СССР при Брежневе. Правда великой эпохи
Негласно взятый брежневским руководством курс на поддержание стабильности существующих в СССР экономических, социальных и политических отношений отвечал интересам не только высшего слоя партийной номенклатуры. Он встречал понимание многих ответственных руководителей среднего и низшего звена, соответствовал чаяньям подавляющего большинства населения, уставшего от непродуманных метаний прошлого десятилетия. Общество осознавало невозможность решить стоящие перед ним проблемы путем проведения в «пожарном порядке» всевозможных реорганизаций, резких шараханий из стороны в сторону. Как справедливо показывают некоторые современные авторы, новый стиль управления должен был благотворно сказаться не только на экономике, но и на политическом климате в целом. Основное содержание взятого курса на стабилизацию советского общества и умеренное «консервативное реформирование» может быть охарактеризовано высказыванием Брежнева: «Мы идем к прогрессу без потрясений». Не правда ли, живо напоминает столыпинское «вам нужны великие потрясения, а нам – Великая Россия»? Там, где это удавалось, советские лидеры строго придерживались избранной стратегии. Другое дело, что сама жизнь подчас требовала от них большей гибкости и решительности в осуществлении задуманного. Кроме того, курс на стабильность не был дополнен развитием демократических механизмов общественной саморегуляции, что никоим образом не способствовало преодолению существовавших противоречий, зато было чревато появлением новых.
Все действия и проекты, которые слишком явно выходили за рамки привычного размеренного уклада жизни, даже если они исходили от высокопоставленных партийно-государственных деятелей, блокировались. Примером может служить реакция на предложения, сформулированные одним из тогдашних секретарей ЦК КПСС Ю.В. Андроповым. Частично они были озвучены в редакционной статье главной партийной газеты «Правда» 6 декабря 1964 года, а также в некоторых других документах, вышедших из-под пера Юрия Владимировича. По мнению Андропова, следовало смелее внедрять современные методы руководства экономикой, поощрять демократию и самоуправление в общественной жизни. Помимо этого, в сдержанной форме прозвучало предложение об ограничении властных полномочий партии. По его мнению, партийные комитеты должны были заниматься общим политическим руководством, не вмешиваясь в принятие текущих управленческих решений. Некоторые далеко идущие предложения касались внешней политики. В частности, предлагалось продумать пути прекращения ставшей обременительным грузом для советской экономики гонки вооружений, смелее продвигать советские товары на мировой рынок и т. д. В те годы подобная позиция могла восприниматься исключительно в качестве ереси, крамолы, и все реформаторские затеи Андропова были зарублены на корню. Раздражение вызвала также позиция деятеля совсем иного плана, а именно консервативно настроенного руководителя московских коммунистов Н.Г. Егорычева. В период арабо-израильской войны в июне 1967 года на Пленуме ЦК он нелестно отозвался о состоянии обороноспособности страны, в частности о системе противоздушной обороны столицы. Некоторыми это было воспринято как подготовка почвы для начала широкомасштабной кампании по критике всего брежневского курса. Так же как и Андропов, Егорычев вскоре был перемещен на «другую должность»…
Избранная политическая линия была особенно опасна в идеологической сфере. Советские лидеры после Сталина и так уделяли не слишком много внимания проблемам идеологии – пример Хрущёва, свысока относившегося ко всякому научному знанию, для его окружения оказался заразительным. Теперь же в идеологии предстояло пройти буквально по лезвию бритвы. Недостаточно выверенный шаг влево либо шаг вправо мог привести к катастрофе. Впрочем, Хрущёв все же от своих преемников отличался в лучшую сторону. Хотя бы уже тем, что не боялся открыто обозначать идеологическую природу возникавших в руководстве противоречий. Разгром Берии, Маленкова, Молотова, Кагановича и других своих соперников он всегда сопровождал не только «оргвыводами», но и недвусмысленными идеологическими обвинениями. Когда же пришло время самого Хрущёва покидать политический олимп, новое советское руководство ограничилось туманными и неопределенными обвинениями своего прежнего вождя в волюнтаризме, причем обвинения эти касались фактически лишь хрущевского стиля руководства и ничего большего. Между тем политика и взгляды Хрущёва должны были без промедления получить принципиальную идеологическую оценку. Если, скажем, Маленков был обвинен в возрождении идеологии правого уклона, то в случае с Хрущёвым речь шла о гораздо большем. В философском плане волюнтаризм не может считаться ревизией марксизма, он является его полным отрицанием. Материалистическая диалектика подменялась идеализмом и субъективизмом высшей пробы. Не объяснить этого советским людям было, в лучшем случае, «преступной халатностью».
Забыв о своей политико-идеологической функции, партия легко могла превратиться в профсоюз чиновников, главное для которых – не выносить сор из избы, блюсти тишину и собственный покой. Как справедливо отмечает один из наиболее ярких и авторитетных современных историков Ю.В. Емельянов, людям, пришедшим к власти в результате «малой октябрьской революции» 1964 года, сподручней и привычней было жить без глубокого теоретического осмысления проводившейся в стране политики. Научный анализ они подменяли пропагандистской трескотней, продолжая движение по инерции и твердя дежурные фразы о верности марксизму-ленинизму. Переполненные спесивой самоуспокоенностью, они даже не задумывались над тем, как сильно в годы правления Хрущёва оказались дискредитированы основные лозунги и программные установки партии. К числу принципиальных ошибок, порожденных стилем «консервативного реформирования» в области идеологии, в первую очередь относятся невнятные попытки новых руководителей КПСС выкрутиться из того нелепого положения, в которое загнал партию Хрущёв своими обещаниями скорого построения «Царства Божьего на земле», простите – коммунизма.
Провозгласив грядущую коммунизма победу в 1980 году, Хрущёв совершал насилие не только над здравым смыслом, но и над простыми советскими гражданами, которые должны были расплачиваться за хрущевские прожекты своими приусадебными участками, домашним скотом, материальным благополучием, возможностью открыто посещать церковь и многим другим. В вопросе о построении коммунизма Хрущёв напоминает обычного шарлатана, основателя секты, который назначает конкретную дату «конца света» и под это дело заставляет последователей расставаться со своим имуществом. Заведомо ложные ориентиры больно ударяли по социальной сфере, экономике, международному престижу СССР. Сохранение целей коммунистического строительства в тексте партийной программы сулило уже в самом недалеком будущем банкротство всей официальной идеологии, и это при том, что именно ее незыблемость являлась важнейшим условием легитимности существовавшего в стране коммунистического режима. Но и поспешный отказ от провозглашенных целей без объяснения причин столь крутого поворота также не обещал правящему слою ничего позитивного. Результатом доктринальных поисков тех лет стала выдвинутая Л.И. Брежневым «теория построения в СССР развитого социалистического общества». Видно, самого Брежнева или, что скорее, его помощников, вдохновила ленинская фраза 1920 года: выступая перед участниками VII съезда Советов, вождь мирового пролетариата употребил именно такую формулировку – «развитое социалистическое общество». С одной стороны, найденная пропагандистская конструкция позволяла властям отказаться от наиболее одиозных мифологем хрущевского времени, а с другой – стабилизировать положение господствующей идеологии, лишить ее конкретного наполнения, снять с власть предержащих какую-либо ответственность за провалы в экономике и социальной сфере.
Но выбранное решение не устраняло болезнь, а загоняло ее вглубь. Предложенный Брежневым компромисс не мог не оказаться лишь временным. На практике теория «развитого социализма» стала удобным прикрытием безволия и безответственности тогдашнего советского руководства. К тому же многие (особенно это касается интеллигенции и передовых рабочих) не могли сразу же не почувствовать фальшь новых установок, поскольку, согласно прежним представлениям, социализм и коммунизм являлись двумя последовательными стадиями единой общественной формации, каких-либо промежуточных ступеней между ними не предполагалось. А ведь правильный выход из опасной исторической ловушки имелся! Во-первых, следовало открыто признаться в том, что поставленные Хрущёвым цели были ложными. Именно это и надлежало назвать основной причиной его снятия. Во-вторых, имелись все необходимые условия вообще пересмотреть прежние представления о коммунизме, путях и сроках его построения и, главное, критериях зрелости социализма. Дело в том, что такая возможность обеспечивалась развитием в мире и стране научно-технической революции, означавшей начало перехода человечества с индустриальной к постиндустриальной ступени развития. На этом этапе цивилизационного развития привычные представления о собственности и классовой структуре общества превращались в анахронизм вследствие таких явлений, как «революция менеджеров», когда в развитых капиталистических странах буржуазия уступала часть своих ключевых позиций прослойке профессиональных управленцев, формально являвшихся наемными работниками. Сюда же следует отнести начавшуюся примерно в то же время т. н. «молчаливую революцию»: этим термином в общественных науках обозначали отход западной молодежи от ценностей труда к ценностям досуга и кризис «трудового общества». Так же, как и повсеместно, в СССР заявил о себе еще один масштабный процесс. Он проявился существенным повышением в жизни общества роли свободно циркулирующей информации и средств ее распространения. Давали знать о себе также и другие большие и малые социальные революции, грозившие до основания потрясти дряхлеющий мир. Советские люди, жившие по законам рационального мышления, вполне были способны понять характер происходившего и согласиться, что в прежнем индустриальном и современном информационном обществе коммунизм не может «выглядеть одинаково»! И задача партии была открыто заявить об этом. Не побоялся же Владимир Ильич в новых исторических условиях сформулировать теорию империализма, так чего же побоялся Леонид Ильич?