Пляска в степи (СИ)
Тайком разглядывая сестру, Звенислава невольно думала: а как сильно изменилась она сама? Исчез ли блеск из ее глаз? Или, напрочь, она похорошела? Но тогда почему же муж почти перестал на нее глядеть? Ярослав сказал ей, что простил, но Звениславка все видела. Чувствовала. Он ей больше не доверял. Он на нее злился. Он едва ли с ней говорил.
— Мы будем вышивать вместе с девочками, — отогнав смурные мысли, заговорила Звенислава. — Присоединишься к нам, сестрица?
Рогнеда перебросила длинную косу через плечо на грудь и резко качнула головой. Кольца на ее девичьем венце жалобно зазвенели.
— Нет.
— Идем со мной, — настойчивее позвала княгиня, пытаясь вновь поймать взгляд сестры. — Развеешься хоть малость.
— Не любо мне, — Рогнеда дернула плечами, словно отмахивалась от назойливой мухи, и отвернулась.
Звенислава уже была готова отступиться, но решилась попробовать в последний раз. Она хозяйка в тереме и должна проследить, чтобы все гости были обихожены и довольны. Пусть даже и такие строптивые, как ее сестрица.
— Тут такая кросна есть! Я таких отродясь не видала, — защебетала она с преувеличенной оживленностью. — Идем, наткешь себе на рубаху али...
Рогнеда резко взвилась на ноги, не дав Звениславе договорить. Княжна глядела на нее с невиданной доселе злостью: трепетали крылья тонкого носа, бледные губы были поджаты в узкую полоску. Когда же она заговорила, то слова не произносила, а выплевывала, цедила презрительно. И глядела на сестру сквозь узко прищуренные ресницы, словно не княгиня стояла перед ней, а малая букашка.
— Как не разумеешь ты! — Рогнеда звонко притопнула каблучком, ломая сцепленные в замок пальцы. — Мне поперек горла вся твоя доброта, вся одежа твоя, безделушки эти!
Судорожными движениями она нашарила на затылке завязки венца, дернула их и ударила украшение о деревянный пол. Височные кольца-усерязи, звякнув, раскрошились на две половины.
— Живешь тут! Сыта, бела! — Рогнеда вытянула вдоль тела стиснутые кулаки и шагнула к сестре. — Горя не ведаешь!
Звенислава попятилась, спиной натолкнувшись на дверь. Лицо княжны исказила полная ненависти гримаса. Ее щеки раскраснелись, глаза сверкали. Коли могла бы, она убила бы одним лишь взглядом.
— Устроилась за мужниной спиной!
Рогнеда выкрикивала все это Звениславке в лицо, ничуть не таясь и не пытаясь говорить потише. Напрочь, с каждым новым словом княжна будто сильнее распалялась, и вот уже впились в ладони ногти, а голос зазвенел лютой злобой.
— Кросна! Вышивка! Рубаха! — Рогнеда презрительно фыркнула и остановилась в шаге от сестры, чтобы отдышаться. — Мыслишь, я тебе в ноженьки паду, руки буду целовать за такую щедрость?
— Ты напрасно яришься, — Звенислава покачала головой. — Я не прошу и не хочу от тебя благодарности...
— Еще бы ты хотела! — но Рогнеда совсем ее не слышала.
Злоба захватила ее целиком и несла, покачивая на своих волнах, и уже никакое разумное слово не могло ее настичь и успокоить.
— Еще бы ты хотела! — повторила она. — Ведь все через твоего мужа случилось! Он повинен во всех моих бедах!
Услышав такое, Звенислава пошатнулась и приложила раскрытую ладонь к двери позади себя, чтобы устоять на дрогнувших ногах. Она смотрела на сестру и не узнавала ее. Куда-то исчезло и милое лицо, и голос — звонкий, что ручей в весенний день. Ее прежде ясный взгляд сочился лютой злобой. Даже глаза — и те изменились. Раньше она, бывало, посмотрит, и словно солнышко одарило теплым лучом. Теперь же... Ее глаза обжигали.
— Что говоришь ты! — Звенислава вскинула голову. — Одумайся!
Добро, сестра лаяла ее. Украшения не нужны ей, милости не нужны, и ткать-вышивать она не желает. Добро. Свою обиду княгиня могла еще стерпеть. Жалела сестрицу и ее горькую судьбу. Сама ночами оплакивала и дядьку Некраса, и княгиню Доброгневу, и братика Ждана, и далекий степной терем. Сердце болело от тоски, и верила Звенислава, что не Рогнеда говорит с ней нынче, а ее горе. Потому и прощала, потому и на дерзость и неприветливость закрывала глаза.
Но мужа она лаять не позволит!
— Ярослав обещал вам кров и защиту! Он сказал Желану, что по весне пойдут они вместе быть хазар. Как можешь ты!
— Твой муж и навлек на нас беду! — процедила Рогнеда, вскинув соболиные брови. — Коли б не заявился он в наш терем, не потребовал от батюшки союза, а меня в жены — ничего не случилось бы! Ненавижу! Чтоб ему пусто было!
Рогнеда поднесла руку к горловине рубахи, словно та ее душила, и потянула в сторону расшитый воротник.
— Он и Ладимира убил! Он! А ты соврала мне, любезная сестрица, когда пришла попрощаться! Ты уже все тогда ведала, но ничего мне не сказала. Что твой муж, будь он позабыт Перуном, убил моего любого!
Рогнеда даже не кричала уже. Она верещала подбитой птицей, запинаясь и путаясь в словах. Горькие, горячие слезы брызнули у нее из глаз, и она свирепо смахивала их с алеющих румянцем щек.
Звениславу обожгло исходящей от нее злобой, и она крепко зажмурилась. Так вот в чем дело. В воздухе все еще звенели отголоски проклятий в сторону Ярослава, и она знала, что принесет Богам великие дары, чтобы они и крохи внимания своего не обратили на слова глупой девки.
— Замолчи сейчас же, слышишь? Замолчи! — Звенислава шагнула к Рогнеде, ловя за запястья и заставляя посмотреть на себя. — Ты собой не володеешь! Я не стану ничего говорить Ярославу, но коли ты хоть раз еще скажешь против него что-то дурное, что-то злое, клянусь тебе, я...
— Ты меня не испужаешь! — Рогнеда оттолкнула ее, вырвала руки и скрестила их на груди. — Говори своему князю, что любо! Мне нет дела.
Фыркнув напоследок, она резко развернулась, едва не хлестнув длинной косой Звениславу по лицу, и отошла в угол горницы, к лавке. Так и замерла там, стоя к княгине спиной — напряженная и взвинченная, словно тугая тетива. Между ней и сестрой на полу валялись обломки венца и височных колец.
Кровь бросилась Звениславе в лицо. Отродясь она ни на кого не злилась и голоса не повышала. Воспитывали ее кроткой и послушной, таковой она и стала. Глядя же нынче на Рогнеду, впервые захотела она ударить другого человека. Отхлестать по щекам, встряхнуть хорошенько, заставить опустить в пол взгляд бесстыжих глаз.
— Неблагодарная ты, — промолвила она горько. — Ты Ярослава осрамила тогда — он тебя и пальцем не тронул. А мог бы от дядьки Некраса виру потребовать! Тебя мог побить! За такое-то поношение и осмеяние. Меня вместо тебя как корову на торгу отдали, ему в откуп! Даже ни о чем не спросив! И я повиновалась. Молча и беспрекословно сделала так, как велел старший в роду! И я благодарю всех богов, что Ярослав был со мной добр. А мог бы и зло, на тебя затаенное, на мне вымещать...
Уязвленная, Рогнеда резко крутанулась на месте, но Звенислава повелительно вскинула руку: молчи!
— Сама с Ладимиром спуталась, меня во все это втянула. Я тоже, дура, хороша! Потакала тебе, подсобляла! И убил его не Ярослав, а наш воевода Храбр по приказу дядьки Некраса. А что еще с ним сделать им следовало? Наградить всячески за срам и бесчестье, вами учиненное? В отцовском тереме, в шаге от родительской горницы, в скрепленных женихом обручьях!
Звенислава и сама не заметила, как зазвенел ее голос, и теперь уже ее черед был стискивать кулаки до побелевших костяшек. Она говорила, и вся затаенная боль, свернувшаяся внутри в тугой комок, выплескивалась через слова. Впервые посмела она обвинить в чем-то Рогнеду. Впервые роптала о своей судьбе. Но злость поднималась в ней всякий раз, как смотрела она на сестру. Строгий батюшка не отрезал бесчестной девке косы, не заставил повязать на голову позорный платок! Простил единственную дочку дядька Некрас. А коли был жив, еще и бы и замуж выдал с прибытком!
Рогнеда выслушала ее и — диво-дивное! — промолчала. Лишь сверкнула взглядом да искривила в кровь искусанные губы.
Звенислава тоже замолчала.
Видно, говорить им больше было не о чем. Княгиня бесшумно открыла дверь и вышла из горницы прочь. Оказавшись по ту сторону, она прислонилась лопатками к теплому, деревянному срубу и поднесла ладони к горящим щекам. Обидные, злые слова сестры так и стояли в ушах. Перед глазами застыло ее искаженное гневом и злобой лицо. Казалось, несправедливые обвинения все еще звучали в воздухе и медленно оседали на землю, тысячей осколков вонзаясь в сердце Звениславы. И хоть выговорилась она в ответ, душа все равно болела.