообщила маршал. — Работа ведётся прямо сейчас. Хорошая, очень хорошая новость заключается в том, что мы почти уверены — информация хранится, вероятно, только у одного субстрата в штаб-квартире Четырнадцатого и известна, самое большее, горстке их высшего начальства. Никому более — пока.
— И как долго сохранится такое положение?
— Невозможно сказать. Все, что мы знаем, это то, что они пока не пытались поделиться ей, насколько нам известно.
Банстегейн посмотрел в сторону и потер пальцы, словно проверяя на ощупь невидимый кусок материи.
— Конечно, они могут ничего с этим не сделать. Они могут просто сидеть и ждать.
— Возможно… — сказала маршал с сомнением.
— Мы могли бы прямо спросить их, я полагаю, — сказал он, глядя на маршала и улыбаясь. — Не исключено, что они прислушаются к голосу разума.
— Могли бы, — согласилась она, выдержав его взгляд, сохраняя при этом нейтральное выражение лица.
— Тогда так и сделаем, — сказал септаме, откидываясь назад. На лице маршала отразилось легкое удивление. — Однако, — продолжил Банстегейн, снова подавшись вперед, — сделайте одолжение — поведайте мне, о каких ещё возможностях вы думали?
Чекври нахмурилась.
— Один выбор нередко исключает другой. Спросить значило бы предупредить, и тогда любой иной вариант был бы для нас закрыт.
— А что, если, — сказал он, — отложить обращение до тех пор, пока не появится другой выбор?
Маршал, казалось, на мгновение задумалась.
— Учитывая возможности задействованных технологий, особенно потенциальную скорость реагирования, которой они обладают, даже мгновение может стать достаточным промедлением, чтобы превратить потенциально успешное действие в действие, которое наверняка потерпит неудачу.