На широкий простор

— Чем же ты согрешил, Демьян?
— Как шаг ступил, так и согрешил, — сказал Демьян.
Староста уже несколько раз становился на скамейку и спрашивал, все ли собрались, ругал Костуся Рылку за то, что тот долго не являлся.
— Ну, уже есть больше чем три четверти хозяев, — сказали крестьяне.
— Так будем открывать сход, — начал староста. — Рыгор Бугай, Петрусь Гренка, Янка Веселый и Василь Кукса хотят взять от общества в аренду речку и тони.
«Арендаторы» стояли отдельно, не смешиваясь с толпой. Лица их были серьезны.
Как только староста замолчал, крестьяне, словно по команде, загомонили на все лады. Тут были разные голоса: один трещал, как трещотка; другой врывался резко, пронзительно, как железный клин; третий вился тонко; четвертый хрипел, как трубка старосты; пятый рассыпался горохом; шестой гудел шмелем, а все это смешивалось с басом какого-нибудь Данилы.
Наконец взял верх голос Василя Куксы. Он кричал, вытаращив глаза, размахивая кисетом и трубкой.
— Какая теперь к черту рыба? — кричал Кукса. — Хоть бы на невод достало.
— На сколько лет берете в аренду?
— На шесть. Но…
— Сколько аренды в год? — спрашивал староста у схода.
— Пятнадцать рублей!
Большинство крестьян было за пятнадцать, хотя некоторые выкрикивали восемнадцать, другие — двенадцать, а сами арендаторы стояли за десять.
— Так как же будет?
— Пускай берут за двенадцать, — сказал Микита Криничный.
— Все согласны?
— Согласны.
— Если так, — сказал староста, — будем писать контракт. Только не расходитесь, мужики.
2
Между тем самое главное было впереди: достать лист бумаги для контракта, ручку, чернила, перо. Все это такие вещи, которыми пинские крестьяне не пользовались с того времени, как существует мир. Староста разослал гонцов во все углы деревни Ямищи. Измятый лист бумаги отыскали у Берки. Чтобы достать чернила и ручку, пришлось идти за две версты к старику Грише. Прошло не менее часа, пока все необходимое было раздобыто.
Теперь на первое место выступил вопрос: кто же будет писать контракт? Все полешуки, в том числе и староста, писать не умели. Когда старосте нужно было заверить какую-нибудь бумагу, он брал свою печать, держал ее над горящим куском смолистого корня или лучины, пока на печати не нарастал толстый слой копоти, и прикладывал к бумаге, поплевав перед тем на то место, где должна была красоваться печать, и «Ямищенский сельский староста» не раз стоял вверх ногами.
Крестьяне почесали затылки, но тотчас же начали толкать под бок Михалку Варейку:
— Иди, Михалка, ты же расписывался в волости!
— Расписаться могу, а контракт… черт его напишет, — упирался Михалка.
Тут Михалку подхватили под руки; двое крестьян потащили его за полы кафтана, несколько человек подталкивали сзади. Доморощенного писаря тянули через всю избу, как муравьи майского жука. Стоявшие впереди расступились, и Михалку посадили за стол. Староста снял лампу, поставил ее в горшок на стол, а чтоб она не шаталась, насыпал в горшок ячменя.
На мгновение в избе установилась тишина. Все смотрели на «писаря». А «писарь» сидел важно и осматривал писарские приспособления. Кончик пера был сломан, в чернильнице недоставало половины горлышка. «Писарь» опустил перо в чернила, затем поднес его к лампе и стал разглядывать.
— Разве это чернила? Кулеш какой-то! — сказал он.
Хата затряслась от хохота. Смеялись не над тем, что сказал Михалка, — всем было смешно видеть его писарем.
Михалка уже хотел было бросить «писарство» и вылезть из-за стола, да вдруг передумал.
— Так что писать? — спросил он со злостью.
Поднялся еще больший смех.
— Вот я тебе сейчас скажу.
Староста постарался придать своему лицу глубокомысленное выражение. Он наклонил голову набок, вперил глаза в потолок, а правой рукой почесал щеку. Ему приходилось слышать несколько раз, как читали контракты, но он не хотел говорить об этом: пусть думают полешуки, что он диктует все «из своей головы».
— Пиши! — сказал староста Михалке. — Мы, нижеподписанные, крестьяне деревни Ямищи, созванные нашим старостой…
 
— Что ты помчался, как вол от оводов! — крикнул Михалка.
Но старосте дальше мчаться было некуда: хоть убей, дальше ни слова не помнил.
Даже холодно сделалось старосте: начать-то начал, а чем закончить? Как тут выкрутиться?
Михалка тем временем приглядывался к написанному. Прежде всего он посадил огромную «ворону» — кляксу на бумаге, а так как эта «ворона» никому не нужна, он размазал ее рукавом и начал выводить каракули, высунув язык и серпом изогнув его над правой половиной рта.
А староста думал. Теперь он действительно думал, но голова была как пустой горшок: ни одной мысли не выжал из нее бедный староста.
— Мы… мы… мы… ниже… же… подписанные…
Михалка уткнулся носом в контракт.
— А ты правду говоришь? — заговорил «писарь», не сводя глаз с контракта. — Что же я написал?
— Нижеподписанные, — сказал староста упавшим голосом.
— Ага, так, так!
— Прочитают в волости, они же с этого и хлеб едят, — старался подбодрить их арендатор Кукса.
Тем временем и староста и «писарь» не могли дальше сдвинуться с места, словно на стену наткнулись.
Староста как ошалелый уставился глазами в печь, а Михалка все не мог одолеть слово «крестьяне». Читал, читал и наконец вычитал:
— Коряне.
Все захохотали.
Старосту осенила наконец счастливая мысль.
— Ну и писарь же из тебя! — набросился он на Михалку. — Писал писака, что не разберет и собака. Чтоб ты сгорел! Ступайте, мужики, домой. Приедет писарь, сам и напишет…
1908
  
ДАР НЕМАНА
 
1
Вся каша заварилась после того, как сюда приехал старый казенный землемер со своими инструментами. Было это весной, вскоре после пасхи.
Я хорошо помню, как этот пан землемер шел через все село. Ребятишки гурьбой бежали за ним следом, потому что такая важная фигура появилась здесь в первый раз. Это был старый пан, каких теперь редко где встретишь. Длинные седые усы с низко опущенными концами придавали строгое выражение его полному лицу. Круглый живот так далеко выдавался вперед, что пан, наверно, не видел за ним своих коротеньких ножек. Всякому, кто смотрел на пана, казалось, что он не идет, а словно бы катится, как бочка на колесах. И то еще было интересно, что этого пана никто здесь не ждал и никто не заметил, как он приехал в село и остановился у лесника. Правда, и заметить трудно было, потому как лесная застава, где жил лесник, стояла несколько на отшибе, там, где улица села расходится на три дороги. Вот почему появление этого незнакомого пана в зеленой шляпе с пером удивило все село. Даже старая тетка Магда, которую, казалось, ничто на свете не могло заинтересовать, и та вышла на улицу, прислонилась к столбу у ворот и, заложив руки под фартук, долго разглядывала пана. Молодицы с ведрами на коромыслах, проходя мимо пана землемера, тоже старались получше разглядеть его. Если бы пан оглянулся, он увидел бы крестьян, которые стояли кучками то здесь, то там и о чем-то говорили, указывая на его особу.
— Кто это? Землемер, что ли? — спрашивал Казимир Жибуль, подходя к группе пожилых мужчин.
— Землемер, — отвечали те.
— А что ему тут делать?
Но на этот вопрос никто не мог толком ответить.
— Видать, будет мерить тут где-нибудь поблизости, — сказал Матвей Дворный.
— Почему поблизости? — спросил один из крестьян.
— Кабы далеко, так он бы на подводе ехал, а не пешком шел.
— И то правда, — согласились крестьяне.
Тем временем пан землемер, миновав монопольку [4], свернул на улицу, что вела к Неману.
Двое рабочих, тащивших инструменты землемера, и лесник, следовавший за ним на расстоянии шага, исчезли за поворотом. Туда же потянулась и вереница сельской детворы, а следом за ними двинулись и крестьяне.