Жизнь моя

Ее нутро заполнялось холодной тяжестью.
Она отступила обратно в холл, и он последовал за ней.
— В такие дни, как сегодня, дом бывает несколько сумрачным, — сказала она. Это прозвучало до нелепости похожим на объяснения гида, расписывающего туристам величественный особняк. — Может быть, пройдем в сад, пока нет дождя?
Она прихватила «Barbour» со стойки и повела его через гулкий холл и гостиную с французскими окнами на террасу. Он озирался по сторонам в той осторожной молчаливой манере, которая была ему свойственна, когда он неуверенно себя чувствовал, и она поняла, что было ошибкой приглашать его в Холт Плейс.
Все более и более ощущая себя экскурсоводом, она провела его через розарий и через вересковые заросли, затем вниз по ступенькам и через лужайку к реке. Он шел рядом с ней, держа руки в карманах своего жакета. Впервые со времени их знакомства она заметила легкую хромоту, которой Майлз имел обыкновение дразнить его во Франции.
— Спасибо, что ты проделал весь этот путь, — сказала она неловко.
Он взглянул на нее.
— Я хотел видеть тебя.
Она помялась.
— Я думала, будет лучше поговорить с глазу на глаз. По телефону невозможно. Все эти дни Дебра отсоединяла меня. — Она бросила на него взгляд, чтобы убедиться, как он это воспримет, но его лицо оставалось внимательно-спокойным. — Я не имею сил сейчас сталкиваться лицом к лицу с Лондоном, — добавила она. — Это место стало моим убежищем.
— Действительно, это замечательное убежище, — пробормотал он.
С несчастным видом она рассматривала газон — радость и гордость ее матери. Накануне здесь поработали садовники. Лужайки были сверхъестественно изумрудного цвета, на котором единственное безукоризненное дерево катальпы пылало золотом на фоне темно-серого неба, пробиваемого лучами солнца. За газонами пламенели мощные валы вереска. Капли дождя блестели на террасах, увитых розами. В этом медовом освещении старый каменный дом выглядел необыкновенно величественным и внушительным.
Даже река была в сговоре против нее. Под плакучими ивами Джеффри, их древний лебедь-астматик, улучил именно этот момент, чтобы проплыть перед ними, выгнув свою эбеновую шею в горделивом презрении.
О чем она только думала, зазывая Патрика в такое место? «Принцесса даст аудиенцию в три. Простолюдинов убедительно просят прибыть вовремя».
— Моей матери сейчас нет здесь, — сказала она, пытаясь смягчить впечатление. — Они с отцом уехали в город, так что это место в нашем распоряжении. — Она покраснела. Это прозвучало как приглашение. Или еще хуже, как будто она снисходила до того, чтобы он чувствовал себя непринужденно. — Они должны посетить кардиолога, — добавила она. — Мой отец нездоров.
— Правда?
— Сперва мне казалось, что он выдумывает, но потом выяснилось, что он действительно болен. Какой-то вид сердечной недостаточности. — Она покусала губу. — Конечно, это нас очень волнует.
Он медленно кивнул.
До нее дошло, что он не претендовал на симпатию к ее отцу. Внезапно ей захотелось встряхнуть его. Она тут, видите ли, неловко поддерживает одностороннюю беседу, ненавидит себя за излияния, будучи вынужденной говорить совершенно ненужные вещи, когда не кто иной, как он, создал между ними дистанцию!
— Думаю, ты видел, — сказала она, — что написали о нас в газетах?
Он повернулся к ней.
— Что?
Наконец-то вопрос! Она почувствовала болезненное удовлетворение.
— В «Дейли Мейл» за вторник. Женщина, которая приходит к нам убираться, принесла. Всего пара абзацев. «Происшествие с jeunesse dorée во Французской Ривьере». Что-то в этом роде. Ужасно неточно, конечно, но очень увлекательно, до тех пор, пока это вас не касается.
— Антония, я…
— Они изобразили меня чем-то средним между Медеей и Леди Макбет. Безжалостная искательница сокровищ присваивает бесценный предмет для частной продажи.
— Что? Они написали, что ты его украла?
— О, разумеется, не в такой форме. Но ты же знаешь, как они ловки в косвенных намеках. — Она помолчала. — Кажется, они думают, что я взяла его и постаралась свалить вину на Майлза, поскольку он мертв.
 
— О Господи!
— Хотя ты там выведен просто замечательно. Эдакий современный Гэри Купер, бросившийся на защиту умершего друга, обнародовав правду.
Он вздрогнул.
— Это просто какая-то пародия на тебя. Тебе не кажется?
— Антония, послушай, я не ожидал…
— Разумеется, никто на самом деле не поверит в эту бессмыслицу. Но ты представляешь, что они об этом подумают: нет дыма без огня. А когда все сказано и сделано, проклятая вещь пропадает, и я по-царски закрываю оба раскопа. От этого никуда не денешься.
— Майлз сделал закрытие. Не ты.
— Но ответственность-то лежит на мне. А это единственное, что идет в счет. — Она отломила веточку ивы и начала отдирать остро пахнущую кору. — И кроме того, ту работу в Кембридже я не получила. Ее отдали кому-то другому.
— Как? Я думал, она у тебя в кармане.
— Я тоже так думала, пока не случилось все это. — Она бросила прутик в реку и смотрела, как его уносит течением. — Ничего страшного. Я подыскала кое-что другое.
Она не стала уточнять, что это «кое-что другое» было предложением от подозрительно неизвестного ассистента профессора из Туксона, штат Аризона, чьей единственной претензией на вхожесть в научные круги была страсть к неолитическим мусорным кучам, слишком бесславным, чтобы заинтересовать кого-то еще. «Не слишком напоминает Рим» — это был единственный комментарий ее матери, в значительной степени решивший исход дела.
— Прости. Я понятия не имел, что может так случиться.
Она принялась за другой прутик.
— Ты не представляешь себе, что это такое — читать о себе ложь в газетах. И знаешь, что действительно ужасно? То, что я вообще об этом беспокоюсь. Беспокоюсь о себе, беспокоюсь об отце и о нашей чертовой карьере, когда Майлз еще даже не похоронен.
— Антония…
— Это заставляет меня чувствовать себя такой подлой и хваткой. Такой грязной. — Внезапно она сорвалась. — Мне только хочется знать — зачем?
— Что «зачем»?
— Зачем ты солгал?!
Его лицо стало непроницаемым.
— Я не лгал.
Она была поражена.
— Патрик, ну как же, ведь это я!
— Майлз никогда не говорил, что взял его. Никогда. — Это прозвучало так, словно он уже сотню раз прокрутил это в голове.
— Но…
— Ты ведь была там, Антония. И ты знаешь это не хуже меня.
— Как ты можешь так говорить? Все, что он делал — и как он выглядел, и что он не говорил, и что он не делал, — все подтверждает тот факт, что он взял кубок!
Он повернул голову и смотрел на реку.
— Патрик, пожалуйста. — Она старалась, чтобы голос не дрожал. — Твои слова противоречили моим, и они предпочли твои. Кроме того, у меня ведь был повод солгать, разве нет? По крайней мере, так оно выглядит. Я имею в виду, что чертова штука была под моей ответственностью, и, когда она исчезла, очевидно, что мне надо было состряпать какую-то историю, и очевидно, что я оговорила Майлза. Когда ты над этим подумаешь, то поймешь, что это какая-то извращенная логика. Можешь себе представить, каково мне от этого?
Он подцепил носком ботинка кучку листьев. Наконец он произнес:
— Честно говоря, я представления не имел, что все может так обернуться. Но я должен был подумать о Моджи.
— О Моджи? При чем здесь Моджи?
Он нахмурился.
— Если бы я сказал коронеру, что Майлз взял кубок, подумай, что последовало бы за этим.
Сбитая с толку, она ждала, что он продолжит.
— Они бы проторили дорожку к ее двери. Полиция, пресса. Черт, да, может быть, ее собственные родители: «Так значит, ребенок помогал своему брату стащить кубок? Прекрасно, ну-ка давайте допросим ее! И даже если это еще больше поранит ее и без того травмированную маленькую оболочку, это, конечно, жестко, но мы всего лишь делаем свою работу». А ради чего, Антония? Ну что бы из этого вышло? Она ведь все равно не знает, где он находится.