Пляска в степи (СИ)

Слезы едва не брызнули из глаз! Считай, седмицу Ярослав серчал на что-то, с ней не говорил почти. Пока Звенислава счастливо улыбалась, князь сложил на лавку плащ, снял воинский пояс, стащил через голову теплую шерстяную рубаху и поближе к двери отбросил подбитые кожей сапоги.
— Хочешь чего-нибудь? Взвара, может, меда питейного? — засуетилась она.
— Сыт я, — князь покачал головой. — У боярина Любши Путятовича угощали.
Потянувшись до хруста суставов, он почти рухнул на лавку и вытянул перед собой ноги.
— Садись, что же ты, — Ярослав посмотрел на замершую на месте жену и хлопнул ладонью рядом с собой.
Звенислава нежданно устыдилась. Муж выглядел уставшим. Может, он и вовсе на нее не серчал? Умаялся просто. С лица вон спал. Многое на него навалилось. Тряхнув косами — где, как не перед мужем ей показывать волосы — она послушно подошла к нему и села подле. Подавшись порыву, она взяла в руки его ладонь — мозолистую, огрубевшую. Запястье было такой толщины, что одной ее рукой и не обхватишь.
— Умаялся ты? — шепнула Звенислава, робея и не смея отчего-то поднять на мужа взгляд.
Никогда прежде она не касалась его первой. Всегда лишь отвечала на его ласки.
Повыше запястья, аж до самого локтя тянулась россыпь пятен от мелких ожогов да тонких, белесых шрамов. Там же на предплечье притаился старый, давно затянувшийся витой рубец.
— Откуда он? — ей давно уже было любопытно спросить.
Не о самом шраме даже. О муже побольше хотела она разузнать.
— От младшего братца, — в усмешке князя явственно прозвучала горечь. — Мы упражнялись, и он заместо притупленного меча взял настоящий воинский.
Звенислава резко подняла голову, смотря на мужа широко распахнутыми глазами в обрамлении пушистых ресниц.
— Это же подло!
Ее слова его позабавили.
— Я сам виноват. Нечего зевать было.
Она помотала головой, не соглашаясь. Ее пальцы невольно поглаживали руку мужа, пока Звенислава напряженно о чем-то размышляла. Решившись, она подвинулась к нему и склонила голову на плечо, быстро, почти мимолетно коснувшись сухими губами прохладной кожи.
— Ярослав, я...
— Пошто ты с Чеславой к реке ходила?
Звенислава вздрогнула, но не смутилась. Заставила себя посмотреть мужу в глаза, чтобы видел он: нечего ей скрывать. Уж коли донесли ему добрые люди, она ответит.
— С Макошью поговорить хотела.
— В ночи? — Ярослав вздернул бровь.
Сидел он будто бы расслабленно, откинувшись лопатками на теплый сруб и вытянув босые ноги. Но Звенислава знала, что это напускное. Не раз видала, как мигом подбирался муж, превращаясь в опасного зверя.
Она все еще колебалась. Но глупое, девичье сердечко щемило при виде осунувшегося пуще прежнего мужа, и она выбрала смолчать. Как возложить на него еще и это бремя? И ведь полуправда лучше неправды, так?
— Я с Рогнедой повздорила. Тоскует она. Ходила за нее Макошь просить. А поздно почему — так я Чеславу с веча дожидалась. Ты не велел без нее ходить.
Почти правда.
При имени княжны лицо Ярослава никак не изменилось, не дрогнуло. Тень былых воспоминаний его не омрачила. Выслушав жену, он кивнул. Такого объяснения ему было довольно.
— Больше не выходи за ворота без моего ведома в темноте. Хоть и с Чеславой, — сказал немного погодя. — Чую, затевает что-то боярин Гостивит. Может, сговорился с моим братом, может, сам по себе.
Звенислава встрепенулась, отняла лицо от его плеча, заглянула в глаза со смятением во взгляде. Ярослав покачал головой.
— Не тревожься.
Он перехватил ее ладонь, все выводившую невидимые линии на его руке, и несильно сжал. Князь помолчал немного, прочистил горло, и со стороны могло показаться, что он готовится к чему-то. Звенислава удивленно смотрела на мужа, прикусив губу.
— Я обидел тебя, — поймав ее взгляд, негромко сказал Ярослав. — Я скверно с тобой говорил.
Ее глаза широко распахнулись. Она часто заморгала и уже собралась помотать головой, когда князь остановил ее. Ему и без ее возражений было трудно говорить.
— Так не должно поступать мужу.
Звенислава женой была всего пару месяцев, и Ярослава она порой побаивалась, хоть и напоминала себе непрестанно, что он муж ее, главный заступник. Нравом крут, но всегда справедлив — так говорили о князе его дружинники. И не было рядом с ней мудрой женщины, чтобы испросить совета. Может, она бы надоумила непутевую девку, как с собственным мужем-то изъясняться! Но даже ее глупенького умишка хватило нынче, чтобы уразуметь: коли Ярослав заговорил о таком, через себя переступив, противиться али возражать не следует.
 
Но ведь он и впрямь ее не обижал! А что до резких слов его, так Звенислава сызмальства к такому привыкла. Смятение накрыло ее с головой. Она не знала, что сказать ему, и чувствовала себя человеком, идущим над глубоким обрывом по узенькой, хлипкой дощечке. Того и гляди, оступишься и упадешь.
Ярослав все еще сжимал ее ладонь и, верно, ожидал от жены разумного ответа. Боги светлые! Что могла сказать она, девка никчемная, ему — великому князю, воителю, ее господину, наконец?..
— Ты никак меня не обижал! — все же смогла выдавить из себя Звенислава.
Говорила она чистую правду — так, как чувствовала; как лежало на сердце. Усмехнувшись, Ярослав погладил ее по щеке почти с отеческой заботой, но заговорил совсем об ином.
— Коли любо тебе, позови завтра брата с сестрой, повечеряем с ними.
Звенислава сперва оживилась, разулыбалась, но радость во взгляде быстро сменилась тревогой. Заметив это, князь насторожился.
— Рогнеда... она не восхочет, — княгиня вздохнула. — Мы же повздорили с ней.
— Вот как, — Ярослав пристально поглядел на смутившуюся жену. Что-то она ему недоговаривала. — Но ты все же позови. Негоже гостью обделять. Ты хозяйка здесь.
— Да, княже, — скрепя сердце кивнула Звенислава. Ее бы воля — и духа Рогнеды подле князя не было бы.
‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍
А потом муж посадил ее себе на колени и принялся медленно расплетать ее длинные, тугие косы, и Звенислава позволила себе раствориться в его скупой, но такой желанной ласке.
 Интерлюдия. Робичич 
Ярославу не спалось. Он вслушивался в тихое дыхание спящей жены и рассматривал высокий деревянный сруб над головой. Распущенные волосы Звениславы разметались во сне, их пушистые кончили щекотали ему грудь. Ленивым движением он смахнул их на меховое одеяло, в которое куталась его жена. Ему же было нынче жарко. Он повернулся на нее поглядеть. Даже в тусклом свете лучины на ее щеках все еще виднелись веснушки. Он протянул руку и почти невесомо погладил ее по щеке: там, куда отбрасывали длинную тень пушистые ресницы. Почувствовав его прикосновение, она нахмурилась и завозилась, но не проснулась. Лишь посильнее ткнулась носом в теплый мех. Надо бы велеть шибче потопить терем, подумал Ярослав. Звенислава ничего не говорила, но привыкшая к степи, она мерзла на Ладоге.
Он отвернулся от жены, решив больше ее не тревожить. Пусть спит. Немало ей выпало горестей. Ярослав вновь перевел взгляд на порядком опостылевший деревянный сруб. Будучи одинцом, сколько бессонных ночей он провел, рассматривая на нем узор? Он знал все трещины и выбоины, и перечислил бы их с закрытыми глазами. Поначалу после свадебного пира он засыпал, слушая размеренное, спокойное дыхание Звениславы. Но слишком многое навалилось и на него. Княжья ноша тяжела, и Ярослав вновь позабыл про сон.
Дурные мысли всегда приходили к нему по ночам. Вот и нынче он принялся вспоминать давние времена, после которых уж много воды утекло.
Из той поры, когда бегал по двору еще в детской рубашонке, он крепко запомнил лишь два дня. Первый, когда оторвали от мамки да привезли в ладожский терем. Второй — когда вручили детский меч. Он его тут же и уронил, потому как деревянная палка оказалась неожиданно тяжелой. Пестун, дядька Крут, отвесил ему тогда подзатыльник. Где это видано, чтобы добрый воин меч ронял? А доброму воину токмо-токмо пошла четвертая зима.