Светочи Конфедерации. Книга вторая (СИ)

— Но ты сама, Летти, там, внутри себя, понимаешь, что твоей вины нет ни в том, что они прожили жизнь на Планете Несогласных, ни в том, что ты сама родилась уже в Конфедерации?
— Да, понимаю. Но при этом у меня такое ощущение, что я не имею права жить, радоваться, быть счастливой, когда мои мама и бабушка так сильно страдали. Словно это будет несправедливо по отношению к ним, если у меня все будет хорошо… Как будто они не простят мне этого.
Лайона сидела и безмолвно смотрела на тонкую, хрупкую девушку, на плечи которой с самого раннего детства свалился неподъемный груз несуществующей вины. Вины, которую невозможно искупить. За которую невозможно вымолить прощения. С которой невозможно жить.
— Летти, послушай, — позвала темную послушницу Лайона. — Думаю, ты уже понимаешь, что самое страшное в любой войне. Можно забрать человека с войны. Нельзя забрать войну из человека. Особенно, если он сам этого не хочет. Все самое важное, все самое значимое случилось с твоими мамой и бабушкой именно на Левконии. Забыть все это для них — все равно что сказать себе, что их жизнь была бесполезной, ничего не значащей и ничего не стоящей.
— И что мне делать с этим? — в голосе Летиции смешались боль и растерянность. — Тоже отправиться на Левконию, прожить там полсотни лет?
— Не думаю, что это выход. Никому от этого легче не станет. Но знаешь что? — Лайона вдруг лукаво улыбнулась. — Ты никогда не пробовала предложить это своим родственницам?
— Что — это? — не поняла Летти.
— Ну, что ты отправишься жить на Левконию. На пару десятков лет.
— Нет, не пробовала. Думаешь, стоит попытаться?
— Возможно. Так аккуратненько, без агрессии спросить: «Мам, ты правда хотела бы, чтобы я отправилась жить на Планету Несогласных?»
— Хм… я попробую! Когда увидимся в следующий раз. — Летти запнулась, потом договорила: — Если увидимся…
Лайона снова догадалась, что имеет в виду Летиция. Темная тварь, каким-то непонятным образом «прилипшая» к Летти, неведомо где и как прячущаяся, оставляла темной послушнице небольшой выбор. Точнее, не оставляла его вообще.
Сейчас Летти могла жить только здесь, на планете Монастырь, в монастыре «Спасение Страждущих». То ли сама обстановка умиротворения и покоя, то ли присутствие в окружении девушки большого количества экзорцистов вынуждали тварюшку сидеть тихо. Но было понятно, что все это до поры до времени.
— Ох, Лайона, — встрепенулась тем временем хозяйка кельи. — Что-то мы все о грустном да о страшном. Давай, может, о чем-то более веселом поговорим?
— Давай! — согласилась Лайона.
Ей и самой хотелось развеселить и взбодрить поникшую подругу. Так что следующий час прошел в разговорах о том, где удалось побывать и что удалось повидать каждой из девушек. Затем разговор перешел на книги, и подруги стали составлять рейтинг самых любимых книг друг друга. Тех, которые они перечитывали хотя бы дважды.
А потом Лайона взглянула на часы и заторопилась к себе. Время близилось к десяти часам вечера, а это означало, что скоро в ее домике раздастся сигнал головизора: Валлиан обычно звонил жене в это время, чтобы пообщаться с ней, прежде чем она уляжется спать.
  
21. Доминик Триенариц
 
Пять лет до заговора на Левконии
Мир Эухарис
Помещение, в котором находился Доминик, не походило ни на зал торжественных заседаний, ни на один из величественных приделов в храме Истинного Знания. Самый обычный кабинет в каком-нибудь офисе: оштукатуренные бледные стены, клетчатые навесные потолки, отделанный немаркой плиткой пол. Не хватало лишь стеклопластиковых перегородок и столов, нагруженных офисной техникой, да десятка клерков в деловых костюмах.
В помещении было практически пусто: у трех стен из четырех приютились трехместные металлические скамьи синего цвета с неудобными сиденьями и спинками, а в центре кабинета разместилась одна-единственная стойка, напоминающая компьютерный терминал со спящим монитором. Которым, по сути, и являлась. Трудно было поверить, что Зал Несогласия выглядит настолько обыденно и даже скучно.
 
Господин Триенариц подошел к терминалу, приблизил к специальному окошку с датчиком левое предплечье, обнаженное почти до локтя, поднес к датчику вживленный в руку биочип.
— Активировать систему? — всплыл на сенсорном экране стандартный вопрос. Тот же вопрос озвучил холодный женский голос с великолепной дикцией.
— Да, — ответил мужчина и нажал соответствующую кнопку экрана.
— Выберите один из пунктов меню, — продолжала наставлять его программа.
Доминик изучил меню и нажал очередную кнопку, одновременно проговорив:
— Отказ от гражданства Конфедерации, запрос о переселении на Планету Несогласных.
— Подтвердите запрос, введите свой персональный идентификационный код, — мигнул монитор.
Голос компьютера звучал все так же холодно и безразлично.
Доминик на пару мгновений завис. Схватился обеими руками за холодные края монитора. Чуть склонился вперед, судорожно сглатывая пересохшим ртом. Переждал приступ внезапно накатившей дурноты.
— Подтвердите запрос, введите свой персональный идентификационный код, — повторила бездушная система.
Мужчина еще раз сглотнул и нетвердыми пальцами начал набирать двенадцатизначную последовательность букв, цифр, символов, которые помнил наизусть.
…Сколько раз за последний год он представлял себе, как объявит родителям и братьям о своем решении. Как они будут его отговаривать. Как придут вместе с ним в Зал Несогласия, чтобы проститься с ним последний раз. Ведь, по слухам, люди, изъявившие желание мигрировать на Левконию, из этого зала уже не выходили.
Но Доминику так и не хватило духа поговорить с семьей. Сказать им, что он, любимый сын, гордость семьи, решил стать ренегатом. Изменником, предавшим все, во что верили поколения его предков. Сбежать из благополучного, щедрого мира, вырастившего его. Из теплого родительского дома. Дома, где он так и не нашел понимания. Где его по-прежнему считали ребенком. Талантливым до гениальности, но увлекшимся неразумной идеей.
Они так и не осознали его уникальности. Его величия. Поэтому он ничего и не сказал им. Просто встал утром. Молча позавтракал, оделся и ушел, прихватив с собой только два хардрайда со всей информацией по клонированию да десяток кристаллов памяти. Сбежал, словно трусливое животное, не посмев заявить даже самым близким людям о своем особом предназначении, которое все яснее ощущал.
Доминик нажал последний символ, коснулся кнопки «ввод».
— Ваш запрос обрабатывается. Время ожидания — десять минут. Пожалуйста, подождите, — сообщила система.
Теперь он понял, зачем нужны эти синие скамьи у стен. Его ноги ослабели настолько, что выстоять десять минут у мерцающего терминала он не смог бы. Кое-как доковылял до сидений, расположенных у окна, тяжело плюхнулся на среднее из трех, ощутил через тонкую ткань летних брюк холодную жесткую металлическую поверхность.
Волоски на руках встали дыбом от пробежавшей по телу волны зябкой дрожи.
«Они что, нарочно сделали так, чтобы тут было холодно?» — поймал себя на раздраженной мысли.
Десять минут тянулись невыносимо долго. Ему казалось, что это еще одна пытка, придуманная специально для таких, как он: испуганных собственной решимостью, подавленных необходимостью отказаться от жизни в обществе, которое их не понимало и не принимало.
Триенарицу хотелось встать и уйти. Очень хотелось.
Вернуться в родную академию. В уютный родительский дом. Туда, где его всегда ждали: с радостью, с уважением, с восторгом. Но если он уйдет, то через каких-то шестьдесят лет начнет стареть и дряхлеть. А через сто двадцать — окажется в таком же деревянном гробу, в каком лежал его погибший брат.
 
Он не может себе этого позволить. Он не отступится.
Его первый клон появится на Левконии.
У Доминика благодаря высокому окладу и многочисленным премиям за научные достижения скопилась внушительная сумма на счете. С тех пор, как начал получать повышенную стипендию, он не потратил ни единого базеда (базовая единица) сверх необходимого. Теперь он мог бы с гордостью сказать, что он — человек состоятельный.