Жизнь моя
— Тони, это так типично для тебя!
Она разинула рот.
— Где ты это нашла, а?
— В пеще…
— Разве ты не знаешь, что если где-нибудь найдешь что-нибудь старое, ты не должна это трогать?
Ее лицо вспыхнуло. Теперь каждую секунду можно было ожидать икоты.
— Ты ведь никогда не слушаешь! Говоришь, что хочешь учиться, а потом делаешь что-нибудь в этом роде. Как какой-нибудь глупый турист, который не знает ничего лучше.
— Я… я могу положить его обратно.
— Нет, не можешь! Не на то же самое место, где ты нашла это! Все, что мы могли бы выяснить по этому специфическому черепку, утеряно навсегда. Из-за тебя!
Она чувствовала себя больной. Они шли в молчании. Уже подходя к мельнице, отец заговорил с ней, чтобы подбодрить, тем голосом, который он всегда использовал, когда чувствовал, что слишком далеко зашел. Она сделала глубокий вдох, обернувшийся глотком.
— Извини меня за находку, папа.
— Не беда, — проворчал он, — это всего лишь осколок глиняного горшка. Их здесь — как грязи. Не о чем говорить.
— Так ты не думаешь, что он…
— Кассий никогда не был здесь, Тони. Это было всего лишь местное святилище для крестьян, если это вообще было святилище, в чем я сомневаюсь.
Она прикусила губу. Она знала, что он ошибается, но боялась вызвать новый взрыв. Или, еще хуже, прервать рассказ о его работе. Он вообще редко говорил с ней о Кассии, и вот теперь, когда он начал, она хотела, чтобы эта прогулка никогда не кончалась. Но он ничего больше не сказал, и молчание тянулось дальше. Это была ее вина. Она его рассердила, и теперь он никогда не будет ей ничего рассказывать.
Антония всегда знала, что Каролина — любимица ее матери, и привыкла считать, что тогда она должна быть любимицей отца. Теперь она поняла, что это вовсе не так.
— А как ты думаешь насчет того, — наконец проговорил ее отец, — чтобы, когда ты вырастешь, стать археологом, как я, и помогать мне разгадывать загадку, которую оставил нам Кассий. Тогда мы станем знаменитыми. Будем вместе ездить на конференции и всем рассказывать, как мы этого добились.
«И тогда ты будешь любить меня так же, как Каролину», — подумала Антония.
Она посмотрела на него и спросила:
— А что я должна сделать, чтобы стать археологом?
Глава 3
Суббота, 3 сентября 1988 г.
— Черт бы побрал эту археологию! — выругался Майлз, позвонив Патрику накануне вечером.
Он опять был обкуренным — Патрик был в этом уверен: и говорил слишком быстро, перемежая речь длинными вздыхающими паузами, и, как всегда, не придавал значения телефонным счетам. О чем беспокоиться? Это всего лишь деньги. О них позаботится его мать.
— Значит, раскопки продвигаются не очень успешно? — спросил Патрик.
— Хрен его знает, — ответил Майлз, — я не был там уже целую неделю. Зачем? Я всего лишь волонтер. А мы ничего не нашли за долбанных восемь недель.
— Как, совсем ничего?
— Ну, несколько черепков от цветочных горшков.
— А что, у римлян были цветочные горшки?
— Откуда мне знать?! Если тебе так интересно, можешь спросить у этого хрена руководителя, когда сюда приедешь.
— Ладно.
— Ох, как же я ненавижу, когда ты так поступаешь!
— Как поступаю?
— Самодовольно со мной разговариваешь. Это так по-американски!
— Я далек от самодовольства.
— Нет, ты именно самодовольный!
— Я просто удивился, почему ты все еще хочешь, чтобы я приехал, если эти раскопки обернулись таким провалом.
— Потому что. Без причин.
* * *И потому что Майлз — это Майлз. Патрик находился сейчас в самолете на Тулузу, удивляясь, какого черта он влез в это дело.
При всех своих безумных перепадах настроения, не лишенный снобизма Майлз был лучшим другом Патрика. Единственным, кто кинул ему спасательный круг в ту первую, ужасную неделю в Оксфорде, когда у Патрика совсем не было денег.
Тогда Майлз в своем грязном «фольксваген-гольфе» чуть не сбил его на перекрестке и, обругав предварительно, предложил вместе поесть карри. Хорошенько выпив, он сказал:
— Слушай, Пэдди, или как там тебя, ты не сможешь остаться в Холле, для тебя это будет просто ужасно, ты не встретишь никого стоящего. Почему бы тебе не поселиться в свободной комнате в моем доме?
Что Патрик и сделал.
Дом его друга — Боже мой! Мать Майлза была высококвалифицированным юристом и купила сыну еще один дом в качестве награды, когда тот с третьей попытки пролез в Оксфорд. Для него это было «летнее убежище» на юге Франции. Именно сюда и летел сейчас Патрик, проведя предыдущие два месяца за тренингом лошадей в скаковой конюшне, чтобы подкопить денег.
Никогда раньше он не встречался с миссис Пасмор, и надеялся, что так будет и дальше, поскольку ее голос звучал довольно подавляюще. Он был рад тому, что ни она, ни ее супруг, отчим Майлза, не собирались посещать Ля Бастид во время их пребывания там.
За три года, проведенные Патриком в доме на Норхэм Гарденз, миссис Пасмор ни разу не навестила своего сына. Как и отец Майлза, который был хирургом, как и его отчим, который был судьей. Майлз говорил, что ему все равно, но Патрик думал иначе. И он огорчался из-за этого, хотя и был счастлив, никогда не сталкиваясь ни с кем из них. Ему было неловко принимать благотворительность Майлза, но из-за настойчивости своего друга и вопреки собственным возражениям, он не платил за комнату. В конце концов, для очистки совести он решил, что лучше будет время от времени перечислять некоторую сумму на банковский счет. Майлз их сможет получить потом… Чтобы потратить на наркотики, насколько Патрик знал своего друга…
Друга… Патрика до сих пор поражало: неужели у него есть друг? После ухода его матери он не видел в этом смысла. Зачем привязываться к людям, ведь они могут тебя бросить.
Но Майлз каким-то образом влез к нему в душу. Возможно, потому, что они оба были на пару лет старше остальных на курсе: Патрик — из-за того, что сначала окончил колледж, а Майлз — из-за пересдач, хотя он всем говорил, что был на практике в Гонконге.
Но, как бы то ни было, они прекрасно ладили. Вместе ходили по вечеринкам, где Майлз напивался и дразнил Патрика тем, что тот не пьет; вместе снимали девушек, вместе учились, сдавали экзамены (или, в случае Майлза, проваливали их).
Майлз предпочитал учить Патрика тому, что он называл «предметом первой необходимости». Например, носить воротнички правильной жесткости и не под каким предлогом не закатывать рукава своего свитера, даже если кухня провоняла от жары, и при этом делать вид, что все О.К., — иначе ты будешь выглядеть как ученик начальных классов…
— И скажу тебе еще одну штуку, — вещал Майлз. — Доктор Хант — старый хрен, и против этого не попрешь. Хрен 24-каратный, чистейшей воды хрен!
Это утверждение заставило Патрика рассмеяться: для Майлза каждый был «хреном», включая его самого.
— Майлз, какая тебе разница? Ведь ты не собираешься становиться археологом, ты же будешь генеральным директором Би-Би-Си.
— А ты, Пэдди, мальчик мой, будешь моим персональным психотерапевтом, когда я слягу от напряжения.
— Ясно, ты на этих раскопках не ради трепета находок. Так кто она?
— Я думал, ты никогда не спросишь, дружище. Ах, это Девственница Весталка, чертовски сек-са-пиль-на-я!
С гудением загорелось табло «пристегнуть ремни безопасности». Патрик посмотрел в безоблачное небо, покусал губу. По тому, что рассказал Майлз, Антония Хант казалась персонажем, без которого он мог бы обойтись. Первоклассные английские девушки загоняли его в угол. Они неизменно начинали относиться к нему свысока, как только узнавали, что он из Вайоминга.
— А, это там, откуда ковбои? — спрашивали они. — И, кажется, «Мой друг Флика»? Так откуда, говорите, вы родом? Дюбуа? Это что, город такой?
Он знал, что чересчур остро реагирует на все это, но уже через пять минут начинал чувствовать, что превращается в неуклюжего деревенщину в ковбойке. А эта Антония Хант еще и умная — раздался выстрел с его последней линии обороны.