Крепость на дюнах (СИ)

Теперь фронт по реке выстроился сплошной линией без промежутков — на дивизию приходилось по 10–15 км, по уставным нормам. Во второю линию поставили мехкорпуса с противотанковыми бригадами. Такие подвижные резервы позволяли надеяться, что вовремя удастся сбросить немцев обратно в реку после ее форсирования. А если не получится контрудар, то хотя бы локализовать вражеский плацдарм, возникни таковой. А ведь раз такое получилось, да еще с гибелью германского генерала, и сразу же в Москву была отправлена победная реляция.
— Нам главное сейчас выстоять, Петр Семенович, не дать немцам переправиться. Тогда война из маневренной превратится в позиционную, и у нас появятся шансы стабилизировать насыщенный войсками фронт. И еще нужно хоть как-то обеспечить воздушную поддержку армиям, навести, наконец, порядок в нашей авиации!
Кузнецов не сдержался, выругался. То, что с 22-го июня произошло с ВВС фронта, было вне рамок разумения. Приказ не стрелять по вражеским самолетам был отменен лишь после полудня, и то после того, как он сам пришел в ярость и позвонил в штаб, высказав все, что про это думал. Но это было только начало кошмара. Вместо того чтобы сразу вывести авиацию с приграничных аэродромов за Двину, и оттуда производить вылеты, командующий ВВС генерал-майор Ионов начал «перебазирование» с одних площадок на другие, и так три дня — большинство истребительных полков даже в бои толком не вступало, занимаясь перелетами. И при этом на аэродромах бросалась масса неисправных самолетов, вывозить которые просто не стали, или не успели. 
Вот откуда столь большие потери авиации!
Понятно, что Ионова арестовали еще 26 июня, прибыли за ним из Москвы, и теперь его участь предрешена — ведь кто-то должен ответить головой за все случившееся… 
Рига
Заместитель командующего СЗФ по укрепрайонам
дивизионный комиссар Николаев
— Здравствуйте, товарищ Мехлис, — Серафим Петрович держал телефонную трубку как раскаленную яростью гадюку, способную смертельно ужалить в любой момент. Звонок начальника ГлавПУРа РККА армейского комиссара 1-го ранга Мехлиса застал его врасплох, да к такому и подготовиться никогда нельзя, начальство на то и есть. 
— Как там у тебя латыши дерутся?
— 183-я стрелковая дивизия не дала вражеской 6-й танковой дивизии форсировать Двину у Липаны. А 181-я сражается просто героически — вчера вышибли немецкую мотопехоту из Екабпилса, полностью освободив город. Там очень важный плацдарм, который был и в прошлую войну, когда город именовали Якобштадтом. 
— Надеетесь удержать?
— Так точно, товарищ Мехлис! Имея под Ригой обширный район южнее Двины, и плацдарм у Екабпился, можно попытаться, когда накопим силы, перейти в наступление.
— Вы бы там оборону лучше крепили, — в голосе Мехлиса прорезались стальные нотки, и Николаев напрягся. — И не потакали латвийским товарищам с неуместной просьбой вернуть на командование 24-м корпусом генералов Клявиньша, Лиепиньша, Крустыньша и других.
— Латвийские дивизии отчаянно дерутся на фронте, товарищ Мехлис, в Риге пришло добровольцами свыше пяти тысяч латышей — рабочих, крестьян, представителей интеллигенции. И это не считая тех десяти тысяч, что пополнили 24-й стрелковый корпус до полных штатов. После потопления немецкими летчиками «Виенибы» многие жители горят желанием сражаться с немцами. Среди них несколько тысяч бойцов пожилого возраста, что воевали в прошлую войну — это старые и надежные воины, часть из них воевала в гражданскую в бригадах «красных латышских стрелков». 
— Так-то оно так, но у органов к ним недоверие!
— На то они и органы, чтобы никому не доверять. Но я знаю, как они дерутся, собственными глазами видел! Без их добровольной поддержки Латвию удержать будет невозможно — понимаете, товарищ Мехлис?! Сейчас нам перестали стрелять в спину, по крайней мере, делают это намного реже. Но это латыши — многие из них не говорят на русском языке, а наш комсостав не владеет латышским, отсюда взаимное недоверие. А в Москве на обучении в академиях генералы и офицеры латышского происхождения — их нужно немедленно направить сюда, этот шаг резко оздоровит обстановку. Им верят, они для местных жителей свои, знают их как облупленных. Порыв населения нужно использовать к нашей пользе, а то пошли слухи, что генералов в живых нет, их, мол, давно расстреляли и закопали. Нужно прекратить вражескую агитацию, показав наглядно, в чем наша общая правота! Тогда доверие большей части населения станет полным. Даю слово коммуниста — Ригу и рубеж по Двине мы удержим, а для этого нужно использовать все, что поможет решению этой главной задачи!
 
— Да, генералы в Москве… на обучении, — несколько задумчиво произнес Мехлис без обычной для него резкости. — А если кто-то из этих генералов воспользуется моментом и постарается перейти на сторону немцев?! Ведь такого исключать нельзя?!
— Нельзя, товарищ Мехлис, я с вами полностью согласен. Но это будет именно кто-то, а не все. Из-за нескольких потенциальных предателей мы перестанем доверять всем?! Да, эти генералы служили в армии буржуазной Латвии, но ведь они служили уже нашими генералами советской Латвии. Да, они все бывшие царские офицеры, которые уже раз сражались с немцами, и очень хорошо сражались именно здесь. Но так и командующий фронтом, и начальник штаба тоже бывшие царские офицеры, как и многие другие наши генералы — разве это повод к недоверию?!
Серафим Петрович весь взмок, он прекрасно понимал, что играет с огнем, и любое произнесенное им слово может стать строчкой в расстрельном приговоре. Но он знал, что Мехлис не переваривает трусов и лжецов, а то что Лев Захарович не перешел на звание и на «вы» в разговоре, было немаловажным моментом — его доводы выслушивали и взвешивали. 
— Боясь измены нескольких мерзавцев мы откажемся от помощи большинства, зная, что рискуем потерять советскую Латвию?! Только предать не получится — все латышские части будут стоять в обороне, в них много коммунистов, комсомольцев, совслужащих и активистов — наши товарищи во всех подразделениях, все под присмотром, в обороне это делать легко. Каждый из бойцов под присмотром, любая попытка вражеской агитации будет жестоко пресечена. К латышскому комсоставу приставим политработников — а они заметят малейшие признаки измены или вредительства. К тому же семьи комсостава эвакуируем при надобности в тыл и возьмем под присмотр и опеку. До измены ли им тогда будет?!
— Пожалуй ты прав, Серафим Петрович, — Мехлис редко к кому обращался по имени-отчеству, по званиям только к военным, а к политработникам по партийному — «товарищ». И сказанные им слова говорили о многом, Николаев сразу воспрянул духом и решил закрепить достигнутый результат. И хотя было рискованно, он сказал:
— Здесь многие попрятали радиоприемники, слушают Лондон, особенно Черчилля. Когда тот сказал в парламенте, что будет поддерживать в начавшейся войне Советский Союз, даже представители бывшей буржуазии прислушались. И агитации Берлина не доверяют, а тут еще гибель «Виенибы» — страшная трагедия, но даже ее необходимо использовать в идущей войне. Главное, победить германский фашизм, а там мы разъясним заблуждающимся гражданам политику нашей партии и правительства на построение социализма в Латвии. А сейчас нужно объединить усилия и остановить немцев на Двине, сорвать им блицкриг!
— Я тебя понял, Серафим Петрович, спасибо за своевременный сигнал — примем необходимые меры. Надеюсь, «двинский рубеж» будет удержан, и враг не прорвется дальше!
— Сделаем все возможное и невозможное, товарищ Мехлис! 
Николаев устало присел на стул и дрожащими пальцами зажег спичку и прикурил папиросу. Вытер со лба капли пота — он прекрасно понимал, что после данного обещания, выбора не остается…
Иркутск, 1988–1992 гг.