Одиссея генерала Яхонтова
Кеннеди был приятней Джонсона манерами, но по большому счету они мало различались. Оба верно служили военно-промышленному комплексу, раздували гонку вооружений, разжигали войну в многострадальном Вьетнаме. Еще не велись телевизионные репортажи с поля боя, еще газеты не писали о зверствах зеленых беретов, еще правительство скрывало от нации масштаб событий во Вьетнаме, когда Яхонтов из первых рук узнал о кошмарных буднях этой войны. Его навестил неменяющийся, нестареющий, всюду поспевающий Рагнар Стром.
— Опять судьба и паспорт нейтрала дали мне возможность побывать на войне с фашистской стороны, — усмехнулся он. — О, нет, я не преувеличиваю — с фашистской. (Он вынул пачку фотографий.) Посмотрите вот это. Я снимал в армейском бараке. Видите — солдат пишет. Поясню — он пишет письмо своей подружке в Штаты. Этот, видите, ест. А вон тот, слева, пытает вьетнамскую девушку. Он накладывает ей фосфор на веки. Это ужасная боль. Как она кричала! Те двое выругались, но один продолжал писать, а другой — жрать. Скажите, Виктор Александрович, эти палачи — выродки? Мне они показались нормальными американскими парнями.
— Америка велика, — хмуро сказал Яхонтов. Что он мог ответить? Он поймал себя на том, что ему стало стыдно за Америку. Ведь он американец, и если бы ему сейчас пришлось встретиться, скажем, в Москве с вьетнамцем, тот был бы вправе спросить с него, с Яхонтова, за Америку. Разве не так? Виктор Александрович еще не знал, что скоро в стране поднимется буря, что Вьетнам во многом прояснит, кто есть кто в США.
Да, вскоре многое поменялось. И не только по отношению к Вьетнаму. И вот уже в речах президента — Ричарда М. Никсона — замелькало слово «разрядка», и «холодную войну» официально похоронили. Но, убежденно считал Яхонтов, позитивные перемены происходят лишь потому, что СССР становится все сильнее, богаче, авторитетнее. Он не верил, что хозяин Белого дома по доброй воле выговорил слово «детант», что, как умилительно писали газеты, у нас теперь «другой Никсон»— не такой, каким он вице-президентствовал при Эйзенхауэре, не ярый антикоммунист. Яхонтов помнил, как Никсон травил людей в Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, помнил и «трюк», с помощью которого нынешний президент когда-то пробился в сенат — он обвинил баллотировавшуюся по тому же избирательному округу представительницу демократической партии в том, что она «продала Москве» атомные секреты Америки! То был Никсон времен атомной монополии США и послевоенных тягот в СССР. А теперь — Никсон времен советских космонавтов, «жилищной революции» в СССР и — антивоенного, антирасистского, молодежного движения в США. Вот так-то, «трюкач Дикки»! Нет, не умилялся Яхонтов благостному облику «другого Никсона», как его лепили в газетах и на ти-ви. И не был потрясен Уотергейтом. Виктор Александрович достаточно долго дышал политической атмосферой Америки, чтобы не понимать: не эпидемия честности вспыхнула в Вашингтоне, а очередная борьба за власть, за право разрезать национальный пирог в пользу тех или иных монополий…
Его уже не так, как раньше, занимали подробности американской политической жизни — сказывался опыт. За мельканием лиц он научился различать процессы. Возраст в сочетании с хорошей памятью помогал находить любым событием аналогии в прошлом, что, как пену, снимало мнимую новизну и сенсационность. Но, конечно, возраст сказывался и в том, что силы убывали. Да, Виктор Александрович, приходится и тебе экономить силы — кто бы мог подумать. И вот как бы невзначай задаешь себе вопрос, что сегодня на ночь почитать — очередной опус Киссинджера или, может быть, плюнуть на него и взять томик Тургенева… И самое главное, почему он так постарел, — это одиночество. В 1966 году скончалась Мальвина Витольдовна. Через несколько лет после их золотой свадьбы. Он обратился в советское посольство и попросил разрешения захоронить прах жены на Родине. Вскоре Яхонтову сообщили, что ему предлагается совершить захоронение на кладбище Александро-Невской лавры в Ленинграде. Виктор Александрович понял, что это жест большого уважения к нему. В следующую поездку в СССР он опустил урну с прахом Мальвины Витольдовны в русскую землю. Яхонтову в тот год исполнилось восемьдесят пять…
Старел не один Яхонтов. Старел и читатель «Русского голоса». Средний возраст подписчиков рос, их число — уменьшалось. Шел неизбежный процесс ассимиляции, дети, а тем более внуки русских иммигрантов «теряли язык». Если они и придерживались прогрессивных убеждений (а таких много), они начинали читать левые газеты, — но на английском. В результате сократилось число подписчиков, стало меньше средств, пришлось уменьшить тираж и формат газеты. Но «Русский голос» не замолк. Газета, дающая объективную информацию о Советском Союзе, призывающая к разрядке и миру — нужна. Яхонтову неоднократно приходилось видеть, как старшие читают младшим его статьи вслух, переводя на английский. А иным и переводить не надо — они понимают по-русски со слуха, а вот читать — не научились. Но — хотят знать правду о Родине отцов.
А Плотников-Карпентер умер, тихо угас, доживая свой век в Арров-парке. После смерти Федора продали его домик, вещи раздали (он сам так просил сделать — по русскому обычаю). Все финансовые документы он держал в образцовом порядке — чисто по-американски. Купили могилу, оплатили похороны и поминки. После всего осталось 7762 доллара. Покойный завещал: остаток разделить поровну, одну половину передать в фонд «Русского голоса», другую — переслать в Москву, в Советский фонд мира.
Федин коттедж купил Гарри (Герасим) Савчук, из дипишников. Теперь они на равных с ветеранами бывают в Арров-парке, в редакции «Русского голоса». Разумеется, это дипишники не из палачей, а из военнопленных, запуганных американскими офицерами в лагерях и побоявшихся вернуться, из тех девчат, что были угнаны в фашистскую неволю и прошли такие муки и унижения, о которых слишком страшно говорить… Эти люди имеют свой счет к фашизму и войне. Много узнал от них Яхонтов, жизнь каждого из них — сюжет для повести, для телесериала. Но им не предлагают писать в популярные журналы, не приглашают в телестудии…
Между тем в Америке снова зазвучали слова «русские эмигранты». Виктор Александрович сначала о них прочитал, потом увидел по телевидению и наконец столкнулся лицом к лицу. Первая такая встреча произошла неожиданно и, надо признаться, повергла уже почти девяностолетнего Яхонтова чуть ли не в шоковое состояние. Да, несмотря на свою необычайную выдержку, поразительное умение владеть собой, он, Яхонтов, на какой-то миг растерялся. Потом, конечно, взял себя в руки… А дело было так. В редакцию пришел человек средних лет, скорее даже пожилой, спросил редактора. Его проводили к Яхонтову. Гость представился. Фамилию Виктор Александрович не расслышал (слух у него начал слабеть), но имя-отчество разобрал отчетливо: Григорий Самойлович. Яхонтов, предупредив, что с ним надо говорить громче, спросил, чем может быть полезен.
Посетитель, небрежно махнув рукой в сторону двери, сказал до непристойности развязно:
— Я вижу, голос у вас русский, но есть и евреи. Почему бы вам не взять еще одного?
Вот тут-то Яхонтов не сразу понял, что перед ним один из так называемых «вновь приехавших», и, вместо того чтобы сразу оборвать недопустимый в «Русском голосе» разговор, пробормотал что-то вроде того, что не вполне, мол, понял, с кем имеет честь…
А Григорий Самойлович, не спросив разрешения, закурил и в небрежной, раздражающей манере стал рассказывать о себе. Полгода как оттуда (взмах рукой, видимо, означающий — из СССР). Устроил себе вызов от родственников в Израиле. Х-ха, откуда у меня там родственники. Заранее подсуетился, слава богу — не дурак, в Израиль ни ногой, из Вены сразу махнул в Рим, там перекантовался, и вот я здесь. Ищу работу. Был у Седых (Яхонтов, разумеется, знал, что это псевдоним Якова Цвибака, редактора «Нового русского слова»), пока вакансий нет, посоветовали обратиться к вам. Вот и пришел.
Наконец Яхонтов взял себя в руки и уже спокойно, сухо спросил: