Сто лет Папаши Упрямца

Папаша Упрямец подал ей воду в помятом жестяном чайнике. Женщина подняла его и старалась пить, не касаясь губами горлышка, как чистюля.
Папаша Упрямец спросил: Что с тобой случилось?
Она помедлила, словно обдумывая, стоит ли говорить правду, но поняла, что Папаша Упрямец – человек, готовый прийти на помощь, и ответила: Моя семья попала в беду, нам пришлось бежать из Пекина в Наньнин к моему дяде. И только в Наньнине я узнала, что дядя уже сидит в тюрьме. Поэтому я решила отправиться в Гонконг, там у меня еще один дядя. Я собиралась тайком переправиться через границу, но в результате меня кинули на деньги, украли все, что было при себе – золото, серебро, украшения. Вокруг – чужие люди, бежать некуда, вот так я и стала такой.
Как тебя звать?
Цинь Сяоин.
Цинь Сяоин, хочешь пойти со мной? Ко мне домой?
……
Мой дом находится в деревне Шанлин, отсюда – примерно полдня пути. Там, как говорится, «до Бога высоко, до царя далеко», можно найти убежище.
У меня ничего нет.
У нас в деревне мы сами выращиваем себе еду и сами же ее съедаем. То, что мы пьем, – сами же и варим, у нас есть водопровод. Жжем дрова и хворост из горных лесов. Там и без денег можно прожить.
Но мы с вами ни друзья, ни родственники.
Я односельчанам скажу, что ты – моя жена, которую я вернул домой.
Цинь Сяоин перепугалась, этот мужчина показался ей страшным. Она подхватилась и бросилась наутек, как заяц, на которого положил глаз орел.
Папаша Упрямец закричал ей вслед: Да ты ведь страшная старуха! Думаешь, хотел бы я назвать женой тебя, такую страхолюдину? Я ж из жалости! Ты уродливая и вонючая, ты мне не нравишься!
И Папаша Упрямец продолжил свой путь, шагал себе не оглядываясь.
Когда он уже приближался к деревне Шанлин, внезапно заметил, что Цинь Сяоин следует за ним по пятам, как сбежавшая и вернувшаяся курочка. Он подождал ее у входа в деревню. Когда она подошла, он махнул, указывая на реку: Смой с себя хотя бы вшей и избавься от вони, мне все-таки надо сохранить лицо!
Цинь Сяоин мылась долго, а когда поднялась на берег, то поразила Папашу Упрямца.
Где та уродливая старуха? Эта девушка определенно была красивой. У нее было белое, нежное лицо, сияющие глаза, чуть оттопыренные уши и иссиня-черные, послушные волосы. От ее тела теперь исходил только приятный запах. Вот только на зубах остались желтые пятна, наверное, из-за кукурузной лепешки, которую она ела в обед, ей жаль было после такой вкусной еды полоскать рот. На вид худенькая, но грудь полная и попа немного оттопыривается, как у гусочки. Она походила на лебедя, спустившегося к горной реке.
Цинь Сяоин увидела, что Папаша Упрямец очарован, кашлянула разок: Можете говорить, что я ваша жена, но я не могу быть вашей женой по-настоящему.
Сколько тебе лет? – произнес Папаша Упрямец.
А вам сколько? – спросила Цинь Сяоин.
Папаша Упрямец ответил: Мне пятьдесят пять.
Цинь Сяоин сказала: Вы старше меня на тридцать лет.
Папаша Упрямец сказал: Действительно, слишком молода, чтобы быть моей женой, я же не богатый землевладелец. Да сейчас их и нет, всех почекрыжили.
Цинь Сяоин сказала: Я побуду в вашей деревне, в вашем доме, чтобы переждать напасть, это временно. Когда все уляжется и ситуация изменится, я уйду.
Как хочешь.
Вы запомните все ваши расходы на то время, что вы приютите меня. И я потом отдам вдвойне.
Я не запомню.
Зато я запомню.
Я не занимаюсь торговлей.
Зато я занимаюсь. Мои предки были торговцами.
А я не занимаюсь.
Сколько стоила та лепешка, которую вы дали мне в обед?
Не знаю я.
В Пекине мясной пирожок на пару стоит пять фэней, буду считать ее как пирожок, пять фэней.
Услышав это, Папаша Упрямец издал горлом такой звук, как будто его тошнит. Он развернулся и зашагал в сторону деревни. А Цинь Сяоин последовала за ним, как повозка или плуг за быком.
Когда они вошли в деревню, уже наступила ночь, никто и не увидел, что вернулся Папаша Упрямец, которого не было полгода, и уж точно никто не мог подумать, что вернется он на этот раз с молодой и красивой женщиной.
 
На следующий день при свете яркого солнца Папаша Упрямец прошелся с Цинь Сяоин по деревне, чтобы всем показать, что у него появилась жена. Они ходили от дома к дому, здоровались, как будто «хорек поздравлял курицу с Новым годом», преследуя свои цели. Всем ясен был смысл визита; у кого была курица – давали курицу, у кого курицы не было – давали пригоршню риса или ложку соли или масла. Все в деревне понимали: для Папаши Упрямца, у которого в доме шаром покати, это своевременная помощь, ровно как уголь во время снегопада.
Папаша Упрямец зарезал петуха и сварил его для Цинь Сяоин. Курочку оставил, чтобы снесла яйца, из которых потом можно вырастить новых куриц. Цинь Сяоин поела мясо и петуший суп и спросила:
Почему жители деревни дают вам еду?
Папаша Упрямец ответил: Потому что у меня появилась жена, семья. Это – их подарки.
Цинь Сяоин подчеркнула: Мы договорились – я не буду вам женой взаправду!
Жители деревни не поверят.
Главное – чтоб вы держали слово.
В доме одна кровать, спи там, пока не уедешь.
Плату за кровать я буду считать из расчета два мао за день.
Ты опять начинаешь!
Петух – один юань.
Ешь давай, доедай.
Я одна все не съем, вы тоже поешьте.
Если сейчас не доешь, отложи на следующий раз.
Если еще съем, буду полной, как раньше.
Ты сейчас еще тощая, тебе нужно как следует питаться.
В любом случае, я запишу, сколько вы заплатили за мое содержание, и все вам верну.
Почему ваша семья пострадала?
Не знаю. Все было хорошо – и вдруг заклеймили как показавших истинное обличье контрреволюционеров-капиталистов.
Если бы ваш дом был в Шанлине, то этого бы не случилось.
А почему вы ушли, а не остались в деревне? Судя по пыли в доме, вас тут полгода не было.
Я ездил искать сродню моих погибших товарищей.
Нашли?
Нет.
По вам и не скажешь, что вы служили.
В гоминьдановской армии.
И в сражениях участвовали?
Не было б сражений – мои товарищи не погибли б. Их убили японские черти.
Вам повезло, что вы живы.
Я удачлив.
Вы должны прожить сто лет, даже больше.
Я никогда и не думал дожить до ста лет.
По крайней мере, вы должны дожить до того времени, когда я вас за все отблагодарю.
……
Цинь Сяоин ела петуший суп и вела беседу с Папашей Упрямцем, а он смотрел, как она ест, и отвечал на ее вопросы. Незаметно для себя Цинь Сяоин доела петуха, и супа тоже не осталось. Ее губы были влажными от жира, а белое лицо раскраснелось, так вот и увядший овощ постепенно оживает, если хорошенько удобрить его навозом.
Потом она попросила у Папаши Упрямца лист папиросной бумаги и карандаш: Я начну вести счет.
И написала: 16.07.1975. Кукурузная лепешка 5 фэней, кровать 2 мао. 17.07. Курица 1 юань, обед и ужин 4 мао, кровать 2 мао (1,85 юаня).
Дописав, протянула бумагу Папаше Упрямцу и попросила прочитать и проверить. Он даже не взглянул: Как хочешь, так и делай, мне все равно.
В тот момент Цинь Сяоин еще не знала, что Папаша Упрямец не умеет читать.
Глазом моргнуть не успели – наступил канун Нового года, прошло уже полгода с того момента, как Папаша Упрямец приютил Цинь Сяоин. Все его расходы она переводила в жэньминьби и аккуратно записывала в блокнот, включая даже ту папиросную бумагу, ее она тоже занесла в свои записи, всего получилось семьдесят один юань и пять мао. Помимо обычных расходов на проживание и питание, она еще фиксировала в блокноте другие пункты: например, гигиенические прокладки, туалетное мыло, зубная щетка, зубная паста, керосиновое освещение и так далее. Все было записано четко, записи сплошь покрывали листы, как муравьи – муравейник.
Цинь Сяоин отчиталась Папаше Упрямцу о своих расходах за полгода.
Он выслушал и опять засмеялся, как смеялся бы помещик при виде крестьян, которые по собственной инициативе принесли ему арендную плату. В стародавние годы помещик никогда не улыбался членам семьи Папаши Упрямца, потому что его семья никогда не приносила арендную плату по своей инициативе или никогда не имела достаточного ее количества. Забавная сложилась картинка: Цинь Сяоин, дочка капиталиста, а это примерно то же самое, что и помещик, теперь, наоборот, задолжала крестьянину. В былые времена даже и помыслить о таком было нельзя! Это как если б чиновник помогал солдату обуваться. Чем больше об этом думаешь, тем смешнее.