Капитан чёрных грешников
И тут ей вспомнились слова сестры: "Муж твой — злодей!"
— Господи! — воскликнула она. — В чем его хоть винят?
— Я его ни в чем уже не виню, — ответила мизе Борель. — Только он, как Рабурден уехал, малость не в своем уме.
— Так пусть он его воротит, раз уж так без него жить не может!
— Да нет, маленькая, — сказала мизе Борель. — Уж коли на то пошло…
— Что такое?
— Сел он сейчас в дилижанс и уехал в Марсель.
— Матерь Божья!
— Может, еще и вернется — а мы с тобой завтра поедем в Сен-Максимен.
Мадам Бютен вскрикнула, потом разрыдалась. Муж уехал от нее. Но почему?
— Ох, — еле выговорила она, — как будто страшный сон снится…
Старшая сестра крепко обняла ее и ничего не ответила.
XIV
Николя Бютен ушел из Ла Бома, но никуда не уехал.
Сначала он быстро спустился на дорогу, по которой ходит дилижанс с Альп.
Он быстренько сложил кое-какие вещи в узелок, привязал его на палку, сунул под мышку ружье и пошел прочь тихо-тихо, как человек, покидающий все, что любил.
Страх перед казнью выгнал его из дома.
Но чем дольше он шел, тем чаще оборачивался и вспоминал о молодой жене.
Он вынул часы и посмотрел на них, посветив на циферблат трубкой, как фонариком.
Известно, что преступники, терзаемые совестью, курят много и с невероятной скоростью. На трубку человека, идущего на казнь, уходит не более четверти часа.
Часы Николя Бютена показывали без каких-то минут три. До проезда дилижанса оставалось еще больше часа.
Тогда Николя поднялся на маленький холмик, с которого был виден хотя и не весь дом в Ла Бом, но огонек в окне мизе Борель.
Там была она, и он должен был навеки расстаться с ней…
Ночь была тиха и прохладна — августовская ночь, в которой дышат уже осенние холода.
Только несколько лягушек проквакало, только трещали вдалеке сверчки, а на темно-синем небосводе сверкали звезды.
Николя Бютен сел на траву, посмотрел на небо, встрепенулся под прохладным ночным ветерком — и вдруг его мятежная душа успокоилась.
Вчера утром он потерял голову: думал, что господину де Венаску не выбраться, а оказалось, что он на свободе.
Потом весь день он бродил по полям, перепугавшись чего-то, вечером вернулся домой, пытался искать покой в вине…
Вино его и подвело: он выдал себя. Но перед кем?
Не перед Стрельцом, не перед жандармом, не перед судьями.
Всего лишь перед свояченицей, которая, конечно, не донесет на него.
Почти все его товарищи погибли, теперь не стало и Ра-бурдена.
Был, правда, еще старик, живший неподалеку отсюда, по кличке Патриарх: он тоже был в банде черных братьев.
Но его никогда никто ни в чем не заподозрил.
Стало быть, он капитана тоже не выдаст.
Все эти мысли пришли на ум Николя Бютену.
А потом он вспомнил, что советник Феро обещал ему сто тысяч франков.
— Да я и правда рехнулся! — сказал он вслух.
Все вернулось на свои места. Человек, замученный было совестью, вновь обрел хладнокровие и присутствие духа, некогда сделавшие из него храброго разбойника.
"Если уеду, — подумал он, — то сам на себя донесу.
А если останусь — кто посмеет донести?"
Рассуждение было вполне логичным.
Кроме того, Николя Бютен любил жену.
"Нет, — подумал он, — никуда я не поеду".
И он сошел с холмика, подобрал узелок и ружье, и опять зашагал к дому.
Правда, подойдя к садовой ограде, он приостановился.
Ему пришла в голову мысль:
"А вдруг свояченица жене все рассказала?"
При этой мысли волосы у него опять встали дыбом.
Но едва ли мизе Борель решилась бы так в первую же минуту разбить сердце сестры. Да и как знать: а вдруг мадам Бютен вовсе еще не очнулась и совсем не знает, что муж ее ушел?
И Николя Бютен решился.
Он перескочил через изгородь и вошел в сад.
Вдруг на шорох его шагов по гравию отворилось окно.
Было еще темно, но первые неверные лучи рассвета скользнули по вершинам гор и стало можно что-то разглядеть.
Николя увидел в окне встревоженное лицо жены.
Потом он услышал крик — крик невыразимой радости, безудержного счастья.
— Он не уехал! — восклицала она. — Никуда не уехал!
У Николя Бютена подкосились ноги, но он справился с нахлынувшим чувством.
"Она решительно ничего не знает, — подумал он. — Так нечего делать глупости!"
И он пошел твердым шагом, а на пороге дома дверь открылась и жена, обезумев от счастья, кинулась ему на шею и горячо обняла.
XV
Мадам Бютен действительно ничего не знала, кроме одного: муж ее бывает не в духе, потому что тоскует по прежней жизни моряка.
Мизе Борель строго следовала своему плану.
После того как Николя уехал, от жены его не просто нужно было скрывать настоящую причину отъезда: нужно было, чтобы она по-прежнему любила и оплакивала того, кого больше не увидит.
Потому, пока Николя Бютен бродил вокруг дома, мизе Борель внушала сестре, что они расстались на какое-то время, хотя пока и не навсегда. Потом она показала ей письмо.
Письмо это оказало на мадам Бютен необычное действие.
Она перестала лить слезы и как будто лишилась всех сил.
Заперевшись в спальне, где все еще напоминало об уехавшем муже, она стала целовать, как святые реликвии, все, что он оставил.
Иногда она думала, что это ей все приснилось и он скоро вернется.
И так прошел остаток ночи, как вдруг в саду зашуршал гравий.
Кто знает, что произошло потом?
Когда мизе Борель, которая наконец улеглась и уснула, встала и вышла из спальни, она остолбенела: зять и сестра ее под ручку ходили по саду.
Они смеялись от всего сердца, и счастье, казалось, навек вернулось к этой молодой чете.
Николя без всякого смятения протянул руку свояченице.
— Доброе утро, сестрица, — сказал он. — Что, сильно чудил я ночью?
— Даже не знаю, — еле выдавила из себя вдовушка.
— Детка, — обратился он к жене, — дай-ка я сестрице пару слов скажу.
Он отнял руку от мадам Бютен, взял под руку мизе Борель и повел ее в другой конец аллеи.
По-прежнему улыбаясь, он сказал ей:
— Что, удивились, что я не уехал?
— Вы злодей! — прошептала мизе Борель.
— Злодей или не злодей, а вы увидите: я правильно сделал.
— Нет!
— Тайну мою знаете вы одна, — продолжал он, — и вы ее не выдадите ради любви к сестре и чести семьи, в которую я вошел. В этом я уверен.
— Да, но…
— Что?
— Вы себя сами выдадите.
Он пожал плечами.
— Наверняка нет. Была у меня минута слабости, а теперь все прошло.
— А ваши сообщники?
— Никого нет в живых.
— А Рабурден?
— Я его убил, — сказал он с жутким хладнокровием.
Она в ужасе попятилось.
— Осторожней, — сказал Николя, — сестра на вас смотрит.
Мизе Борель через силу улыбнулась.
Николя продолжал:
— Долго я здесь оставаться не собираюсь. Но мне должны сто тысяч франков — не уеду, пока я их не получу.
Цифра была такой невероятной, что ей показалось — у него новый приступ безумия. Николя Бютен, заметив это, пояснил:
— Мне должен их отдать господин Феро, так что уж лучше я вам все расскажу. Господин Феро славный человек: он отправил на гильотину моего отца, но зато дал приданое сестре, пенсион матери, а на мое имя, когда я был ещё маленьким, положил деньги в банк. Теперь наросли проценты — и получилось сто тысяч.
Как раз когда он это говорил, в платановую аллею вошел человек.
Одет он был по-крестьянски, а в руке — письмо.
Николя Бютен вздрогнул, отступил от мизе Борель и пошел навстречу вошедшему.
— Вы господин Бютен? — спросил посыльный.
— Я.
— У меня для вас письмо от господина Феро де Ла Пулардьер.
Николя посмотрел на мизе Борель, как бы говоря: "Видите, я вам не соврал!"