Покоряя Эверест

Весь мой оптимизм развеялся, как дым, когда я спустился в провал и осторожно двинулся по левой стороне к выступу. По крайней мере, подумал я, загляну за угол. Мое любопытство было удовлетворено лучом надежды. Здесь была небольшая ниша, примостившаяся над пропастью. Возможно, удастся подняться по ее дальней стороне. Войти было трудно, но мне удалось проползти под нависанием [128] и упереться коленями в наклонную плиту. На дальней стороне я забрался в угол к узкой полке слева от меня. Над ней была короткая стена. Очевидно, двигаться здесь будет очень трудно, и я не мог сказать, куда она нас заведет. Я отчитался Портеру о результатах удручающей разведки. Моя уверенность едва теплилась, но ответ Портера показал, что он обладал чудесным даром слепой веры или же сделал такой вид. В любом случае ему было необходимо двигаться, ведь мне понадобилось бы больше веревки, если бы я попытался здесь подняться. К счастью, я смог занять такую позицию, чтобы помочь ему сгруппироваться, пока он минует нависающий выступ, и вытащить его на наклонную плиту – наличие рюкзака на спине в этот момент могло сделать положение чрезвычайно неудобным. И я рассчитал, что таким же образом мы сможем и вернуться. На дальней стороне углубления виднелся участок снега. Туда Портер и вонзил свой ледоруб. Эта страховка была недостаточной, но это было лучшее из доступных средств. Если бы он дрогнул тогда, я сомневаюсь, что смог бы преодолеть этот отрезок. Я снова забрался в правый угол и совершил траверс влево, к узкому выступу. Теперь я был почти прямо над своим товарищем, а надо мной была стена, максимально отвесная, – короткое препятствие высотой всего от 15 до 20 футов, но, признаюсь, вызывающее опасения. Несколько секунд я пребывал в смутных сомнениях, исходя из мысли, что совсем недавно был настроен принять такой же вызов – пройти сложный отрезок пути, – с самоуверенно-довольным жестом лидера, ведущего к победе. Теперь все было иначе: мой дух противился этому. Я гадал, была ли плоть немощнее духа [129]. А если ради начала сего действия нужно больше усилий воли, потребуется ли меньше усилий тела, чтобы совершить подъем? Я оглянулся, неловко посмотрев вниз, и увидел, как Портер деловито привязывает веревку к своему ледорубу – страховке, с которой никто из нас не ощущал себя в безопасности. Я, несомненно, невзлюбил его за эту невозмутимость. Тем не менее вон он – невозмутимый и деловито бодрый – факт, от которого мне не сбежать. Я отвернулся от него, почти злясь на эту его комбинацию из максимально благодушного настроя (еще сильнее обычного) и праведной уверенности в его проклятой страховке; и почти сожалея, что нашелся такой дурак, который, видимо, наслаждается нашей нынешней ситуацией. И в то же время, снова посмотрев вверх, в глубине души я был изумлен и рад, что Портер так хорошо играет эту роль.
Что касается сложности последовавшего далее предприятия, я чувствую себя совершенно некомпетентным, чтобы выносить какие-либо суждения. На крутую маленькую стену взобрались благополучно, как и ожидалось. Но опоры для пальцев казались мучительно малы, и пришлось переставлять ноги по крошечному выступу внизу. Баланс, без сомнения, был важнее всего. Возможно, это был не особенно сложный отрезок. Портер последовал за мной с большей легкостью, чем я ожидал. Тем не менее в моей памяти осталась картина короткого интенсивного усилия ума и тела – в такой незащищенной ситуации, что она меня тревожила.
Я предполагал, что, преодолев эту стену, мы так или иначе найдем путь наверх по эту сторону нашего гребня, и был разочарован, поднявшись на несколько футов выше и осознав, что мы не сможем двигаться по этой линии маршрута. Портер, однако, сделал хороший рывок вправо и, пользуясь идущей наискосок трещиной, добрался до гребня. Мы преодолели крупное препятствие, но сдержали радостные возгласы: наши надежды еще не обрели уверенности. Напарнику пришлось подставить мне плечо, чтобы я поднялся на следующую ступень на гребне. Я стремительно поднялся почти на 50 футов выше, пересек жандарма, добрался до дальней точки, а затем крикнул Гарольду, чтобы он следовал за мной. Когда он догнал меня, оттолкнувшись от своего ледоруба и вернув его благодаря изобретательному приему, я сидел на последней башенке. Она весьма к месту увенчивала наш контрфорс, подарив мне точку обзора, с которой я смотрел вдаль, на гребень, и вниз – на приветливый Монтанвер.
 
Теперь мы были отделены от вершины хребта Шармо острым заснеженным гребнем, перемежавшимся несколькими скалистыми преградами. Упершись ногами в склон, выходящий на Монтанвер, и подтянувшись на руках, мы перебрались через гребень и быстро добрались до первой из преград – отвесной стены, которую я уже приметил. Ее было легко преодолеть, и далее наш путь вверх был прост. Гора больше не сопротивлялась. День был наш. В 3:45 пополудни мы поднялись на вершинный хребет.
Погода, к счастью, была неплохой. Ветер гнал облака на наш пик и с него, но не так сильно, чтобы окутать нас плотной пеленой. И в любом случае мы могли вернуться по своим же следам на снегу, что вскоре и сделали. Спуск прошел без происшествий и привел нас обратно в наше пристанище в назначенный час, как раз к ужину.
Оглядываясь назад, следует добавить несколько слов о нашем восхождении на Шармо. Для людей, которые пока были не в лучшей форме и еще недостаточно окрепли, это был довольно напряженный день. Но для двух альпинистов без горного гида это была настоящая экспедиция. Они буквально терлись носами о камни, и, если бы они не могли безопасно взобраться на эти скалы, они бы отказались от подобной затеи. Единственный риск, на который пришлось пойти, заключался в спуске обычным путем, через ледник Нантильон. Подъем ни разу не сопровождался падением камней. Третий человек обязательно вызвал бы задержку в нескольких местах. Я полагаю, что у группы из более двух альпинистов будет мало свободного времени на этом маршруте. Правда, мы потратили впустую около сорока пяти минут под Красной Башней, и можно было сэкономить время, не делая тот двадцатиминутный привал в 9:30. Вероятно, наличие льда в нескольких местах стоило нам еще сорока пяти минут, но мы добрались до ледника раньше, чем рассчитывали, и я не думаю, что наш темп был медленным. С того момента, как мы достигли подножия длинного камина, и особенно после обеда это восхождение было самым быстрым из всех моих перемещений по столь сложным скалам. Без сомнений, нам хватало времени для спуска. Лично я испытываю уважение к леднику Нантильон. Я хотел миновать сераки до захода – после того, как пагубное влияние заходящего солнца ослабнет, – и до критического часа или около того, когда ночью ударит мороз.
Я довольно подробно описал эту экспедицию по чисто литературным соображениям. Можно было сухо и кратко описать суть экспедиции. Но, признаюсь, я не владею искусством лаконичного повествования без деталей, и подать все в качестве истории показалось мне лучшей возможностью вас заинтересовать.
Инциденты, случающиеся при скалолазании, обычно дают больше материала для рассказов, чем часы, проведенные на снегу и льду. Есть заметные исключения, вроде подъема Маммери [130] на перевал Коль-дю-Лион и восхождения нашего покойного президента «Альпийского клуба» на Монблан через гребень Петерей. Но, думаю, в целом обнаружится, что гораздо больше чернил потрачено для описания трудностей на камнях, а не на льду и снегу. На мой взгляд, это прискорбно. Для лучшего, что может дать нам скалолазание, необходимо разнообразие. Но лед и снег, как мне кажется, дарят больше прекрасных и тонких переживаний и опыта, чем голые скалы. Я бы выразил первый альпинистский инстинкт простыми словами Шелли: «Я люблю пушистый снег и узоры льдов» [131]. Не люблю альпийские вершины, лишенные снега. Например, я ненавижу Доломитовые Альпы, хотя никогда их не видел, за их бесплодную засушливость, которую не может скрыть ни одна фотография. Они кажутся мне враждебной пустыней. Я не завидую ни одному альпинисту так сильно, как тем, кто совершил восхождение на Бренву, когда оно было еще сравнительно безопасным. И кажется парадоксальным, что я так старался описать экспедицию, которая содержит слишком мало того, что я считаю утонченными деталями.