Война теней (СИ)

Третье же и отнюдь не самое малозначимое — отслеживание любых контактов в остатками «декабристов» пусть со стороны не самого министра иностранных дел, но хотя бы его доверенными лицами. Особенно теми из них, которые не были на виду, предпочитая укрываться «в тенях». Это устанавливалось особенно сложно, поскольку надзор за теми же Волконским и Оболенским в последние годы их жизни был так себе, без особого внимания. И посылали туда далеко не лучших представителей жандармерии, что, по мнению самой Станич, было большой ошибкой. Особенно в свете визитов князя Волконского к Герцену и прочим. Это должно было не просто насторожить, а заставить «бить в колокола». Ан нет… не поняли, не прочувствовали.
— Гнать бы их поганой метлой со службы! — проворчала Мария, отбрасывая в сторону очередную бумагу, только что изученную. — Могли бы понять ещё несколько лет назад, что это не просто так, не скучающий вояж одного и не желание где-то напечатать свои мемуары другого. И страх неудавшегося диктатора нужно было брать на заметку, а не списывать на старческую слабость ума и тяжелые последствия пребывания в Сибири.
Дзин-нь! Звук колокольчика, в который позвонила Станиц, разнёсся далеко, призывая в выделенный ей рабочий кабинет одного из слуг.
— Чего угодно, госпожа? — склонился тот, ожидая приказаний.
— Скажи фон Шоллену, что я прошу его, как у него появится возможность, прийти сюда. Есть несколько вопросов.
— Слушаюсь. Не извольте беспокоиться. Всё сделаем-с.
Мария только отмахнулась. Дескать, иди уже и не тревожь воздух пустыми словами. В целом же ей нравилось не только в Санкт-Петербурге, но и в особняке фон Шоллена, являющегося посольской резиденцией. Снимать собственный дом? Не было желания возиться, находить на свою голову лишние хлопоты с наймом прислуги и прочим. Куда удобнее оказалось остановиться в доме того, кто уже успел всё это сделать. А к тому же был в достаточной мере гостеприимным человеком, неплохо знакомым по Ричмонду. Да, Фридрих бывал в столице американской империи редко, больше наездами по понятной причине, пересекая океан лишь при необходимости срочных консультаций, неосуществимых посредством писем. Только и этого хватило для установления неплохих приятельских отношений.
Возраст же? Нет, ну а что возраст? Фон Шоллену ещё и сорока не исполнилось. Практически во всех министерствах Конфедерации, а потом и империи вверх взлетело много не просто молодых, а порой и вовсе юных дарований. Становление государства. серьёзная, жесткая война, ценой которой являлось само существование новообразованного государства — всё это весьма способствовало отсеву не только бездарей, но и сероватых посредственностей. Никакие «заслуги семьи» или «выслуга лет» не помогала да и помочь не могла. Только собственные таланты, знания, удача, наконец. Примеров тому была масса. Из таких оказался и фон Шоллен, проявивший себя в государственном секретариате, оно же министерство иностранных дел на американский манер. Сначала просто работа в госсекретариате, затем в области установления связей в Российской империи, потом… Потом пост аж целого посла, на которой он сумел себя показать должным образом.
Зачем Марии понадобился Фридрих? Хотелось посоветоваться относительно дальнейших шагов касаемо проблемы «декабристов», их связей с Горчаковым и того, что из этого получалось. Именно это никак нельзя было обсуждать с Сашей. Ведь пока не собраны действительно весомые доказательства, обвинять канцлера, бывшего министра иностранных дел и нынешнего приближённого цесаревича… Не то что опасно, просто могло поставить под удар прочность отношений между ней и одним конкретным великим князем. Тем самым, которому лучше было бы малость возвыситься, став не просто сыном императора, а ещё и его наследником.
— Мария, — раздался голос входящего в кабинет посла. — Выглядите прекрасно, но вместе с тем немного утомлённой. Предлагаю прекратить корпеть над скучными бумагами и пройтись по берегу столь полюбившейся вам Невы. Нечастая для этого города солнечная погода, тепло. Можно и в экипаже, но тут как вам будет угодно.
 
Эмоции, искренность, напор. И ничего ощутимо лицемерного, хотя фон Штоллен был горазд и на это, если требовала обстановка. Дипломатия, она ведь такая, требует от достигших на этой ниве определённых высот уметь прятаться под масками, облекать ложь в убедительные слова, а также использовать язык для скрытия истинных мыслей. Ну а ещё следовать максиме, изречённой великим Талейраном, что ошибка зачастую хуже преступления.
Фридрих фон Штоллен со всем этим хорошо справлялся, но вместе с тем умел разделять дом и работу. Коварный и хитрый дипломат вовне, любящий супруг, отец и радушный хозяин в частной жизни. Настоящей частной, а не той, которая пересекалась с необходимостью.
— Сегодня если и будет прогулка, то вечерняя. Но пешком, а то ноги размять надо, — не выдержав. Станич потянулась аж до хруста в суставах, не особенно в данные секунды беспокоясь об этикете. — Я нащупала слабое место Горчакова, теперь нужно не упустить. И сохранить тех, кто может хоть что-то сказать.
— Это значит… — заметно так удивлённый Фридрих едва не присел пимо кресла. — Неужели он действительно отдал приказ избавиться от своих прежних друзей?
— Между дружбой и достижением цели склонный к фанатизму идеалист выберет цель. Ту самую, которая «звезда пленительного счастья». А как компенсация те имена которые возникнут «на осколках самовластья», — покривилась Мария. — Горчаков даже не умён, а гениален, но он тоже ошибается.
— Показывайте, Мария. Но я до сих пор не могу поверить! В то, что он оставил след, тоже.
— Не он и даже не его ближнее окружение. Тут всё сложнее, хитрее, коварнее. Самое начало клубка, который нам только предстоит размотать. Очень повезло, что нам не чинят препятствий, дали все нужные бумаги и даже готовы помогать. Во многом помогать! Вот, смотрите…
На самом деле в бумагах пока не было ничего такого уж серьёзного. По отдельности не было. Зато если собирать из отдельных частей, словно кусочков мозаики, единую картину, да ещё примерно зная, что в итоге должно получиться — тогда ситуация становилась совсем иной. У Марии имелся ключ… к двери, которой пока не существовало, которую лишь предстояло собрать. Тогда и только тогда удастся показать и доказать сперва Саше, а потом и его отцу-императору, кто такой Горчаков и какие беды он может принести империи, которой вроде как присягал служить.
— Все идеологи и военные лидеры заговорщиков мертвы, Мария, — попробовал напомнить девушке фон Шоллен. — Всё, что от них осталось — это бумаги. Если что и было могущее доказать ваши мысли, это наверняка успели сжечь.
— Бумага хорошо горит и этим пользуются долгие века, — согласилась Станич, словно в демонстрацию сказанного поджигая какой-то ненужный листок от пламени свечи. — Зато остаются люди. Я даже не про тех «декабристов», которые остались живы, но ничего серьёзного не знают. Сами по себе они никто. А если мы сделаем вот так…
На большом и пока что почти чистом листе бумаги стали появляться проведённые карандашом линии, связывающие между собой разные квадраты, прямоугольники и кружки. Внутри каждой геометрической фигуры было чьё-либо имя или, на крайний случай, название объекта. Линии-стрелы также обзаводились подписями, поясняющими, что именно связывает тех или иных людей, учреждения, случившиеся в прошлом события. Мария Станич на глазах у Фридриха фон Шоллена создавала сложнейшую схему, почти что паутину, нити которой вели из настоящего в далёкое прошлое, а оттуда вновь в сегодняшние дни, при этом мало-помалу, но оплетая канцлера Российской империи, князя Александра Михайловича Горчакова. Паутина, которую плёл Горчаков: старая, липкая, успевшая опутать многое и многих. И новая сеть, создаваемая уже молодыми хищниками, Марией и Виктором Станичами, с целью добраться до паука старого, но от своего возраста вовсе не ставшего менее опасным. Разве что чуть более небрежным из-за уверенности в своей незаменимости и неприкосновенности, да и то за последние пару лет вновь перешедшего в состояние готовности отразить любую угрозу.