Пляска в степи (СИ)

— Да он нарочно тебя из терема вытравливает! — не сдержавшись, воевода вновь громко хлопнул раскрытой ладонью по столу. — Как ты не разумеешь!
— Ну, ты уж совсем за дурака меня не держи, — Ярослав бросил на него быстрый взгляд из-под нахмуренных бровей. — Может, и впрямь вытравливает. Так это ж и хорошо. Встретимся с братцем лицом к лицу.
— А Стемид тебе что говорит?
И хотя за охочесть до баб дядька Крут сотника ругал, но воином тот был добрым, да и в дружине ладожской высоко стоял. Как раз после воеводы.
— Ну, как он поперек батьки пойдет, — Ярослав улыбнулся и притворно развел руками. — Не воспитывал ведь он меня с малых лет, вот и перечить боится.
Словно не веря в то, что слышит, воевода покачал головой. Откуда только взялось в князе это напускное веселье? Заметив, Ярослав хмыкнул и откинулся назад, прислонившись лопатками к теплому срубу.
— Да говори уже, как есть, — велел он с прежним лихим задором. — Не зря же я тебя столько дожидался.
— Обожди до весны, — повторил воевода с нажимом. — Обожди, ЯркО, — навалившись грудью на стол, воевода протянул руку и сграбастал левое запястье князя, стиснув изо всех сил.
Дурное предчувствие овладело им, а такое случалось нечасто. Не шибко дядька Крут в такое верил; говорил всегда, что только глупые бабы могут сердце слушать. Воина же ведет разум. А вот поди ж ты, почудилось недоброе, и тотчас и Ярослава за руку схватил, и детским прозвищем назвал, которое нечасто вслух произносил.
По лицу князя пробежала тень. Он усмехнулся и накрыл ладонью руку воеводу, которой тот все еще стискивал его запястье. Его старый пестун сидел напротив, поджав губы, сердито сведя брови на переносице седые брови, но вот глаза его глядели совсем незнакомо. Увидел в них Ярослав невысказанную мольбу.
Это длилось всего лишь мгновение. Нарочито громко откашлявшись, чтобы побороть накатившее на него смущение, воевода убрал со стола обе руки и скрестил их на груди. Ярослав же вновь прижался спиной к деревянному срубу. Он все уже решил, понял дядька Крут по его спокойному взгляду и по разудалому веселью, которое звучало в словах князя всякий раз, как он заговаривал о брате.
«Мне и честь», — повторил про себя воевода слова Ярослава. Его брат спутался с хазарами, ему и с ним разбираться. К этому же призывают его и князья, что направляли в Ладогу своих гонцов. По чести — так будет правильно. Ярослав нынче старший в роду, и это он должен учить зарвавшихся щенков. Но воевода глядел на своего воспитанника и не хотел, чтобы тот уводил дружину и уходил сам. Кому сказать — стыдно, размяк словно плаксивая баба! Но не хотел он, хоть ты режь!
Повисшее между ними молчание разбилось о шум шагов, когда княгиня вновь показалась в горнице. Ее взволнованный взгляд метался от мужа к воеводе и обратно, а на побледневшем лице не было ни кровинки. Конечно же, она разумела, о чем они говорили. Разумела, что замыслил Ярослав. Может, робко надеялась, что дядька Крут сдюжит князя отговорить?..
Княгиня поставила на стол перед ними еще один кувшин — с квасом, как и обещала. А потом вышла за порог горницы, забрала у чернавки пузатый горшочек с похлебкой и две миски с ложками, и также расставила их перед мужчина. В третий раз она воротилась с пышным караваем в руках.
— Благодарствую, государыня, — воевода привстал с лавки, приложив к груди руку.
Княгиня улыбнулась ему — мимолетно, рассеянно. Она не отводила пристального взгляда от мужа.
— Ступай, ласточка, — тихо сказал Ярослав. — Не жди, припозднюсь нынче.
Звенислава Вышатовна вскинула голову, что-то уразумев: тонко, пронзительно зазвенели височные кольца. Ее глаза блестели, но она не заплакала, и с каждым шагом все выше и выше поднимала подбородок. Проводив ее взглядом и дождавшись, пока за женой закроется дверь, князь повернулся к воеводе. Выглядел он едва ли не смущенным отроком, и воевода уразумел, почему, когда тот сказал.
— Коли будут милостивы боги, к середине лета родится у меня сын.
Дядька Крут широко улыбнулся впервые за все время, как переступил порог терема, и залпом опрокинул чарку с взваром.
 
— Здрав будь, князь! — сказал он с чувством.
Помолчав, они принялись за похлебку — только и скреблись ложки о дно мисок. И лишь отодвинув в сторонку пустой горшок, вновь заговорили о насущном.
— Граничащие с каганатом княжества выступят вместе со мной, — Ярослав плеснул в чарку квасу из принесенного княгиней кувшина. — Мы обо всем сговорились с черноводским князем.
Что-то беспокоило его, понял воевода, заметив глубокую морщину, залегшую на лбу. Что-то ему не нравилось. Но Ярослав откинул с лица волосы и продолжил ровным, спокойным голосом.
— Уйдем через пару седмиц. Старики говорят, что лютые морозы больше этой зимой не вернутся. Но и тепло нескоро придет. Самое время, чтобы дружину из терема увести, пока не размыло дороги.
— Я видел в городище, что из кузен во всю уже валит дым. Скольких ты хочешь с собой забрать? Я потолкую со Стемидом, мы...
Воевода замолчал на полуслове, потому что князь резко вскинул руку. И коли раньше в разговоре Ярослав словно искал у пестуна совета, словно объясниться хотел, то нынче глядел он на него строго и сурово. И дядька Крут уразумел, что он скажет, еще до того, как князь заговорил. Уразумел и почувствовал, как сердце ухнуло, провалилось куда-то в пятки.
— Ты в тереме останешься, воевода. В степь со мной Стемид пойдет. А ты же станешь Ладогу оборонять.
Ярослав говорил, тяжело роняя слова, и каждое словно камень ударяло дядьку Крута в грудь. Он встретился с князем взглядом: серые глаза смотрели на него столь же твердо и непреклонно, сколь звучал голос.
— Круто берешь, князь, — нехотя выдавил из себя дядька Крут.
Впервые за все время, как сел Ярослав на ладожский престол, уходил от из терема без воеводы. Нелегко тому было принять такое решение; того труднее — смириться. С князем не спорят, но и промолчать он не сумел.
По губам Ярослава скользнула тень улыбки. Он знал, как подсластить пестуну горькое известие.
— Ты мне здесь нужен, — сказал он просто. — Кто лучше тебя за боярами и моей княгиней присмотрит?
Дядька Крут сидел, нахохлившись, что птица, попавшая под дождь. Казалось, только тронь, как тотчас взъерепенится, зашипит, клюнет в протянутую руку. Князя недовольный вид пестуна мало трогал: он попивал спокойно квас, размышляя о чем-то своем. Он ведал, что против его слова воевода не посмеет идти.
— Молод еще твой сотник, — смирившись, буркнул, наконец, дядька Крут. — Как ему войско можно доверить...
— Вот и растолкуй ему, что делать следует, — князь легко пожал плечами. — Пара седмиц у тебя есть.
— Благодарствую, князь, — откликнулся воевода, и Ярослав понял, что тот все еще серчает. — Уж я непременно растолкую.
О многом они успели еще поговорить в тот вечер, засидевшись до глубокой ночи: о договорённостях между ладожским и южными княжествами, о численности войска, которое соберут они против хазар; о том, сколько потребно еще оружия да кольчуг, да сколько снеди остается в закромах. Ярослав сказал, что еще одно вече он собирать не станет. Потолковал, мол, со стариком Любшей Путятовичем, и тот обещался перед боярами его поддержать. Мол, не с руки нынче время тратить да веча дожидаться. Выходило, напрасно ругали они Гостивита Гориславича. Коли б он людей от дел не поотрывал, да не осерчали на него за то многие, пришлось бы нынче Ярославу все же вече собрать. А так... с Любшей Путятовичем сговорился, и добро!
Потолковали немного и о том, что в княжьем тереме творится.
— Желана Некрасовича я начал учить помаленьку, — рассказал Ярослав. — Смышленый он, схватывает все быстро. Будет из него толк. Как разобьем хазар, сосватаю ему Любаву. Станет дочка на юге княгиней.
К тому моменту они уже распивали хмельной мед, принесенный холопом.
— А за сестрой его ты приглядывай повнимательнее, — князь потянул ворот рубахи подальше от горла. — Я бы и ее сосватал да пока не ведаю, кому.