2068 (СИ)

Попробуйте определить на ощупь рак поджелудочной или ампутировать руку без наркоза, лечить язву календулой и отваром подорожника. Или впервые в жизни сделать кесарево на кухонном столе и спасти ребенка, а потом смотреть, как мать истекает кровью, которую вы не умеете остановить. Вы хоть представляете, сколько их было? 
Она замолчала, красная, с тяжелым сердитым лицом, и он увидел, вдруг какая она стала старая. почти такая же старая, как он. 
— Просто они совсем дети, — сказал он бессильно. 
— Белка и эта маленькая. — Жданка, — сказала старуха. — Её зовут Жданка. Очень смешные у них теперь имена. 
Он вышел из тёмного старухиного дома и обнаружил, что уже рассвело. Истошно орал проснувшийся петух. Окна и крыши подсветило розовым, и поле вокруг лежало огромное, свежее, готовое к жаркому дню, но маленькая деревня казалась мёртвой. Пустые огороды, запертые двери, спрятанные за ставнями окна. Скотина осталась в стойлах, не бегали дети, не шли хозяйки за водой, и даже в поле не видно было ни одного жнеца. «Попрятались», подумал Умник, ускоряя шаг. «Испугались и ждут. Ну, конечно, значит, я успею». 
А потом свернул за угол и понял, что опоздал. 
XII
Их было пока немного — человек двадцать с небольшим, четыре-пять женщин и пара десятков мужиков. Они топтались на тесном церковном дворе, смирные, причёсанные, в чистых рубахах, но ясно было, что решение принято. Бессознательное, неоформленное, общее желание муравейника, коллективная воля осиного роя, которая вытащила их из постели и приволокла сюда, заставила сбиться в тесную гудящую массу и теперь дожидалась просто, чтобы кто-то один, самый испуганный, например, или самый смелый, не важно — первым расслышал её и облёк в слова. Чтобы рой не заразился и выжил, обеих опасных бесноватых нужно было убрать. Единственным препятствием для ясного этого выхода оказалось нарядное церковное крыльцо и неожиданно всклокоченный Кузнец, торчавший зачем-то в широком дверном проёме. 
Вероятно, он был потрясён своим странным местом в этом раскладе даже сильнее, чем остальные, потому что стоял напряжённо, наморщив тяжелый лоб. Глаза у него были дикие. 
Когда старик подошел, Кузнец скользнул по его лицу мутным от недосыпа взглядом, но не узнал. 
Умник замер, чтобы неосторожным движением или глупым выкриком не раскачать, не нарушить непрочное равновесие, потому что все ещё продолжал надеяться. 
Например, на крыльцо мог взойти Симпатий, седовласый и грозный в золотом своем облачении, и сломить коллективную волю, прежде чем она обретет форму. 
Или со двора у кого-нибудь могла вырваться обиженная корова, которую бросились бы ловить, пока она не потоптала посевы. Или даже дождь. Прямо сейчас, в эту минуту, с неба мог хлынуть дождь, остудить собравшихся в кучу мужиков, промочить и разогнать по домам. 
Господи, если ты есть, если слышишь, пошли на них дождь ! Пошли, град, ударь молнией ! Делай, что хочешь, только останови их, и я сразу в тебя поверю. 
Но дождь не пролился, и молнии не было. 
Вместо этого на дальнем конце дороги у ведущей к реке развилки появился человек. 
Шагал он быстро и при ходьбе сильно размахивал руками, словно стараясь привлечь к себе внимание. И, похоже, даже что-то кричал, на таком расстоянии трудно было определить. Кто-то первым заметил его и показал пальцем, и толпа сразу как будто обмякла, распалась с видимым облегчением, потому что нежданный этот незнакомец подарил им отсрочку, отложил ненадолго то, что они почти собрались уже сделать. Человек приближался странной прыгающей походкой, виляя и заваливаясь то к одной обочине, то к другой, и скоро слышно было уже, что ничего он не кричит, а скорее плачет или, может, смеётся пьяным надтреснутым голосом. А потом Умник узнал бледное личико и узкие плечи и понял, что там на дороге — Рыбак. Старенький хрупкий Рыбак в своем брезентовом плащике с закатившимися глазами, дрыгая руками и коленями, идёт прямо на толпу, не сворачивая. Впервые за много лет, совершенно, наконец, бесстрашный. Свободный. 
 
Остановить его было легко, хватило бы несильного удара кулаком, но никто этого не сделал; наоборот, люди расступились, пропуская его, и кто-то вдруг засмеялся. 
Сначала один, за ним двое или трое других, и в конце концов все до единого поддались, уступили смеху, замотали головами и захлопали себя по животам. Они хохотали до слёз, до икоты, сгибаясь пополам, завывая и корчась. Это было похоже на истерику, и спустя полминуты ошарашенному Умнику стало ясно, что это и есть истерика, необъяснимый общий припадок. И вот уже кто-то не хохочет больше, а кричит, распахнув рот и задрав голову, а другой порвал на груди рубаху и лупит себя кулаками по голове. И какая-то толстая баба повалилась на спину и задрала юбки, забила в воздухе рыхлыми белыми ногами. Две дюжины, одетых в чистые людей разом вдруг превратились в безумцев, И плясали теперь, рыдали, выли и толкали друг друга. 
И тогда он вдруг понял. Все разрозненные маленькие детали, много дней не дававшие ему покоя, сложились вдруг и совпали, как кусочки мозаики. Это было так просто, так очевидно. 
Он метался и искал помощи отчаявшийся дурак, убеждённый, что слишком стар, бесполезен и ни на что уже не годится, и поэтому потерял почти неделю. А ответ между тем всё это время был у него в голове, готовый. 
Он повернулся и, как мог быстро зашагал прочь от церкви, а потом спустился с дороги и зашёл в поле по пояс. 
Земля была ещё влажная, под ногами хлюпала, рожь зашелестела и сомкнулась вокруг. Чёрт его, трижды проклятая ненавистная рожь. Ну конечно. Рано или поздно этим должно было закончиться. 
Он нагнулся, сорвал несколько золотистых колосков, поднёс к глазам, и сразу увидел их. Чёрные, продолговатые наросты на восковых зернах, изогнутые как кружечные пиявки. 
На ступеньках он столкнулся с Кузнецом. 
Перебросив Белку через плечо, тот замахнулся было, но в последний момент узнал старика и не ударил. 
Пляшущие безумцы уже разбрелись, рассыпались по дороге, и разбуженная деревня гудела как улей, хлопали двери, визжали бабы. 
— Что же ты, дед, а? — спросил Кузнец, дико озираясь. 
Объяснять времени не было, и Умник схватил его за рубаху и рявкнул : 
— Домой! Неси её домой! Загони детей и запритесь! 
В церкви было пусто и тихо, пахло свечами и лампадным маслом. Симпатий стоял на коленях перед алтарем и молился. Услышав за спиной шаги, он не вздрогнул и головы не повернул. 
— Никакие это не бесы, — задыхаясь, сказал Умник. — Не одержимость, не колдовство. Это эрготизм. Самое обыкновенное отравление спорыньёй. Рожь заражена. Вот, смотрите, — и затряс пыльными колосками. 
Священник не шевелился. 
— Ну же, — сказал Умник. 
— Вспоминайте, вы же образованный человек. Средневековье, танцевальная чума, Антониев огонь, ведьмина корча, поражение центральной нервной системы, гангрены, припадки и судороги, психические расстройства и массовые психозы. Не понимаю, почему это сразу не пришло мне в голову, я столько читал об этом… или нет, погодите, я даже сам написал когда-то статью, был такой случай в Страсбурге в 16 веке… неважно. Ну что вы молчите, вы понимаете, о чём я? Они отравлены, большинство из них ещё можно спасти.