Пляска в степи (СИ)

Горазду отчего-то захотелось отвернуться, когда княжна Рогнеда проползла прямо по крыльцу и ухватилась за штанину отца, Некраса Володимировича, и тот брезгливо отдернул ногу. Взмахом руки он остановил кинувшуюся к дочери княгиню. Доброгнева Желановна схватилась за грудь и зашлась в горестных причитаниях.
Сжавшись на крыльце между отцом, матерью, женихом и любым, княжна Рогнеда тряслась то ли от холода, то ли от страха, и все пыталась прикрыться от чужих взглядов длинными растрепанными волосами. Из-за пожара да спешки ни у кого не было даже плаща, чтоб накинуть ей на плечи. Да кто бы ей его еще дал, кто бы дозволил!
«Так ей и надо, так и надо! — сжав кулаки, кипел злобой Горазд. — Такое сотворить! Себя, отца, род… князя Ярослава Мстиславича обесчестить!»
— Заприте… заприте этого вымеска! — дрожащим от злости голосом велел Некрас Володимирович, указав на своего десятника.
Тот все висел тяжелым мешком в руке Ярослава Мстиславича и особо не противился. Когда его уводили, он вскинул в кровь разбитое лицо и скривился.
Люди в толпе отвлеклись на десятника, перешептываясь, и никем не замеченной на крыльцо проскользнула вторая княжна. Звенислава Вышатовна сняла с себя покрывало и, опустившись перед Рогнедой на корточки, накинула его ей на вздрагивающие, трясущиеся плечи. А сама осталась в одной исподней рубахе. Диво, что следом за ней на крыльцо запрыгнули сыновья Некраса Володимировича. Мальчишки стали по обе стороны от сестры и склонили насупленные головы.
Их отец словно отмер.
— А ну-ка в терем все! Живо! — закричал он на домочадцев, схватил дочь за руку и вволок ее в сени. Княгиня Доброгнева поспешила за ним, едва ли не за уши уводя близнецов с крыльца.
Сгорбившись под тяжелым взглядом Ярослава Мстиславича, Звенислава Вышатовна забежала в дверь следом за тетушкой. Князь среди толпы выхватил глазами воеводу Крута, кивнул ему, указывая на терем, развернулся и вошел в сени.
Толпа вокруг Горазда и Вышаты разом заговорила, загомонила. При князьях люди не шибко решались, а как скрылись те в тереме — тотчас принялись чесать языками.
— Безсоромна девка, — не выдержал и Вышата.
Он примолк, когда мимо проковылял воевода Крут. Оба дернулись к нему подсобить, и обоих дядька вытянул бранным словом.
— Видать, окреп, — хмыкнул ему вслед Вышата и, глядя на терем, покачал головой. — Что-то будет нынче. Наш князь и забить ее вправе.
— Вправе… — отозвался Горазд. — Эдакую шлёнду я б не токмо забил! — прошипел он, стиснув кулаки так, что побелели костяшки.
— Тише ты, — шикнул на него Вышата. — А ну услышит кто чужой!
— Уж скоро все княжество прознает, и побежит слава о княжне далеко за его пределы, — с ожесточением возразил Горазд.
Все для него было уже решено и все ясно. Такой срам! Такой позор!
Смотря на него, Вышата поежился. Перед рассветом в степи воздух был самый студеный. Люди неспешно уходили от крыльца, судача. Про пожар уж успели все позабыть: какой там, тут княжна опростоволосилась, опозорила род да отца.
— Идем, — Вышата тронул за руку Горазда. — Что тут попусту глазеть.
Чаял он увести его подальше от терема. Как бы не натворил чего, вон как смотрит, сверкает лютыми глазищами!
— Видал, что она и обручья разомкнула? — Горазд хоть и пошел за ним, но все никак не унимался.
Не укладывалась в голове мысль, что можно эдак с князем поступить! С князем, которого почитают и в Ладоге, и в соседних землях! Который снискал великую славу в военных походах!
— Коли прибьет ее Ярослав Мстиславич, никто и слова супротив не скажет, — бормотал Горазд, пока брел следом за Вышатой к клети.
Слуги убирали валявшиеся всюду на земле ведра и лохани, в которых носили от колодца воду. Ближе к тому месту, где занялось пламя, сухая прежде земля напоминала болотце, а стена терема была черна от огня да вылитой воды. Подле той стены стоял знакомый Горазду воевода Храбр с парой мОлодцев. Благо, что сынка его, Бажена, поблизости не было.
Мужчины разглядывали бревна и дочерна выгоревшее пятно на стене. Они негромко переговаривались и чему-то дивились — даже издалека было видно.
 
— Чего это они, — Вышата замедлил шаг, когда они проходили мимо воеводы и кметей, и едва не свернул голову, разглядывая их. — Смотрят на что-то.
— На обгоревшую стену, — пожал плечами Горазд.
Поступок Рогнеды занимал его куда больше, чем пожар.
— Может, мыслят, поджег кто-то? — Вышата рассеянно запустил пятерню в волосы на затылке. — Эх, недолго нам и спать-то до зари осталось, — вздохнул грустно, разглядывая посветлевшее небо. — Всю ночь напрасно токмо промаялись.
— Дурное здесь место, — невпопад отозвался Горазд. — Столько зла приключилось.
Домой хотелось нестерпимо. К матушке да младшим сестренкам. Как они там без него, хоть обустроились в новой-то избе?..
 Железный меч II 
Если кто спросит его, что видел он там за Кромкой — ни в жизнь никому не расскажет.
Богиня Морена держала его за руку. Юная и бесконечно красивая, точь-в-точь такая, как рассказывают древние старухи на Севере. С черными, как небо зимней ночью, волосами, развевающимися даже без ветра. С белой, как снег, кожей. С алыми, как кровь, губами. В длинном светлом платье, какие носят токмо юные девки.
Морена улыбалась воеводе и вела за собой вдоль берега реки Смородины, к Калинову мосту. Где-то над ними кружил и каркал ее черный ворон. Вдалеке выл ее волк. На ее поясе воевода заметил маленький, под женскую руку серп — подрезать нити жизни, которые пряла Макошь. Черные распущенные волосы окутывали богиню подобно савану.
Бесконечно красивая и бесконечно пугающая. Ему, старому вояке, стало не по себе! Никогда и ничего не боялся воевода Крут: ни боли, ни ранений, ни смерти. А тут вот — и взглянуть на Мару-Морену толком не сдюжил.
Шли они вдоль берега реки Смородины во владения богини: в темную-темную Навь, царство ее лютого мужа. Воздух здесь показался Круту мертвым. Ни запахов, ни ветерка. Ничего не нарушало покоя места, где заканчивался мир живых и начинался мир мертвых.
Морена цепко держала воеводу за запястье: не получалось у него вырваться, уж как он ни старался. Все впустую. Он и пошевелить рукой-то не сумел. Тело было мягким-мягким, словно кисель, словно тесто для каравая.
— Тише, воевода, — Морена обернулась к нему, и на ее бледном лице появилась улыбка. — Уж скоро дойдем.
Текла мимо них огненная раскаленная река. Поднимался над ее берегом пар да разлетались в сторону искры, как из-под кузнечного молота.
«Я знавал когда-то кузнеца», — подумал вдруг воевода. Когда-то очень давно. Он не помнил ни его имени, ни лица. Он не помнил ничего. Ведал лишь, что служил он воеводой, да зовут его Крут.
— Куда ты ведешь меня? — спросил воевода, хотя знал ответ.
— Домой, — с довольной улыбкой отозвалась Морена. — Теперь ты принадлежишь мне.
Несмотря на кипящую реку по левую руку, Круту сделалось зябко. В воздухе повеяло лютой зимней стужей, когда мороз пробирает аж до самых костей, и замерзает пар изо рта, и лютый ветер выдувает из тела всю жизнь.
На другом берегу за Калиновым мостом Крут увидел черную луну. По лезвию серпа Морены пробежала искра от Смородины-реки, ослепив воеводу.
Крут мыслил, что после смерти его встретит Громовержец Перун — покровитель воинов и князей. Ведь он был добрым, умелым витязем. Служил в княжеской дружине — не помнил нынче, как звали того князя…
— Ты умер дурной смертью, воевода. Нечистой, — для Морены его мысли были как на ладони. Она заговорила с ним, даже не обернувшись. — Потому тебя и встречаю я.
В голосе богини ему послышалось недовольство.
Дальнейший путь до Калинова моста они проделали в молчании, и, лишь ступив на него одной ногой, воевода засомневался. Ему вдруг почудилось, что он не должен туда идти. Не должен переходить реку Смородину.
Но Морена держала цепко. Она потянула его за собой, словно он ничего не весил. Словно был легче перышка. Нехотя Крут пошел за ней, потому что не было мочи сопротивляться. Он сделал еще один шаг, когда полы длинного белого платья богини подхватил налетевший ветер. Плотная ткань затрепетала, обвилась вокруг ног Морены, и та впервые споткнулась. Оступилась на Калиновом мосту.