Сто лет Папаши Упрямца

Папаша Упрямец слушал внимательно и терпеливо, и когда он решил, что тот закончил свою речь, сказал: Тебе следует завести семью, ведь ты уже можешь. Для этого нужны деньги, я попрошу Сяоин помочь тебе. Ты зовешь ее тетей, а она откликается, так что точно поможет.
Услышав это, Лань Чанфу покачал головой, показывая, что Папаша Упрямец неправильно понял то, что он хотел сказать.
Я действительно нуждаюсь в деньгах, но не для того, чтобы завести семью, произнес он.
Папаша Упрямец сказал: В твоем возрасте и при твоем положении что может быть важнее семьи? Не только тебе надо обзавестись семьей, но и твоему младшему брату. Ты – старший, должен подать пример. Я попрошу тетю дать на свадьбу столько денег, сколько понадобится.
Но я хочу подняться на уровень выше, а потом уже создавать семью. Повышение важнее семьи.
Что значит – подняться на уровень выше? Разве речь идет об игре в карты?
Подняться на уровень выше – значит получить повышение по службе. Это похоже на игру в карты, и я хочу стать победителем.
А какое это имеет отношение к деньгам?
Если нет денег, если их не тратить, сложно будет получить повышение, я так думаю. Деньги нужны, чтобы «подмазать» кое-каких руководителей.
Я понял, ты хочешь купить себе чиновничью должность.
«Купить должность» – звучит некрасиво, но суть именно такова.
Папаша Упрямец сказал, глядя на Лань Чанфу, который хотел купить себе должность:
Чанфу, я не согласен на покупку должности.
Это всего около трех миллионов, для тети это совсем немного, а благодаря вашей заботе о ней она вам точно даст такую сумму.
Это не вопрос количества денег. Чанфу, ради повышения на чиновничьей службе нельзя идти по нечестному пути.
Я тоже не хочу этого, но приходится. Это – неписаные правила, нельзя не пойти таким путем.
Что за неписаные правила?
Молчаливый взаимный обмен благами.
Это же как передергивание при игре в карты, подтасовка, бесславное деяние. Да и не то важно, что бесславное, люди такое ненавидят, так даже можно лишиться рук. А покупка и продажа должности – оно посерьезнее, чем просто жульничанье при игре в карты, это незаконно, эдак в тюрьму угодишь.
Лань Чанфу злобно уставился на Папашу Упрямца: Если ты согласишься достать для меня денег и поможешь добиться повышения, тогда и я соглашусь на твой брак с моей матерью.
Папаша Упрямец остолбенел: Вот оно как! Но это же неправильно, эти два дела нельзя увязывать друг с другом.
Если я не соглашусь, мать тоже не посмеет согласиться.
Если я не соглашусь, тетя не даст тебе денег.
Если ты не согласишься, значит, рановато я назвал ее тетей.
Если ты не согласишься, я и твоя мама будем очень сильно горевать.
Вы с мамой будете горевать, а я буду горевать куда сильнее. Я еще молод.
Мы с твоей мамой – люди пожилые, а я и еще старше, не так много жить осталось. А ты не соглашаешься на мой брак с твоей матерью.
Для вашего брака есть условие. Если ты не согласен на него, то я не соглашусь на ваш брак.
Если бы тебе нужны были деньги на другие вещи – например, на покупку машины или дома, то я бы помог. Но на покупку должности – нет, отказываю.
До глубокой ночи Папаша Упрямец и Лань Чанфу вели ожесточенный спор, гневно сверля друг друга глазами, как два непримиримых быка – молодой и старый. В конце концов старый бык, задыхаясь от ярости и физически не вынеся нагрузки, повалился на диван и заснул. Может быть, из-за того, что он выпил слишком много, его храп рокотал как раскаты грома. С приближением лета в Наньнине было уже весьма жарко, и Лань Чанфу покинул чайную, выключив предварительно кондиционер, словно для того, чтобы спящий не простудился.
Папаша Упрямец проснулся рано утром и обнаружил, что в особняке стоит тишина. Он прошел весь дом, этаж за этажом, комнату за комнатой, но нигде не было ни души. Он засуетился, выскочил из особняка, но и там все словно испарились, и он понуро вернулся назад и засел в оцепенении в гостиной. Нефритовый браслет, который Цинь Сяоин подарила Вэй Сянтао, лежал на чайном столике, излучая холодный свет, как будто там лежали десять миллионов; но он их не видел, не замечал.
 
Зашла Цинь Сяоин, она тоже пребывала в унынии. Она машинально села рядом с Папашей Упрямцем.
Папаша Упрямец понял, что это – Цинь Сяоин, и произнес: Они все ушли.
Я их проводила, ответила Цинь Сяоин, не хотела пугать вас.
Ты знаешь, из-за чего?
Не знаю. Знаю лишь, что не смогу называть Вэй Сянтао своей невесткой.
Все из-за денег.
Сама она не стремилась к богатству и настояла на том, чтобы вернуть тот браслет стоимостью в десять миллионов.
Одному ее сыну мозги вылечили, а у второго они, наоборот, потекли.
Цинь Сяоин, казалось, о чем-то догадалась и произнесла: На самом деле мне нетрудно дать любую сумму. И чиновникам я тоже часто давала деньги. Если не подмазать, то и вправду никакого дела не сладишь.
Папаша Упрямец сказал: Тратить деньги на дурное – через это я не могу переступить.
Но ведь невестка улетела, и я не смогу стать тетей ее ребенку.
Улетела, значит, улетела, она моложе меня. Мне уже восемьдесят один, а скоро стукнет восемьдесят два.
Я потрачу деньги и найду тебе женщину помоложе нее, чтобы она стала моей невесткой.
Я больше не буду трогать твои деньги.
Почему?
Это бесполезно.
У меня есть деньги, только они и есть, и за вашу доброту я могу отплатить только ими.
Когда человек умирает, то деньги не может взять с собой в могилу.
Вы доживете до ста лет, даже еще больше.
Я смогу?
Сможете, обязательно сможете!
……
В этом году Папаше Упрямцу исполнилось сто лет. Все это произошло, когда ему был восемьдесят один год, то есть этой истории уже девятнадцать лет.
  
Глава 9
 
Золотые зубы
 
Четыре золотых зуба сверкали во рту Папаши Упрямца подобно светлячкам, порхающим в ночи на поле.
Я узнал, что у Папаши Упрямца есть золотые зубы, когда мне было шесть, то есть примерно в то же время, когда и про то, что у него на голове растут рога. Но до сих пор я эти рога так и не увидел. Папаше уже сто лет, а мне пятьдесят шесть. Каждый раз, когда мы с ним встречаемся, он всегда в шапке. Если шапка рвется, он меняет ее на новую, и так снова и снова, словно крышки на вечно раскаленной кастрюле, что стоит на плите, а у меня так и не появилось возможности сорвать ее и пощупать, а может, и увидеть рога на его голове. А вот зубы в его рту я видел совершенно отчетливо. Стоило ему только начать рассказывать историю или заговорить о прошлом, он невольно показывал свои зубы. Вот так и с кастрюлей, что стоит на плите: снимешь крышку – и с одного взгляда увидишь, рис варится в ней или каша.
Когда Папаша Упрямец рассказывал истории мне и другим ребятам, его зубы сразу начинали сверкать, и еще до того, как звук его голоса привлекал внимание и нас захватывала история, нас уже притягивали эти золотые зубы. Он всегда сперва открывал рот, а потом уже решал, какую историю рассказать, поэтому два ряда его зубов скрипели, цокали, стучали, как пестик без зерна, скрежетали, как пишущая машинка без бумаги (много лет спустя я начну пользоваться такой машинкой), так что невозможно было сходу что-то расслышать и понять, о чем пойдет речь. Вот в такие моменты его зубы особенно бросались в глаза, они горели, как фонари во время ночного путешествия.
Из всех детей, слушавших истории Папаши Упрямца, я был первым, кто обнаружил его золотые зубы. Я заметил, что, когда он рассказывает о каких-то трогательных моментах или сильно увлекается, его рот раскрывается и так и замирает в раскрытом состоянии, как будто его горло перехватило или сердце укололо чем-то острым. Поэтому я – а я был очень внимательным – отчетливо разглядел все его зубы: два ряда неровных, разного цвета зубов напоминали два ряда причудливых зерен в кукурузном початке, и они вызывали у меня недоумение и любопытство.