Попаданка ледяного дракона (СИ)

– Принц – и умеешь готовить? – прислоняюсь к косяку.
В свете огня волосы и белая кожа Сарана приобретают медный оттенок. Он кажется ненастоящим. Слишком эффектным для живого существа, возвышенным. И чёрный мерцающий ошейник с наручниками выглядят сущим кощунством.
– Я не всё время проводил во дворце. – Саран, прихватив со стола яйца, отступает к огню. – Да и во дворце умение готовить не лишнее.
– У вас нет слуг? – я помню историю: некоторые короли были так бедны, что сами занимались хозяйством.
На жилистой спине Сарана чётко проступают мышцы. Просто модельная красота.
– У нас много слуг. – (Кухню наполняет шипение упавших в сковороду яиц). – Просто иногда им приказывают не кормить кого-то определённого. Но не кормить – значит не готовить и не подавать, а если наказанный берёт продукты и готовит сам…
– Строгое воспитание?
– Я понимаю твои переживания: моя семья тоже не испытывает ко мне нежных чувств. И от этого бывает одиноко. Было, пока не появилась ты.
– Если хочешь сделать из меня Золушку, то это я должна готовить, – усмехаюсь нервно: ну не могу серьёзно воспринимать его предложения жить вместе.
– Что такое «золушка»? – Саран оглядывается. Пламя очерчивает его скулу, волосы… хорош, зараза, просто загляденье!
– Девушка, которая вышла замуж за принца. Но сначала она много работала.
– Ты слабее меня, значит, заботиться о тебе должен я, а не наоборот.
Он определённо меня умиляет!
– Ты дракон, – напоминаю сурово.
– Это не проблема, если доберёмся до родового артефакта. Проблема в том, что добраться до него сложно.
А, ну вот и начались трудности: денег на свадьбу нет, паспорт потерял, мама против, давай сначала поживём вместе…
 Спорить не хочется, я лишь спрашиваю:
– Помочь чем-нибудь?
– Ты умеешь печь хлеб?
– Нет.
– И я не умею, – Саран снимает сковороду с огня и водружает на стол.
Все желтки в яичнице целенькие, аккуратные. Что-то мне подсказывает, что голодовкой его наказывали часто. А принц-то мятежный… Или родители у него ничего не понимают в воспитании.
***
С посторонним человеком ужиться в одном пространстве бывает тяжело, а тут целый дракон, в них я не понимаю от слова совсем. Как с Сараном жить будем?
Мучаясь этим вопросом, поднимаюсь в библиотеку. Замираю у двери… Шеи касается дыхание. Вздрогнув, оборачиваюсь: Саран стоит рядом. Глаза кажутся чёрными – так сильно расширены зрачки.
– Ш-что… я не слышала, как ты подошёл.
Правда не слышала, он ходит бесшумно.
Саран тяжело дышит. И смотрит. Смотрит… Моё дыхание изменяется в такт его дыханию. Сердце стучит быстрее. Грудь ходит ходуном. Я с шумом втягиваю воздух, а по телу разливается тревожная тяжесть. Покалывает кончики пальцев… Тяжесть перекатывается по мышцам, скапливается внизу живота. Вдоль позвоночника будто проводят горячей рукой. Только за спиной никого нет, и Саран меня не касается.
Просто смотрит…
И это сводит с ума. В голове гудит, мысли и ощущения смешиваются. Я почти рада, что Саран шагает ко мне и обнимает, иначе бы упала.
Его дыхание холодом пробегает по скуле, шее. Я задыхаюсь. Резкое, болезненное возбуждение сковывает меня, ослепляет и оглушает. Прикусив основание моей шеи, Саран оттягивает кожу зубами. Останавливается и поглаживает спину:
– Тело слабое. Ещё слабое…
Он рывком поднимает меня на руки. Голова кружится. Всё кружится! И только когда платье на мне трещит от рывка, я, наконец, вижу над собой балдахин и осознаю, что мы уже в спальне.
Платье рвётся с громким мучительным треском, а я даже возразить не могу – всё тело налито свинцом, и желание делает каждое прикосновение чувственным, дразнящим: когтей, пальцев, сползающей ткани. Что со мной? Неужели Саран чем-то опоил?
Он ложится рядом – как тогда, в неизвестной гостинице в день нашего знакомства. И разглядывает меня. Скользит пальцами по груди, по часто вздымающемуся животу.
– Что ты, – голос сиплый, я с трудом выталкиваю слова, – со мной сделал?
 
– Ты меняешься, – Саран улыбается. – Созреваешь…
Я бы засмеялась, не будь так страшно! Как меняюсь? В каком смысле созреваю? Для чего?
– Даже без помощи артефакта, – Саран склоняется к шее, выдыхает, – ты уже откликаешься на меня…
Наконец удаётся поднять отяжелевшую руку. Я упираюсь в плечо Сарана.
– Остановись…
Он перехватывает мою ладонь, целует, и мурашки разбегаются по коже. Хочется закрыть глаза, забыться в прикосновениях, лежать с ним. Это не похоже на действие афродизиаков, каким я его представляю, тут иная чувственность: почему-то кажется, что Саран мне умопомрачительно близок, будто продолжение меня, и что ему можно довериться.
– Чем ты меня опоил? – прижимаюсь к нему, и его прохладные пальцы игриво, нежно, трепетно скользят по спине, поглаживают между лопаток.
– Я тебя не поил, – сипло шепчет Саран. – Ты сама… укусила. И теперь ты моя, а я твой… навсегда.
«А такое бывает?» – хочется спросить, но мысли уносятся дикими птицами, растворяются в ласке поцелуев, касаний, смешавшегося дыхания. Не хочется ни бежать, ни прятаться, ни думать об осторожности, и я льну к Сарану, прикусываю его губы, царапаю жилистые мышцы – лишь бы острее ощутить, что он здесь, рядом.
Он скользит языком по шее – раньше не понимала, как это может нравиться, а теперь меня всю выгибает от удовольствия, мелкая дрожь пробегает по телу до кончиков пальцев. Губы, зубы, язык – не знаю, что коснётся меня, но каждый раз это вспышка ощущений, помогающая вытравить из головы здравый пессимистичный смысл…
Пальцы путаются в волосах Сарана, я хрипло дышу, вздрагиваю. Остатки платья разрываются. Полное физическое обнажение. Откинувшись на спину, закрываю глаза и тут же осознаю, что хочу видеть, как Саран целует и ласкает меня. Мысль о зеркале, в котором отражалось бы каждое его движение, заводит так сильно, что внизу живота зарождается судорога – это настолько неожиданно, что я снова зажмуриваюсь, прислушиваясь к ощущениям, но они не успевают вылиться в большее.
Саран скользит губами по моему бедру, и внутри снова разгорается томление. Губы на ноге, животе, груди… снова на шее. Как и тогда в гостинице, Саран изучает моё тело, и я плыву. Закусываю запястье, чтобы не застонать. Прикосновения Сарана всё более чуткие, словно он точно знает мои желания и ощущения – я бы сама не смогла ласкать себя лучше. Его ладонь скользит по внутренней стороне бедра, и от этого опять всё начинает дрожать и судорожно сжиматься внутри, я подаюсь навстречу его руке и сильней впиваюсь в своё запястье, сдерживая стоны.
Он опускается между моих ног, придавливает жилистым до каменной твёрдости телом – накрывает, не проникая, но прижимаясь так сильно, что зарождающаяся дрожь нарастает. С каждым его толчком, напоминающим близость, усиливается, и я стискиваю его бёдра ногами, царапаю плечи и хочу ещё-ещё-ещё, пока эта невыносимо сладкая дрожь не разливается по всему телу, прошивая позвоночник и заглушая остатки мыслей. Застонав, Саран содрогается, и между нами становится мокро.
Опускаю искусанную руку... Так хорошо, что не отказалась бы повторить. Саран тяжело дышит над ухом, его волосы, точно шёлк, скользят по моей пылающей щеке. Лежать под ним тоже неожиданно приятно… спокойно. А может, это просто отголоски испытанного удовольствия.
Оцепенение Сарана затягивается. Кажется, он боится шелохнуться, и я запоздало вспоминаю, что с женщинами до встречи со мной в гостинице он дела не имел.
– Впечатляет? – не могу сдержать лёгкой улыбки.
 
Приподнимается Саран медленно и осторожно, не придавливая своим весом. Заглядывает в лицо. Его глаза поразительно чёрные, и это должно пугать, но мне не страшно. Он странно на меня действует.
Взгляд Сарана невозможно прочитать, и мой вопрос начинает казаться чудовищно нелепым. От приступа самоедства спасает осторожное прикосновение к губам. Саран шепчет в них: