Жизнь моя

Прекрасно разработано!
* * *
Когда Нерисса ушла наверх прилечь, Патрик позвонил Антонии. Вернее, он попытался дозвониться до нее, но она либо отключилась, либо ее не было — трубку она не подняла.
Он говорил себе, что намек Нериссы о Саймоне Тойнби не соответствует действительности. Обычная вещь для Нериссы: отсутствие тонкости. Это вызывало чувство неловкости за нее. Вернее, вызывало раньше.
Теперь же он вспомнил покрасневшие глаза Антонии в пятницу днем. Разбитые бокалы на кухне, облитые вином стены. «Я вышла из себя», — сказала она ему. И он подумал, что это из-за Дебры. Теперь он засомневался.
Но ненадолго. Если бы Антония предпочла ему Великого Инквизитора, она бы сказала ему об этом прямо.
Патрик встал и прошел в свой кабинет.
Потом снова позвонил ей.
На этот раз он оставил большое сообщение. Он сказал, что расстается с Нериссой, и просил, чтобы она ему перезвонила.
— Пожалуйста, — добавил он.
Двадцать минут спустя звонка от нее все еще не было.
Нерисса просунула голову в дверь.
— Со всеми этими делами забыла тебе сказать, Я пыталась дозвониться до тебя сегодня, но тебя нигде не было. Думаю, Дебра и Джулиан тоже пытались…
— Джулиан? — быстро переспросил он. — Почему Джулиан? Что случилось?
— Конечно, — продолжала она, — Дебра, как всегда, сама неприкосновенность. А что касается Джулиана, то можешь себе представить.
Вдруг ему стало плохо от ее маленьких игр.
— Что? — спросил он тоном, от которого покраснел ее нос.
— Моджи пыталась покончить с собой прошлой ночью.
  
Глава 31
 
— Je suis désolée, mademoiselle, — бодро сказала библиотекарша, — mais vous devez patienter encore quelques jours.  [5]
— Несколько дней, — повторила Антония сквозь зубы. — Это что будет, пятница? Ах, четверг… Может быть, вы скажете мне, почему я должна ждать несколько дней, ведь вы неправильно прочли мой запрос и указали неправильный шифр.
Библиотекарша пожала плечами — очевидно, этот жест был отработан сотнями подобных стычек. «Принимайте как есть или отменяйте заказ, — красноречиво говорил он. — Однако поторопитесь. Скоро уже закрываться, а здесь еще полно недовольных заказчиков, которые только и ждут, что я разобью их надежды, прежде чем уйти домой».
Огорченная, Антония заполнила новую форму, на этот раз оскорбительно большими печатнами буквами, с маленькими улыбающимися рожицами вместо точек над «i». Они с библиотекаршей расстались со взаимной неприязнью, хотя и вежливо кивнули друг другу.
Антония пошла в столовую, купила кофе и поставила чашку на стол в углу. Господи, она была в ужасном настроении!
«Позвони мне», — сказал он, перед тем как уйти.
Что бы это значило? «Позвони мне, и мы будем вместе»? Или «Позвони мне и прости за все, поскольку я женюсь на Нериссе»? О чем он думал, положив рисунок на стол и улетев в Лондон, не сказав больше ни слова?
Вертя в руках чашку, она переходила от уныния к раздражению. Патрик никогда не освободится от Пасморов. Хотя бы потому, что думает: он должен занять место Майлза. Он должен быть образцовым сыном и образцовым женихом.
Звонить ему не было смысла.
Но почему, спрашивала она себя, он хранил его все это время?
В двадцатый раз, после того как он отдал ей рисунок, она достала его из сумки. Пегас радостно несся навстречу Беллерофонту, выгнув шею и раздувая ноздри в восхищенном ржании. Вокруг копыт вился в беспорядке акантус. А рядом с одной из ветвей лежала маленькая змея.
Она сразу ее узнала. Свернувшаяся кольцом змея была личной печатью Кассия. Как и большинство образованных римлян, он носил ее на пальце и пользоваться ею, запечатывая письма и, возможно, военные приказы. Она была его частью.
Это объясняло тот странный испуг, который она пережила на террасе, встретившись взглядом с маленькой зеленой ящеркой, так похожей на змею.
«Я узнал на записке печать моего молодого друга, — писал Плавт в одном из своих ранних писем, — и улыбнулся про себя. Никогда еще гадюка не была столь желанной!» Более широкий смысл ей открылся лишь сегодня утром, когда она лежала в гостевой комнате профессора Мерло, разглядывая потеки на потолке.
 
Печать Кассия — его символ — была помещена у ног крылатого коня. Возможно, это значит, что символ Ликарис находится у ног Беллерофонта, на другой стороне кубка, которую она не зарисовала двенадцать лет назад.
В холодном неоновом свете столовой она разглядывала чистое место на бумаге, где кончалась тога Беллерофонта. Эта пустота содержала ключ к Ликарис.
Кассий и Ликарис.
«Истина — в кубке».
Она напрягла память. Что было на другой стороне кантароса?
Но ничего не приходило.
Но теперь она знала, что была права. Только это могло объяснить, почему Кассий сказал своему другу, что загадка, возможно, будет разгадана, когда Ликарис умрет. Потому что, когда римляне умирали, их кремировали, а пепел помещали в урну. Если римляне были богаты, урны украшали их печатями.
Теперь задача сводилась к тому, чтобы идентифицировать печати спасенных женщин и вспомнить, не было ли на кубке подобного.
Звучало просто. Но некоторые римские женщины, выходя замуж, сохраняли свои печати, а некоторые — нет. А у кого-то вообще не было печатей.
Проблемы множились. По крайней мере, после дневных копаний в библиотеке она сузила число кандидаток до трех.
В маленькой группе, совершившей побег из Перузии, было двенадцать человек. Из них пятеро — женщины. Во первых, ломала голову Антония, почему группа была такой большой? Зачем же спасать двенадцать человек, когда хочешь спасти только одного? Потом ее осенило: маскировка! Если Ликарис все еще была замужем, Кассий, очевидно, не хотел привлекать внимание к их прошлой связи.
О тех пяти женщинах в «Kriegführung» упоминалось, что одной из них было около шестидесяти, а еще одна была десятилетней девочкой. Оставалось трое, но кто же из них Ликарис?
Первая — Эмилия Сатурнина, патрицианка, вышедшая замуж в пятнадцать лет. В 53 году до P. X. ей было двадцать два. К тому времени она могла быть вдовой или разведенной, и вполне возможно, возлюбленной Кассия.
Вторая — Валерия Атилия, дочь богатого виноторговца из Южной Испании. Она тоже была замужем, и в 53 году ей было около восемнадцати.
Третья — Тацита Корнелия, патрицианка, которой в 53-м было шестнадцать. Она — самая молодая из всех — хотя, поскольку девушки в Риме выходили замуж с двенадцати лет, это не давало повода ее исключать.
Похоже, явной фавориткой была Эмилия. Роман был бурным — в «Стихотворениях» упоминаются любовные битвы, после которых Кассий отступал с покусанной шеей и царапинами на щеках. На это способна женщина двадцати двух лет, а не девочка моложе двадцати.
Еще один пункт в пользу Эмилии: у Антонии была хорошая возможность идентифицировать ее печать. Ей повезло. Она узнала, что урна с прахом Эмилии находится где-то в хранилище Глипотеки, в Копенгагене. Один из ассистентов куратора был ее приятелем, и, хотя он был занят на раскопках, она могла рассчитывать на его помощь.
Но пока она сидела в столовой с кофе, до нее дошло, что даже если случится чудо и она найдет все печати, и одна из них подстегнет ее память, так что она хлопнет себя по лбу и воскликнет: «Эврика, я вспомнила! Это был четырехлепестковый клевер у ног Беллерофонта, и эта женщина — та самая!» — она все равно не будет знать этого наверняка. Потому что память любит подшутить. Иногда она подсказывает то, что хочется вспомнить, а не то, что было на самом деле.
Она не сможет с уверенностью сказать, что нашла Ликарис, пока не возьмет в руки кантарос и не увидит символ у ног Беллерофонта.
Антония пала духом. Что она делает здесь, гоняясь за смутными мечтами?
Студенты вокруг нее флиртовали, и, похоже, преуспевали в жизни. А что делает она?