Черные кабинеты. История российской перлюстрации, XVIII — начало XX века

31 августа 1826 года особый комитет при правительстве разработал специальные правила по осуществлению перлюстрации. Определяющим было подтверждение двух традиционных условий: сохранение перлюстрации в величайшей тайне и то, что она должна быть сосредоточена в одном управлении, т. е. в почтовом ведомстве[340]. Напомню: на всем протяжении XIX века перлюстрация в официальных документах именовалась «непроницаемой тайной». В июне 1917 года старший цензор М.Г. Мардарьев показал на допросе, что издавна существовало распоряжение «уничтожить все документы, касающиеся перлюстрации, в случае народных волнений и беспорядков»[341]. То же относилось и к монополии почтового ведомства на проведение перлюстрации. Показательный в этом плане случай произошел еще в 1758 году. 15 января 1758 года года нарвский почтмейстер Шмит подал рапорт, что генерал-аудитор-лейтенант Исаков (помощник руководителя главы армейской судебной системы) потребовал задерживать отходящую почту, «пока он письма просмотрит». На другой день Исаков был срочно привезен в Петербург и допрошен. Он все отрицал. Тогда императрица велела канцлеру А.П. Бестужеву-Рюмину (накануне его опалы) срочно затребовать обстоятельные показания почтмейстера[342].
Однако теперь если сохранение тайны перлюстрации неуклонно соблюдалось, то со вторым принципиальным условием ее осуществления происходили на практике значительные изменения. В эту тайную сферу охотно вмешивалось военное начальство, как в столице, так и на местах. Копии писем и выписки из них в Петербурге шли прямо на стол начальнику Главного штаба И.И. Дибичу или дежурному генералу, которые уже в свою очередь докладывали о них императору или сами определяли дальнейшего адресата. Характерно письмо главнокомандующего 1‐й армией Ф.В. Остен-Сакена от 9 января 1826 года Дибичу:
Для преследования при теперешних обстоятельствах злонамеренных людей и благовременного открытия их замыслов, я почел необходимым поверять партикулярные письма чрез почту пересылаемые. Посему я требовал от некоторых почтмейстеров, чтобы они допустили доверенных от меня чиновников к раскрытию и чтению писем, но они отзываются, что имеют повеление от своего начальства, по коему требования моего выполнить не могут. Хотя мера сия может показаться строгою, но при настоящих обстоятельствах она необходима, ибо много способствует наблюдению за действием злонамеренных. А потому я покорнейше прошу Ваше Превосходительство испросить Высочайшее соизволение, дабы Почтмейстеры поставлены были в обязанность выполнять требования мои по сему предмету[343].
В результате 28 января Дибич отвечал Остен-Сакену, что по высочайшему повелению предложено «отправить в Могилев чиновника, знающего сие дело… чтоб сие рассматривание производилось в одном Могилеве на Днепре». Через три дня, 31 января, Дибич сообщил А.Н. Голицыну, что император разрешил «допустить в Белорусском Могилеве секретное рассматривание подозрительных партикулярных писем» и предлагал отправить туда «известного Вам чиновника, знающего сие дело». На документе имеется сбоку приписка, что «Нач. [альник] штаба лично объяснился по сему предмету с князем Голицыным. 5 февраля»[344]. Таким образом, вопрос о новом перлюстрационном пункте был решен без непосредственного участия главноуправляющего Почтовым департаментом.
Одновременно 7 января по распоряжению Николая I для производства перлюстрации в Киев был направлен опытный чиновник В.К. Поль, находившийся там до мая. Но отобранные письма и выписки он передавал теперь старшему адъютанту штаба 1‐й армии гвардейскому капитану В.С. Сотникову и готов был оказать ему профессиональную помощь. Дело в том, что Сотников был прислан в Киев в декабре 1825 года для наблюдения за командиром 4‐го пехотного корпуса А.Г. Щербатовым, его штабом и настроениями в городе. В апреле 1826 года Сотников решил задержать письмо некой статской советницы Стефани сыну, поручику Густаву Стефани, как содержащее недопустимые слухи. Но пропажа письма могла породить среди обывателей нежелательные подозрения в чтении их корреспонденции. Тогда Поль предложил гвардии капитану следующую комбинацию: для сохранения доверия к почтам он сам пустит в здешней публике слухи — сначала, что сумка с деньгами и простой корреспонденцией, отправленная в Петербург, за Черниговом потеряна, а потом, что та сумка военным начальством отыскана и пропало только несколько писем, но некоторые из писем найдены раскрытыми[345].
 
В ходе доклада А.Н. Голицына 6 февраля 1826 года Николай I распорядился, чтобы финляндский почт-директор Ладо доставлял перлюстрированную корреспонденцию не только в Петербург, но и генерал-губернатору Финляндии А.А. Закревскому[346]. В октябре того же года И.И. Дибич писал великому князю Константину Павловичу в Варшаву: «Государь император поставил себе правилом сообщать Вашему высочеству все доходящие до Его Величества сведения», относящиеся до Царства Польского[347].
После создания в июле 1826 года III Отделения Главный штаб стал препровождать перлюстрированные выписки его начальнику — А.Х. Бенкендорфу[348]. Только за неделю, с 21 по 29 декабря 1826 года, ему было прислано двадцать выписок, в том числе из письма П. Араповой из Москвы адъютанту самого Бенкендорфа С.Н. Муханову, копии писем одному из братьев графов Вильегорских, секретарю киевского губернатора П.А. Жандру, В.Л. Пушкину в Москву, двух писем издателя журнала «Отечественные записки» П.П. Свиньина генерал-лейтенанту Д.Д. Шепелеву в Москву, писем бывшего иркутского губернатора Н.И. Трескина, копия письма адъютанту новороссийского генерал-губернатора графа М.С. Воронцова князю В.М. Шаховскому в Москву[349]. Затем уже копии перлюстрированных писем стали поступать в III Отделение прямо из секретной экспедиции почтового ведомства. По усмотрению руководства III Отделения по этим выпискам делались соответствующие распоряжения. Таким образом, при Николае I, в отличие от его предшественников, произошло определенное разделение ответственности за дело перлюстрации. Всеподданнейшие доклады об организации перлюстрации, создании новых «черных кабинетов» или закрытии некоторых из них, их финансовом обеспечении, наградах чиновникам делал главноуправляющий Почтовым департаментом. Процессом перлюстрации по‐прежнему занимались почтовые чиновники, а выписки и копии писем непосредственно докладывались государю начальником III Отделения[350].
Один из высших чиновников III Отделения, А.К. Гедерштерн, возражая против возвращения 365 выписок из перлюстрированных писем руководителю Почтового департамента, писал графу А.Ф. Орлову в ноябре 1844 года: «Если почтовое начальство печется о сохранении в тайне переписки, о чем мы разделяем его попечение, то с другой стороны и мы должны содержать в тайне наши по выпискам распоряжения. Наконец почтовое начальство не должно… знать, какое Его Величество даст направление представляемым выпискам из писем»[351]. Но 31 декабря 1844 года по решению императора эти выписки были переданы новому главноуправляющему Почтовым департаментом — В.Ф. Адлербергу. Впоследствии такие выписки возвращались в почтовое ведомство более или менее регулярно вплоть до марта 1856 года[352].
В результате по перлюстрированной переписке, докладывавшейся императору, возникли так называемые меморандумы, т. е. таблицы, имевшие четыре графы: порядковый номер, от кого и кому письмо, содержание письма, что сделано[353].
Особой заботой стал контроль за перепиской декабристов, отправленных на каторгу в Сибирь и сосланных на Кавказ. По соглашению Почтового департамента, III Отделения и министра внутренних дел в 1826 году император повелел, чтобы вся корреспонденция лиц, отправленных в Сибирь и состоявших под гласным надзором полиции, «была выдаваема им и принимаема от них на почту через начальников губерний». Для этого из Министерства внутренних дел в Почтовый департамент присылались списки сосланных «государственных преступников»[354]. Таким образом, чтение данной корреспонденции не являлось перлюстрацией, а относилось к цензуре. Но одновременно вставали вопросы: как быть с письмами, которые могли быть отправлены через знакомых? как быть с письмами людей, привлеченных по делу 14 декабря, но в отношении которых последовали административные меры — разжалование в рядовые, отправка в действующую армию на Кавказ и т. п.?