Сапер (СИ)
Ночь теплая, небо ясное. Встали в узкой балочке, по обеим сторонам густой лес. Палатки не разворачивали, нечего возиться. Кашевары начали готовить немудреный ужин, медики — свои процедуры. Пока ехали, умерло еще двое обожженных.
Я расставил какие-никакие посты: порядок надо поддерживать, да и место такое, неизвестно, кто ночью может на нас наткнуться. Потом почистил пистолет, пощелкал застежкой чемоданчика с рейхсмарками, который я забрал у Юрика. Считать или позже? Так ничего не решив, эсэсовские деньги я бросил в кабине, просто прикрыв ветошью: ценность немецких денег для нас сомнительна, а вот на чемоданчик могут и позариться.
Пока чистился, расставлял часовых, проверял их сменщиков, лагерь и затих. Устали люди за день, да еще и после такого. Я тоже решил пойти отдохнуть немного. Пошел к ручейку, который обнаружил кто-то из ребят, разделся, обмылся наспех, вытерся своей же рубахой, потом поменяю. Натянул гимнастерку на голое тело. Эх, в баньку бы, помыться как следует, попариться, а не вот это вот размазывание грязи по себе. Но хорошо хоть так, и то лучше, чем ничего. Только развернулся, как услышал сзади шорох: кто-то шел за мной по траве. Не очень-то и таился этот преследователь, но я на всякий случай достал «парабеллум».
Вдруг из темноты раздался такой знакомый голос:
— Товарищ старший лейтенант, вы уж не застрелите меня случайно, я на вас нападать не собираюсь…
— Ты здесь каким макаром, Вера? — спросил я удивленно.
— Всё тебе расскажи, — ответила она, подходя ко мне. — На свидание пришла, не погонишь?
— Смотрю, не с пустыми руками, — заметил я сверток у нее в руке.
— Приходится самой обо всем беспокоиться, раз никто инициативу не проявляет, — улыбнулась она.
Рыжая и правда взяла с собой свернутую плащ-палатку, котелок с едой и термос.
— Свидание — это отлично! — усталость мигом сняло как рукой.
— Давай, устраивайся, а я пока тоже схожу к ручейку.
Пока Вера плескалась в темноте, я быстро разложил плащ-палатку, наложил из котелка кашу с тушенкой. Нет, когда только успела? В свертке лежали еще и два вафельных полотенца.
— Очень кстати! — «рыжая» выхватила у меня из рук одно из полотенец, начала вытирать мокрые волосы. Влажная гимнастерка так обтянуло ее тело, что я забыл как дышать.
— Закрой рот, муха залетит — тихо засмеялась Вера, садясь рядом со мной. При этом она коснулась меня тугой грудью и я потерял над собой контроль. Обнял ее, впился поцелуем в губы. Вера охнула, схватила меня за шею. Теперь уже про себя ахнул я — ранки под повязкой отозвались резкой болью. Но странным образом, это мне совсем не помешало. И даже придало ускорение.
Потом мы ужинали. При свете луны. Я все никак не мог отдышаться, вяло ковырял кашу. Шея продолжала болеть, повязка сзади пропиталась кровью.
— Завтра все болтать про нас будут, — рыжая прижалась ко мне, тоже отставила миску.
— Завтра всем не до нас будет, — ответил я. — Тут бы выжить, а в таком деле чужие амуры — не самое главное. Так что не переживай.
Я замолчал, глядя в небо. Тучи, набежавшие недавно, пропали, над нами раскинулся огромный Млечный Путь.
— Боже мой, сколько же там звезд? — удивилась Вера.
— Шум Млечного Пути затих, рассеялся в ночи, — вспомнил я стих в тему. — Они стояли у ворот, где Петр хранит ключи…
— Кто это? Бунин? Брюсов? А нет, наверное, Федор Сологуб, его слог.
Я удивленно посмотрел на Веру.
— Ты знаешь всех поэтов серебряного века?
— Не всех, конечно. Увлекалась в молодости. У наших соседей была огромная библиотека, брала у них книги. Представляешь, у них была книга с автографом Маяковского! Так чьи стихи? Я же угадала? Это Сологуб? — пыталась допытаться она.
— Нет, Киплинг.
— Ого, ты читал Киплинга?
Что тут странного? Стихи Киплинга у нас в лагерной библиотеке были, довоенное еще издание. Наверное, кто-то из сидельцев, уходя на волю, оставил. Значит, то, что Платона читал, не удивительно, а что Киплинга — очень даже.
— Да, были учителя, — я еще раз посмотрел на загадочно мерцающий Млечный Путь, положил голову на колени Веры. И не заметил, как уснул.
* * *Только начало светать, а мы уже почти собрались. Нечего тут делать, на этой дороге между нашими и немцами. Я залез в кабину, достал чемоданчик. Пока санитары грузили и кормили раненых, посчитал деньги. Так, тут у нас самый крупняк — пятьдесят марок, красно-желтые купюры, с которых с укором смотрит неизвестная тетка в платке. Этих четыре пачки. Зеленоватых двадцаток с нечесаным худым мужиком — семь пачек. И еще пятнадцать пачек желтоватых пятерок, на которых было аж по два портрета: слева хитрый мужик, явно начальник, смотрел на простоватого хлопца с молотком, который был изображен на правом портрете, наверное, думая, как обдурить работягу. Сорок с лишним тысяч, целое состояние.
— Товарищ лейтенант — к машине подошел Юра с большим серым конвертом в руках. Я быстро захлопнул крышку чемоданчика, вопросительно посмотрел на санитара.
— Вот, отмыл, наконец, — подал он мне пакет. — А то весь был заляпан кровью, мозгами…
— Ну и как тебе арийские мозги, Юр?
— Да ничем не отличаются от наших.
— Вот поэтому нацизм — полная херня. Ладно, спасибо, иди.
Я вскрыл конверт, достал документы. По ним выходило, что штандартенфюрер Пауль Блобель, который сейчас кормил рыб — командир зондеркоманды 4а айнзацгруппы С, а денежки предназначались для выплат премиальных эсэсовцам и местным помощникам. Читать эти километровой длины слова на немецком у меня выходило не очень-то хорошо, но вроде так получалось. Материал там был убойный — Берлин устанавливал лимиты сколько евреев должно быть уничтожено в треугольнике Ровно-Броды-Луцк. По всему выходило, что немцы очень даже хорошо осведомлены о населении возле новой границы.
Ладно, наши с этими документами получше меня разберутся. Что этот туз делал на глухой дороге, теперь уже, наверное, никому известно не будет. Спрятал бумаги и деньги в чемоданчик, вытер руки ветошью: после такого аж помыться захотелось.
Дверца открылась, в кабину запрыгнула Вера. Я невольно улыбнулся, вспоминая происшедшее ночью. Конечно, никаких объятий и поцелуев на виду у всех никто из нас и не подумал показывать, так, пожала руку, но и от этого простого жеста на душе потеплело. Эх, кабы не война! Что с тобой сталось в тот раз, Верочка? Дошла до конца в высоких чинах и стала профессоршей? Погибла в разбомбленном санитарном поезде? Кто ж теперь знает? Но я приложу все силы, чтобы ты осталась живой. И, желательно, рядом со мной.
* * *То, что фронт приближается, стало ясно по усиливавшемуся грохоту. Бухали гаубицы, стреляли танки… То тут, то там стали появляться воронки. Пора было тормозить. Я помигал фарами Николаю, едущему впереди, мы остановились в небольшом, прореженном лесочке.
На его опушке паслись привязанные к колышкам козы. Похоже животных выстрелы совсем уже не пугали — они флегматично жевали траву.
Я выскочил из кабины, схватив бинокль, махнув рукой Николаю, пробежал вперед.
Перед нами был луг. Наверное, местное население выгоняло сюда кроме коз, всяких коровок и овечек. Сейчас здесь было пусто. Почти пусто. Два сгоревших Т-26, один из которых упирался в завалившийся на правый бок «ганомаг». Таранил что ли? Разбитая полуторка и раздавленная сорокопятка. То есть, похоронная команда уже поработала, а ремонтники и трофейщики — еще нет. А в остальном — ничего. И никого.
— Как то подозрительно даже — прошептал Николай, шикнул на шумного Юру, что устраивался рядом с пулеметом
— Вон туда посмотри — ответил я, ткнул пальцем в сторону танков
За лугом виднелась рощица. Немалая такая, местами с выломанными деревьями, кое-где с подпалинами. Но тоже ничего интересного. Интересное, оно за рощей было. Там стояли немцы. Похоже, не первый день уже. И огневые позиции были оборудованы, и блиндажи. Всё по ниточке, как у немчуры принято. Чуть левее стояла неполная батарея 75-миллиметровых пушек. Пять штук. Шестой не было. Видать, где-то по дороге потерялась. Аккуратно были уложены снарядные ящики, сверху замаскированные сеткой.