Жизнь моя

— Нет, не в порядке. Я рассердился. Меня понесло. Извини.
Он хотел сказать больше, но Майлз наблюдал за ними, упиваясь произведенным эффектом. Патрик скорее бы проклял себя, чем дал ему повод для насмешек. Он внезапно понял, что если не уйдет отсюда немедленно, то поднимется на склон и начнет колотить своего друга. И не остановится до тех пор, пока не убьет его.
Антония, видимо, угадала его мысли, потому что положила руку ему на грудь и, легко толкнув, сказала:
— Иди и найди Моджи.
Он настаивал:
— Пойдем со мной.
— Хорошо, — сказала она, — но сперва я должна подняться в Серс. Понимаешь, я должна это сделать. А ты пока найди Моджи.
Потом она с улыбкой коснулась его руки, и его сердце подпрыгнуло. На этот раз это была настоящая улыбка, и он подумал, что все будет хорошо. Мы проберемся через эту путаницу. И вечером будем вместе в большой старой гостинице в Сент-Эвлали, как и планировали.
* * *
После ухода Патрика Майлз спустился вниз по склону и уселся под оливковым деревом, уткнувшись головой в колени. Если бы не кантарос, Антония пожалела бы его.
— Да, Ахиллес, — сказала она, — ты просто счастливо спасся. Еще немного — и Патрокл размозжил бы тебе голову.
— Канай отсюда, — пробормотал он, не поднимая головы.
Не говоря больше ни слова, она оставила его и прошла несколько последних сотен ярдов к пещере. Патрик был прав — кантароса здесь не оказалось. У нее не было выбора, кроме как возвращаться обратно к джипу и ехать домой в надежде, что Майлзу надоест и он вернет кубок.
Она нашла его там же, где и оставила — под оливой, и прошла мимо, не говоря ни слова.
Несколькими минутами позже он догнал ее. Его лицо было угрюмым и побежденным.
«Получи по заслугам, — подумала она. — И я не буду тебя жалеть». Она чувствовала себя больной и разбитой, ее глаза закрывались от усталости. И она хотела остановить мысли, крутящиеся в голове. Нерисса… Кантарос… «Кассиево дерьмо»… Она спрашивала себя: неужели Патрик думает об этом то же, что и Майлз?
О, но он не думает так, успокаивала она себе устало. Он выдохся. Вы оба выдохлись. Все будет хорошо. Все-все будет хорошо.
Но когда они вернулись к джипу, там не было и следа ни Патрика, ни Моджи. Кто-то закрыл новые алюминиевые ворота месье Панабьера, блокировав путь домой. Джип скромно стоял за воротами, готовый к скоростному спуску. Но внушительных размеров замок и цепь препятствовали этому.
«Месье Панабьер, — опустошенно подумала Антония, — баррикадирует свою ферму от предполагаемых захватчиков…»
Теперь ей предстоял долгий жаркий путь к мельнице, с угрюмым Майлзом, который будет ныть всю дорогу. И все еще без кантароса.
Майлз подошел к джипу и яростно толкнул ворота.
— Это последняя долбанная соломинка! Что нам теперь делать?
Антония фыркнула:
— Я думаю, это очевидно: поднимемся вверх и пойдем пешком.
— Ты иди пешком, если хочешь, — огрызнулся он, — а я поеду.
— Неужели? И как ты предлагаешь открыть ворота?
— Я советую тебе сходить в Ле Фиг и хорошенько попросить глупого старого пердуна отдать ключ.
Антония удивленно посмотрела на него:
— Сходить! Это более двух миль! И почему я? Меня бы и не было здесь, если бы не ты. Кроме того, его нет дома — суббота. Он уходит к Мазеранам играть в boules.
— Тогда мы прервем их и попросим ключ.
— Не пойдет.
Его глаза опасно вспыхнули.
— Хорошо, я доеду до этой чертовой фермы. Дай мне ключи от машины.
— Не будь смешным! Это не дорога, а коллекция выбоин! Я не дам тебе крушить джип моего отца только потому…
— Дай мне ключи, ты, маленькая сучка, или я отберу их сам!
— Прекрасно, — пробормотала она, роясь в кармане. Затем она бросила ему ключи, и он поймал их одной рукой.
Антония повернулась и направилась к воротам. Сзади она слышала, как он с трудом завел двигатель, потом рывком пустил джип.
— Не насилуй его, идиот! Ты сломаешь коробку передач!
Он даже не взглянул не нее.
Она наблюдала, как джип, судорожно подергиваясь, едет по дороге к ферме. Чтобы повернуть, Майлз выкрутил руль. Снова взвизгнула коробка передач — он переключился на первую скорость. Она снова крикнула ему, чтобы он шел легче. Майлз завопил в ответ, чтобы она убралась, и нажал на газ.
 
Но вместо того чтобы идти вперед, джип двинулся назад — к краю ущелья.
Крик замер в ее глотке. Не веря, она наблюдала, как заднее колесо гладко скользнуло по обочине. Взлетели гравий и пыль. И вот колесо зависло над пустотой. Затем зависло и другое.
Майлз поднял голову и встретился с ней глазами.
Его лицо было бледным, очень бледным, и взгляд, которым они обменялись, длился вечность. Потом джип медленно завалился назад и скользнул вниз.
Она не могла крикнуть. Ее глотку сжало спазмом. Она слышала скрежет гальки, осыпающейся в ущелье. Она чувствовала горячий ветер, обдувавший лицо. Она увидела контекстные листы, трепещущие в воздухе, там, где был джип. Они были ослепительно белыми и неестественно мирными, когда крутились на ветру. Как белые птицы, взлетающие в оловянное небо.
Где-то сзади нее начала кричать Моджи. Высокий, тонкий, пронизывающий звук заполнял все пространство. Затем появился Патрик. Перепрыгнув через ворота, он схватив ее за плечи так крепко, что причинил ей боль, и крикнул ей, чтобы она оставалась с Моджи. Потом он начал спускаться вниз по козьей тропе — такой крутой, что она крикнула ему вслед остановиться, но он уже ушел.
Далеко внизу раздался мощный раскат грома, потом треск, как при лесном пожаре. Внезапно в небо поднялся черный дым. Густой, жестокий, масляный черный дым. И запах бензина. И всюду — контекстные листы: ослепительно белые и мирные, порхающие, как голуби, над ущельем.
  
Глава 15
 
 
Уилтон Роуд 17, Белгравия. Понедельник, 24 октября 1988 г.
 
В то утро, когда должно было начаться следствие, Пасморы завтракали раньше обычного. Патрик спустился вниз последним. Он плохо спал. Со времени несчастного случая он всегда плохо спал. И все время чувствовал себя усталым. Усталым, отяжелевшим и заторможенным. Была ли это печаль? Он не чувствовал печали — скорее нереальность. Глубоко укоренившееся чувство, что ничего этого не было.
Моджи, мать и отчим Майлза уже сидели в прекрасной, бело-голубой комнате для завтраков. Когда Патрик вошел, все трое посмотрели на него и улыбнулись. Моджи скользнула со стула и ринулась в кухню, сказать Наде, чтобы она принесла его апельсиновый сок.
— Ты выглядишь довольно-таки чахло, старина, — заметил Джулиан Пасмор. — Опять тебя беспокоят эти ужасные ожоги?
— С этим все в порядке, — ответил Патрик. — Спасибо.
Он занял свое место и правой рукой неловко налил кофе в чашку. В те дни он все делал неловко, но этим утром он чувствовал себя еще хуже чем обычно, поскольку был в костюме и при галстуке. Он не надевал костюм со времени выпускных экзаменов. Он чувствовал себя в нем как в смирительной рубашке.
— Может быть, надо, чтобы доктор Фостер осмотрел вашу руку? — спросила Дебра Пасмор.
Патрик взглянул на нее.
— Нет, все прекрасно, благодарю вас.
— Это не проблема, Я скажу, чтобы Надя записала вас.
Патрик поблагодарил.
Они продолжали завтракать.
Патрик пил кофе и наблюдал, как мать Майлза намазывает маслом тост — в дополнение к двум уже лежавшим на ее тарелке, которые она забыла съесть.
Они с Джулианом обменялись взглядами. Квадратное проницательное лицо Джулиана встревоженно напряглось.
Дебра отложила тост в сторону и принялась листать стопку факсов под рукой, только что присланных ее клерком.
Майлз называл свою мать царица Савская, и Патрик понимал почему. У нее были властные темные глаза на точно изваянном лице, и когда она говорила, то так сильно сжимала челюсти, что мускулы напрягались.
Она была хорошо ухоженной — в том стиле, который показывал, что она предпринимает необходимые усилия не потому, что интересуется своей внешностью, но ради тех, кто ее окружает.