На широкий простор
Несколько минут на Савку не обращали внимания. Трое сидевших за столом изредка перебрасывались между собой невнятными фразами и кивали друг другу головами в знак согласия. Вся эта обстановка и это таинственное перешептывание угнетающе действовали на Савку и вселяли в него ужас. Он стоял неподвижно, устремив глаза в одну точку, всячески стараясь показать себя человеком мирным и добропорядочным, и со страхом ожидал, когда обрушится на него удар. А мысли его, выбитые из колеи, перепрыгивали с пятого на десятое, тщетно пытаясь ответить на множество тревожных вопросов.
Наконец рыжий, по-видимому бывший здесь старшим, поднял голову и уставился на Савку выпученными глазами. Минутку он сверлил Савку взглядом, не произнося ни слова, словно пытаясь его загипнотизировать.
— Иди сюда! — тихо, но властно позвал он Савку.
Савка, весь избитый и покрытый синяками, в наручниках, сделал два шага к столу и остановился.
Шустрый впился в Савку своими мышиными глазками. Сладенькая улыбочка еще более скривила ему нос.
— Где тебя так избили? — сочувственно спросил он Савку.
От волнения и от всего, что он пережил за последнее время, у Савки пересохло во рту, и голос его звучал хрипло.
— Выпивали и подрались, — отрывисто ответил Савка и тут же подумал, что не стоит слишком много рассказывать, чтобы не запутаться еще больше, а отвечать только на вопросы. Так ему всегда советовали люди, имевшие богатый опыт по части тюрем и допросов.
— Выпивали и подрались! — повторил шустрый, хитро и многозначительно усмехаясь. Эта усмешка говорила: «Рассказывай, рассказывай! А мы знаем нечто другое и гораздо худшее».
Затем допрос повел рыжий. Задавал один вопрос за другим:
— Как зовут?.. Сколько лет?.. Чем занимался?.. Имел ли судимость?.. За что судился?
Все эти, как и другие вопросы такого же характера, были Савке знакомы, ему приходилось отвечать на них не один раз. Но отвечал он нарочно путано, чтоб его сочли придурковатым. Савка знал, что за этими вопросами последуют другие, более трудные. И действительно, рыжий вскоре начал спрашивать о другом:
— Ты признаешь польскую власть?
Савка подумал и сказал:
— Признаю.
Попробуй в такой обстановке не признавать!
— А ты знаешь, — продолжал рыжий, — что войт есть представитель польской власти? Что же заставило тебя совершить покушение на войта?
— Покушение на убийство? — удивился Савка. — Никакого покушения я не совершал… И в мыслях у меня этого не было.
— Но ты всадил войту нож в бок?
Савка удивился еще больше. Лицо его изобразило испуганное недоумение — как это могло случиться?
— Так кто же всадил ему нож?
— Этого я не помню.
— Но ты помнишь, что «выпивали и подрались»? — со сладенькой усмешкой напомнил Савке его слова шустрый.
— Что выпивали и подрались — это я помню… Но как подрались и бросился ли я на войта с ножом, выскочило из головы…
— А из-за чего у вас получилась драка?
Этот вопрос был для Савки опасен. Чтобы ответить на него, надо было рассказать о многом. А Савка не знал, в какой мере его следователи в курсе дела. Лучше отвечать поосторожнее, а потом видно будет.
— Знаете, когда выпивка, тут тебе и ссора может выйти и драка. Я был пьян и ничего не помню.
За этот довод — опьянение — Савка ухватился как за якорь спасения.
Шустрый все время не спускал с Савки глаз. И теперь, когда Савка сослался на то, будто ничего не помнит, он так хитро усмехнулся, что Савка понял: ему нисколько не верят.
— Ну, тогда я тебе напомню, — произнес рыжий.
И он изложил разговор Савки с войтом и его приятелями.
Савка понял, что следователям известно, зачем войт посылал его к партизанам. И он решил пуститься на хитрость: самому рассказать обо всем, не упоминая только про встречу с Тимохом Будиком и дедом Талашом, чтобы на всякий случай застраховать себя от мести партизан. Он так и сделал, начав свой ответ с того, что расскажет всю правду и во всем признается.
Слушали Савку внимательно. Когда он кончил, его даже похвалили. Но они ожидали услышать от Савки и о чем-то другом, самом важном для них, и признаниями его не были удовлетворены.
На минуту воцарилось молчание. Рыжий молча поглядывал на Савку, барабаня пальцами по столу. У шустрого был такой вид, точно он только что приготовился услышать что-то необычайно интересное, а Савка вдруг умолк. Мрачный долговязый пан с землистым цветом лица навострил уши. Но Савка продолжал молчать.
Не дождавшись от Савки ничего нового, шустрый подытожил то, что установило следствие:
— Считаем неопровержимо установленным, что покушение на убийство представителя польской власти было тобой совершено… Пускай пан так и запишет, — повернул он кривой нос к долговязому. — Да, покушение на убийство — установленный факт, — снова повторил шустрый, обращаясь к Савке. — Этого одного достаточно, чтобы по закону военного времени тебя повесить. Да, повесить. Дальше. Из твоих показаний следует ясно и неопровержимо, что ты имел связи с повстанцами против польской власти, и ты это утаил. А из этого следует, что ты сочувствуешь преступникам и покрываешь их, иначе говоря — ты сам такой же преступник и вторично заслуживаешь, чтоб тебя вздернули на виселице. Да, да. Но ты можешь себя спасти, если расскажешь нам, где прячутся преступники, с которыми ты виделся и вел беседу, и поможешь нам поймать их.
Савка попал в безвыходное положение. Но он был уверен, что его берут «на пушку». Он стоял на своем и упорно отрицал, что виделся с повстанцами и разговаривал с ними. Долго бились с ним паны следователи. Нажимали на него то уговорами, то обещаниями, то угрозами, увещевали разными способами. А Савка твердил свое:
— Не знаю. Не видел.
Тогда рыжий круто изменил тактику допроса. Он вдруг вскочил со своего места, тупое лицо его побагровело. Как кувалдой, стукнул кулаком по столу и крикнул:
— Врешь, бродяга! Но мы тебя спросим по-другому.
Разъяренный, он подошел к узкой и низкой двери. Два раза сильно стукнул в дверь и крикнул:
— Адольф!
В то же мгновение дверь распахнулась. Пригнув голову, в камеру шагнул громила зверского, свирепого вида.
— Слухам пана! — прогремел его голос.
Рыжий кивнул на Савку.
— Допросить!
Савка не успел оглянуться, как железные руки схватили его и поволокли к тому страшному приспособлению, которое бросилось ему в глаза, едва он вошел в камеру. На мгновение он потерял сознание. Опомнился только тогда, когда шея была крепко зажата деревянными брусками. Савка почувствовал, что какая-то сила отрывает его от земли. Нестерпимая боль туманом застлала глаза. Жилы и кости растягивались и готовы были в любую секунду лопнуть. Он дико закричал и потерял сознание.
Очнувшись, Савка увидел, что лежит на полу, а возле него стоят страшный Адольф, рыжий и шустрый.
Савка тупо глянул рыжему в глаза. Тот спросил:
— Скажешь правду? Где повстанцы?
— Не знаю, — ответил Савка.
Он думал, что теперь ему наконец поверят, но рыжий снова назвал страшное имя:
— Адольф!
Савка почувствовал, что у него больше не хватит сил. И он сдался.
…Три пары добрых коней, запряженных в широкие просторные сани, быстро скользят лесными дорогами и гатями между болот. В санях сидят незнакомые люди, видно прибывшие издалека. Их человек тринадцать. И народ все крепкий, молодой, здоровый, как на подбор.
По виду они хуторяне, хозяева средней руки. И держатся важно, с достоинством. Куда они едут? Не в гости ли на какой-нибудь хутор?
Странно только, что едут одни мужчины… Ночь укрывает их теменью от любопытных взглядов, разве только одинокий прохожий, остановившись на дороге, проводит их пытливым взглядом и, отойдя в сторону, сам себя спросит: «Что это за люди?» И никак не догадается, что эти люди — переодетые агенты польской разведки, что в передних санях сидит Савка Мильгун и показывает дорогу в тот лес, где нашел себе убежище изгнанный из дому Талаш. Не догадывается и Савка, что там, в лесу, его уже поджидают вместе с «гостями».