Пляска в степи (СИ)

— Из какого хоть она княжества?
— Да все из того же.
От злости Святополк едва не заскрипел зубами. Коли робичич не хотел о чем-то говорить, вытянуть лишнего слова из него было никому не под силу. Ярослав разломал пышущий жаром хлеб на две части и плеснул себе холодного кваса.
— Такой токмо на Ладоге делают, — опустошив одним махом весь кубок, сказал он вполне миролюбиво. — Как полюдье?
— Скудновато, — Святополк встретился с братом взглядом.
— Вот как, — Ярослав склонил голову набок.
Тот смотрел вроде бы обычно, даже как-то спокойно. Сидел расслабленно, пил неторопливо квас, отламывал от каравая небольшие куски. Рубаха нараспашку, рукава закатаны по локоть, а в глазах — усталость. Того и гляди, уснет прямо за столом. Но что-то царапалось внутри Святополка, не давало успокоиться самому. Его чутье никогда прежде не подводило. Коли свербит, стало быть, что-то не так.
— Отчего скудновато? Тот год урожайным выдался, не должны были оскудеть запасы в хранилищах.
— То пожар у них, то потоп. Отнекивались, мол, много зерна погибло.
Святополк отвечал беспечно и лениво, не выказывая ни малейшего интереса. Но внутри него бушевали беспокойство и страх. Отчего робичич стал так любопытен, какое ему дела до братниного полюдья?.. Неужто ведает?
Нет, он не может. Святополк гнал от себя тревожные мысли. Никак не может робичич про то ведать. Иначе не сидел бы он нынче вот так спокойно с ним за одним столом.
— Останься на боярское вече. Поговорим. Не дело это, чтобы земли наши беднели, али люди нам неуважение выказывали.
— Не могу я, братец. Негоже терем свой надолго оставлять.
— Так я и не прошу, — с прежним спокойствием Ярослав пожал плечами. — Я твой князь.
— Круто берешь, брат, — не выдержав, оскалился Святополк. — Надел-то мне отец выделил.
— Как и мне.
Коли и был миг, когда он ненавидел бы робичича сильнее, то нынче Святополк не мог его припомнить. Вся воинская выдержка потребовалась ему, чтобы сдержать себя, не сказать наперед лишнего. Его время еще придет.
— Я слыхал, в твоем наделе пропал кузнец. Нехорошо. С кузнецами сам Сварог говорит, они запросто не пропадают.
Святополк дернулся поправить новый перунов оберег на шее, но вовремя опомнился и заместо смахнул со лба темно-русые волосы. Откуда робичич прознал?! Он вновь посмотрел брату в глаза, силясь понять, ведает ли тот о чем-либо. Но он словно заглянул в безмятежную пустоту. Взгляд Ярослава не выражал ничего.
— Он пьющий вроде был, — Святополк брякнул первое, что пришло в голову. — Может, утоп.
— Может. Хорошо бы дознаться. Станется еще, кто-то чужой с ним расправился.
— Шибко ты распереживался, брат, — Святополк хохотнул. — У тебя свадебный пир нынче, совсем о другом думать полагается.
Ярослав не улыбнулся в ответ. Он перевел взгляд на свои ладони, между которых катал пустой кубок, и ничего не сказал.
— Ты на одну ногу припадаешь, — поспешил заговорить Святополк, пока они не вернулись к разговору о кузнеце.
Робичич кривовато усмехнулся.
— И впрямь, — отозвался он.
И снова замолчал.
Святополку сделалось не по себе, и он поспешно отмахнулся от этого чувства. Еще не хватало! Коли хочет его брат в тишине хлеб жевать — на здоровье.
— Помнишь, как-то отец нас в погребе запер? — спустя время спросил Ярослав, и его взгляд потеплел впервые за весь разговор.
— Как тут не помнить, — хмыкнул Святополк.
В тот день они сцепились с робичичем, их не поспели вовремя разнять, и все зашло гораздо дальше, чем обычно. Закончилась их драка в кровь разбитыми носами и губами, порванными рубахами и многочисленными синяками. Князь Мстислав, не разбираясь, кто прав, кто виноват, и невзирая на слезы жены, велел бросить обоих в погреб, малость охолонуть.
Святополк до жути, до дрожи боялся мальцом темноты. В погребе же было темно и холодно, и ужасно тихо. Весь мир тогда сжался до крошечной ямы под дощатым полом. Он боялся, что отец никогда не вызволит их оттуда, и они проведут там всю оставшуюся жизнь, и умрут. Он глотал беззвучные слезы все время, пока Ярослав, наконец, не дознался, что младший брат ревет от страха. Робичич его даже утешал тогда, научил, как не бояться темноты. На одну ночь Святополк позабыл, что Ярослав был отцовским бастрюком. Он заснул головой на коленях у робичича, а тот все утешал его и гладил по волосам.
 
Затем наступило утро, и вся святополковская привязанность и благодарность развеялись, как туман над водой.
— Ты-то пошто вспомнил? — прищурившись, спросил Святополк.
— Само вспомнилось, — уклончиво отозвался Ярослав и вылез из-за стола.
Он сменил рубаху на нарядную, выбеленную и украшенную вышивкой по подолу, рукавам и вороту. Затянул потрепанный воинский пояс, приладил к нему ножны с мечом и кинжалом. На правом плече он застегнул плащ-корзно, отороченный золотой нитью, с яркой красной подкладкой и меховой опушкой.
— Идем, брат. Хочу с воеводами моими потолковать до пира, — заговорил, наконец, Ярослав, подойдя к Святополку, так и сидящему за столом.
Одним глотком он осушил кубок и поднялся. Притихшее было беспокойство засвербело вновь. С робичичем всякий раз так бывало! Вроде не говорил ничего особенного, не делал, но взгляд его этот пустой, мертвый цеплял Святополка аж за самое нутро.
Святополку тоже было, с кем потолковать в Ладоге. Когда робичич вошел в гридницу, где его уже поджидали верные воеводы, Святополк сбежал с высокого крыльца и пересек княжеское подворье. Велев оседлать коня, он лихо промчался через ворота, которые едва поспели распахнуть. Знавал он несколько родов, где ему всегда будут рады.
Терем боярина Гостивита располагался совсем неподалеку от княжеского, в чем виделась теперь злая насмешка Макоши. Ведь не было у нынешнего князя большего супротивника, чем боярин Гостивит. По зимам он приходился Ярославу отцом и был одним из вернейших соратников старого князя Мстислава. Потому и терем возвел подле княжеского — особая часть и уважение.
Нынче же из своего терема глядел Гостивит Гориславич на робичича, которого с трудом выносил. Не простил он князю Мстиславу подмену наследника, что бастрюка своего выше всех поставил, с боярами да дружиной верной не посчитался. На каждом вече боярин князю дерзил, говорил поперек, а у Ярослава не доставало духа и силы того из терема прогнать, по миру обездоленным пустить.
— Княжич!
Дородный боярин сам вышел встречать Святополка на крыльцо. Прошли времена, когда Гостивит заскакивал на лошадь с прыжка да княжье знамя в битву носил. Нынче он раздобрел, округлился будто репка. Складывал сцепленные в замок руки на животе и носил длинный, расшитый золотой и красной нитью кафтан. Борода боярина лежала у него аж на самой груди, скрывая толстый подбородок. Но ни заморские яства, ни обильные кушания не повлияли на его острый ум и проницательный взгляд.
Гостивит поднял руку, приветствуя Святополка, и тот соскочил с коня на землю, отдав поводья подоспевшему отроку.
— Гостивит Гориславич! — Святополк пошел к нему, широко раскинув руки, и стиснул боярина медвежьей хваткой, поднявшись на крыльцо.
— Давненько тебя не видали на Ладоге, — сказал боярин, открывая дверь и провожая гостя в терем.
— Не шибко мне здесь любо, — Святополк хмыкнул, пожав плечами.
В горнице, сидя по лавкам вдоль стен, занимались рукоделием боярские дочки. Строгий батюшка шикнул, и всех троих как ветром сдуло. Лишь самая старшая напоследок одарила княжича лукавым взглядом.
— На кой мне столько девок, — недовольно пробурчал боярин им в след. — Достало бы и старших сыновей.
Святополк поморщился. Он бы с радостью обменял своих соплюх на мальчишку.
— Садись, княжич. Выпей со мной, — Гостивит тяжело опустился на ближайшую лавку и постучал раскрытой ладонью по столу. — Как матушка твоя? Здорова ли княгиня?
Прежде чем тот смог ответить, в горницу вошла старшая дочь боярина. Она держала в руках кувшин с питейным медом и, подойдя к столу, разлила мед по двум серебряным чаркам, придвинув первую Святополку — тот был гостем. Девка вся извертелась, норовя заглянуть княжичу в глаза, пока отец не выгнал ее из горницы.