Звенья одной цепи
— И вы выбрали?
— Да, — улыбнулась она-он, впервые улыбнулась не маской обитательницы недоступных чертогов, а вполне по-человечески.
— Ну что ж, я рад.
А что ещё можно сказать? Не поздравлять же, хотя обстоятельства позволяют сделать и это.
— Мне по-прежнему нужна защита, но я не буду более просить вас, пока не расскажу о том, что привело меня в этот город.
— И откуда привело! — настойчиво уточнил Натти, слегка краснея.
Она-он недоумённо приподняла бровь, и мой помощник поспешил объяснить:
— Откуда берутся такие, как вы?
— Ах вот вы о чём… — Прозрачность серых глаз ненадолго уменьшилась. — Ну разумеется, расскажу. Иначе многое останется непонятным.
На стол, постукивая боками друг о друга, опустились кружки с новой порцией эля, и подавальщик убрался подальше едва ли не быстрее, чем доставил заказ. Запомнил хватку моих пальцев? Отлично. Может быть, это убережёт его от новых ошибок и столкновения с противником, который на любом поле боя оставляет после себя одни лишь трупы.
— Моё имя Марис.
Такое же неопределённое, как и твой пол. Удачный выбор, ничего не скажешь!
— Где находится мой родной дом, не имеет значения. По одной простой причине: такие, как я, могут появиться на свет в любом уголке мира.
— Хотите сказать, вас много?
— Не так много, как хотелось бы тем, кто отдаёт нам приказы. К сожалению, многие из нас гибнут ещё в детстве, когда родители обнаруживают, что их ребёнок не сын и не дочь, а всё сразу.
Она-он явно не желала вдаваться в подробности. Впрочем, этого и не требовалось, потому что я чётко представлял себе, чем заканчивается жизнь упомянутых несчастных. В лучшем случае надёжной удавкой.
— Но если нам удаётся добраться до сведущих людей, мы остаёмся в живых. Хотя многие предпочли бы такой жизни смерть от родительских рук.
Мрачноватое заявление. Пугающее. И не похоже, что она-он нарочно старается вызвать в слушателях жалость или прочие болезненные чувства. Говорит как есть.
— И что же это за жизнь?
— Жизнь прибоженного.
В голове что-то щёлкнуло, словно в дверном замке, и смутные воспоминания слились в единое целое, давшее ответ на многие вопросы быстрее, чем рассказчица. Меня ведь водили в городскую кумирню вместе с другими соседскими детьми на праздничные божеслужения, во время которых родители предавались молитвам, а малолеток развлекали всяческими историями, по большей части непонятными, но завораживающими.
— Значит, вы…
— Я принадлежу вере.
А ведь могла бы сказать «служу». Но не стала. Из ненависти? Нет, сильных чувств не разглядеть даже в глубине глаз. Но не из любви уж точно.
— Насколько я знаю, прибоженные редко уходят далеко от кумирен.
— Это верно. — Она-он замолчала, словно возникла необходимость подобрать правильные слова для продолжения рассказа. — Мы уходим, только когда этого требует вера. И вероотступники.
Кажется, беседа приближается к развязке. И почему-то мне всё меньше и меньше хочется слушать дальше.
— Нас рождается и выживает очень мало, поэтому каждый — величайшая драгоценность, принадлежащая всему народу. И хоть мы не золотые слитки, нас тоже крадут.
— Кому же может понадобиться прибоженный?
— Кому угодно, — бесстрастно ответила Марис. — Но чаще всего любителю особых наслаждений.
Мы с Натти чуть не поперхнулись, представив себе подробности этих самых наслаждений. И покраснели, потому что фантазии оказались весьма занимательными. Она-он, увидев это, усмехнулась:
— В этом нет ничего необычного. До посвящения почти все мы развлекаемся подобным образом.
— А после?
Марис глубоко вздохнула:
— Некоторые продолжают. Правда, очень немногие.
— Но почему?
Она-он посмотрела мне прямо в глаза:
— Потому, что каждый момент близости крадёт день нашей жизни.
С одной стороны, хотелось задать новый вопрос, но с другой, увидев во взгляде Марис светлую и всё же скорбь, я удержал язык за зубами. Впрочем, прибоженная объяснила всё сама:
— После посвящения в наших телах что-то происходит. Мы будто останавливаемся в том возрасте, которого достигли… И одновременно оказываемся отделены от мира. Солнце перестаёт нас греть, пища — насыщать, питьё — утолять жажду. Мы живём только за счёт того, что успело накопиться внутри нас за прошедшие до посвящения годы. И когда запасы заканчиваются…
— Вы умираете.
— Да. Обычно мало кто из нас доживает до тридцати лет. А если не оставляет постельных развлечений, то сгорает намного быстрее. Правда… — Марис криво усмехнулась, — такая участь, наверное, милее, чем скаредное существование в попытках протянуть один лишний день.
Пожалуй. Я бы лично не смог выбрать, по крайней мере сразу, как лучше: жить мало, но в удовольствие, или жить долго, но мучительно. Мне потребовался бы приказ. Вроде того, что отправил присматривать за Блаженным Долом.
— Поэтому вы и драгоценны.
— Да. Людям нужно чувствовать поддержку и заботу. А верить всегда проще в то, что видишь перед собой.
Особенно если видение прекрасно, хоть и печально. Впрочем, мне почему-то подумалось, что та же Марис, рассказывающая сказку о прибоженных детям родителей, пришедших в кумирню, улыбается вполне искренне и счастливо.
— И кто же посягнул на содержимое сокровищницы?
— Один из ларцов.
Вот теперь я снова ничего не понимаю.
— Как так?
Она-он брезгливо сморщилась:
— Один из прибоженных сбежал накануне посвящений подкупив стражника.
— А почему не обольстив? Если посмотреть, что творится с мужчинами при вашем появлении…
Марис впервые посмотрела на меня совершенно беспомощно:
— Я не знаю, что происходит в этом городе. Не могу даже предположить. Обычно мы, наоборот, отпугиваем большинство мужчин и женщин, потому что каждый человек чувствует нашу… избранность. Чувствует, даже если не может сам себе объяснить свои ощущения.
Да, пожалуй. Я вот тоже любовался незнакомкой со стороны, но подходить, а тем более посягать на её невинность не собирался.
— Значит, подкуп? А откуда у прибоженного могло взяться столько денег?
Она-он с силой прижала ладони к столу:
— Например, ссудил тот, кто желал им обладать.
* * *М-да, а ведь ещё месяц назад побудка ранним утром была для меня делом вполне привычным, безобидным и безболезненным!
Зевок так настойчиво боролся за свободу, что я в конце концов ему уступил. Широко раскрыл рот, вдохнул и выдохнул. Намного легче не стало, зато муть, висящая перед глазами, чуть рассеялась, а ясный взгляд был мне сейчас нужен как никогда.
Ночь мы с Натти провели в комнате прибоженной. Правда, не столько по причине необходимости защищать Марис от новых поползновений наглецов мужеского пола, сколько потому, что другого места для ночлега у нас попросту не было. А в то, что насильник повторит свою попытку, я не верил. Во-первых, нечем, во-вторых… Тот, кто нападает на женщин, обычно не рискует честно драться с мужчинами. А судя по тому, что он не выставил никакой охраны у комнаты, не снабдил себя помощниками или сочувствующими, всерьёз опасаться не стоило: был бы богат и упрям, сразу нанял бы для собственного спокойствия вооружённых людей. Или происходящее нужно было хранить в тайне? Ну тогда тем более пока нет нужды волноваться.
В минувший вечер мы с Марис так и не пришли к какому-либо соглашению, хотя она-он рассказала почти всё, что сочла возможным, а по мне — даже перестаралась. В дела веры я не вмешивался никогда, как, впрочем, и вообще все сопроводители, потому что у прибоженных была своя стража. Поговаривали, что для неё то ли особым образом отбирали кандидатов, то ли нарочно готовили, но как бы то ни было, каждый охранник любой кумирни допускался до своей службы, лишь свято уверовав. То бишь помешавшись на служении Божу и Боженке. Тем не менее Марис считала: стражника подкупили… Что-то тут не так. Он ведь должен был рассмеяться в ответ на подобное предложение и прогнать злоумышленника прочь. Хотя в случае поступления просьбы со стороны самого прибоженного могло и сработать. Ведь если охранник помешан на вере, то на живые символы веры он смотрит с неменьшей влюблённостью, чем на кумиров.