Чёртов мажор (СИ)
— Твой, — выдохнул ты, вытерев пот со лба, держась за стиральную машинку, потому что подгибались коленки. Пытаясь отдышаться.
Если бы секс был так же хорош до того, как мы влюбились… мы бы умерли от истощения за эти две недели.
— Мы сейчас оденемся, — прохрипел ты, глядя не на меня, а на собственное отражение в зеркале. — И поедем к твоему отцу. Всё расскажем и перевезём твои вещи. Навсегда.
Как будто прорвалась плотина, сдерживающая безумный поток и теперь беспощадно ревёт вода, и ничто её не остановит — вот на что это было похоже. Всякий раз, как мы смотрели друг другу в глаза — что-то невероятное с нами происходило. [О1] Это была одержимость, самая настоящая. Она заставляла нас глупо улыбаться, держаться за руки и стараться касаться друг друга, будто мы были вынуждены проверять — всё ли на месте. Абсолютно болезненная зависимость друг от друга. Вот что это было.
И как я могла забыть?..
Почему сейчас мне кажется, что этого никогда не было, но вот я покопалась в памяти, нашла то самое и… было, да ещё какое. Мы же и правда превратились в сумасшедших, были готовы останавливать машину на каждой обочине и не выходить из дома ни-ког-да. И я не собиралась тебя делить ни с кем. Вообще. Совсем.
Мы припарковались у папенькиного дома и молча друг на друга посмотрели, внутренности грызла тоска, будто сейчас нашу связь опорочат и растопчут. Мы кинулись друг к другу, чтобы по-звериному яростно целоваться следующие десять минут, оставляя на коже шипящие-раскалённые следы, разъедая друг друга кислотой.
— Идём? — я резко захотела покончить с этим. Немедленно. Прямо сейчас.
Какой-то час назад я поняла, что люблю мужчину, который сидит рядом. Поняла, что люблю секс с ним, и пусть не с первого раза, но со второго я абсолютно точно втянулась во все его этапы и истерично захотела большего. Захотела пожизненного. Захотела навсегда. Больше не возникало токсичных мыслей, что он мне не подходит. Что так быстро не влюбляются и не заводят детей. Вообще забыла про детей, вообще забыла, зачем мы идём к папе. Мне и правда казалось, что мы сейчас пойдём, чтобы просто сказать: «Я его люблю, а он меня. Ты, папенька, этого не поймёшь, потому что так, как вообще никто никогда не любил. Сорян. Ну мы пошли!»
— Мне кажется, я реально тобой одержима… — шепнула я в твои губы и почесала своё самолюбие.
От этих слов ты взволнованно дёрнулся и улыбнулся.
— Куда делась испуганная девочка, что ходила по моей квартире, смущённо опустив глаза?
— Ну… мне просто нужно было привыкнуть, чтобы обнаглеть.
Мы вместе поднялись в квартиру, папенька нам открыл и… побледнел. Он будто всё прочитал по нашим торжественным лицам. Это был недолгий разговор — это была тишина. Гнетущая и густая, кисельная тишина, в которой я не хотела учувствовать. Моё маленькое эгоистичное сердечко в тот момент недоумевало: какого чёрта? Почему все люди во дворе не достают салюты во имя моей любви, не поджигают фитили и не кричат, как они счастливы, глядя на россыпи разноцветных звёзд в небе? Я не понимала и понимать не хотела. Что не так?
— Неля — в комнату! — велел папа, а я поражённо моргнула.
Нет!
Первое что пронеслось у меня в голове. И это было не истеричное и жалостливое нет, а совершенно недоуменное. То есть… с чего бы баня-то упала, папенька? Я как-то даже не рассматривала вариант, что меня сейчас возьмут и от тебя отделят.
— Нет, — ты озвучил мои мысли, и я не сдержала широченной улыбки.
— В комнату, — папа покачал головой, откинулся на спинку стула и стал сверлить нас тяжелым взглядом.
— Неля переедет ко мн…
— Неля — ребёнок. Мой. В комнату!
— Нет! — это уже я, уже злобно, истерично, испуганно.
— Я не стану с тобой спорить, — мрачно заявил папа.
— А я пойду и заберу вещи! — прошипела я и вскочила из-за стола, и ты почему-то на секунду сжал мои пальцы, будто что-то чувствовал и не хотел отпускать. А я не сомневалась, что абсолютно всесильна и могу уйти когда захочу! Я теперь принадлежу тебе — и это не обсуждается. Ты — мой, и я не стану размениваться на споры или чего-то ждать.
Я стала вытряхивать шкафы, паковать вещи, собирать мелочёвку и замерла только в тот момент, когда поняла, что за моей спиной захлопнулась дверь. Захлопнулась и… щёлкнул замок. Захлопнулась и щёлкнула жизнь.
Я помню, как колотила по двери, как содрогалась, слыша твой голос, кричащий, что всё будет хорошо. А папенька обещал, что всё для моего блага, что я ломаю себе жизнь и что он не позволит этому случиться.
Чего он хотел? Не знаю. Думаю, что он очень боялся, что я брошу его навсегда.
Я была в такой ярости, что даже не плакала, просто тупо и хмуро смотрела на запертую дверь и размышляла, как же так сбежать, чтобы не поймали. Для меня не было проблемы в этой двери, ну что она может изменить? Мои чувства? Нет. Моё решение? Нет. То, что я беременна? Нет. Нет. Нет. Я всё решила, всё придумала, дверь — условность. И это всё не мои проблемы, а тех людей, которые почему-то не верят в очевидное.
Телефон я забыла на кухонном столе — тоже не беда. Бросилась к компьютеру, чтобы тебе написать и поняла, что понятия не имею, есть ли ты в социальных сетях. Ладно, и это тоже решим. Я вышла на балкон и свесилась через перила — ты был там, смотрел на меня и улыбался, как безумный. Ты тоже не боялся.
— Любишь меня? — крикнул ты, и из-за широченной улыбки вопрос казался слишком озорным и безумным.
— Ага! — крикнула я и рассмеялась.
— Забились! Жди тут, я всё решу!
Ты махнул мне рукой на прощание и уехал. С одной стороны, я страшно тосковала, будто с каждым метром, на который ты удалялся, натягивалась болезненно струна между нами, а с другой стороны — не могла сдержать улыбку и радость. Глупцы решили, что что-то могут испортить… Они хотят пугать нас и выдумывать преграды… зачем? Мне было смешно на это смотреть.
— Неля? — позвал папенька.
— Что? — весело спросила я.
— Ты же понимаешь что…
— Не трать силы, пап. Нет, я тебя не понимаю. Всё равно у тебя не получится ничего… — я прижалась лбом к оконной раме и поняла, что так, как сейчас, никогда ещё у меня сердце не колотилось.
Твоим самым страшным и поворотным мигом была та первая авария, случившаяся из-за ярости, злости на меня и вспышки гнева. Она доказала, что я настолько тебе важна, что обида может застилать глаза и сковывать руки. Мой поворотный момент был в запертой снаружи комнате, с изнывающим от тревоги и радости сердцем.
— Я не знаю, что делать, — тихо произнёс папа по ту сторону двери.
— А я знаю. Прости, если не оправдала твоих ожиданий.
— Но рано же…
— Ну, пап, дерьмо случается.
Он ушёл, а я осталась ждать, когда ты всё решишь.
— Маш… Маша…
— А-а? — сонно пробормотала племянница, пряча нос в подушке.
— Маш, помощь нужна!
— Ага, — Маша села на кровати, расплываясь в улыбке. Она будто всю жизнь ждала этого момента. — Говори.
— Найди мне белое платье. Можешь?
— Найти…
— Сейчас! Вот прямо в течении часа!
— Найду… — сонно и задумчиво произнесла Маша.
— И свой ключ от квартиры.
— Ага…
— И ни-ко-му не говори о том, что видела меня. Всё поняла?
— Нель?..
— Тш… вырастешь — поймёшь!
Я щёлкнула девочку по носу и прокралась обратно в свою комнату. А что самое дикое в этой ситуации? Что через десять лет я, а не она, забыла этот вечер.
* * *Ты позвонил и сказал, чтобы сбегала из дома. Ты сказал, что будешь ждать у подъезда. Ты сказал, чтобы была в белом. Я сказала «да».
Сонная Маша принесла мне в спальню старинное кружевное платье, которое вытащила из гардероба отца. Ткань была цвета слоновой кости, и вещь принесли не то на переделку, не то на починку, да так и не забрали ещё несколько лет назад. Мы с Маней частенько это платье таскали по дому, оно выглядело немного потрёпанным, но в целом было винтажно-роскошным, будто со старинной фотографии. Одна беда… мне не по размеру. Слишком длинное, широкое в талии и груди. Я стояла в нём напротив зеркала и выглядела так, будто стащила у мамы наряд, не хватало алых губищ, голубых теней и туфель на пять размеров больше.