Так кто же развалил Союз?

− То есть по степени информированности все были примерно в одинаковом положении?
− Да.
− Некоторые участники тех событий (Кравчук, Шушкевич, Кебич) уверяют, что все произошло достаточно спонтанно − никто ничего заранее не планировал. Впрочем, Кебич утверждает, что «все знал один Ельцин». Так ли это?
− Думаю, о том, что речь пойдет не только об экономических вопросах, но и о будущем Союза, знал не только Ельцин, − Кравчук и Шушкевич тоже знали… Что касается того «исключительного знания», которым будто бы обладал Ельцин… Было ощущение, что Борис Николаевич понимает: проблема есть − СССР зашел в тупик, что-то надо делать. Он понимает: масштабы ответственности огромны… Но у него в тот момент не было какого-то твердо выработанного окончательного решения, в какую именно сторону надо повернуть судьбу страны… Ясно было, что предстоит переговорный процесс, что надо будет договариваться, что надо быть достаточно гибким… То, что надо договариваться, это было ясно всем участникам встречи. Но каким именно будет результат договоренности, в общем, по состоянию на вечер 7-го, никто не знал.
 Вспоминает Леонид Кравчук… 
В воспоминаниях участников беловежской эпопеи нередко встречаются неточности и противоречия. С одной стороны, можно объяснить это тем, что все волновались, при этом память работала избирательно: что-то в нее врезалось яркими картинами, что-то, напротив, оказалось незамеченным или даже искаженным. Вторая причина – кто-то из вспоминающих вольно или невольно желает отвести себе более важную роль в тех событиях, нежели она была на самом деле. Особенно это относится к Кравчуку. Правда, у него действительно была важная роль, но, возможно, по прошествии времени, ее хочется представить еще важнее.
Вот текст из его книги «Маємо те, що маємо...» («Имеем то, что имеем...»):
«7 декабря мне позвонил председатель белорусского парламента и пригласил в гости (раньше, мы видели, Кравчук говорил, что Шушкевич позвонил ему 6-го, но это еще мелочи. − О.М.) Он сообщил, что в Минск прибыл президент Российской Федерации: руководители двух стран должны были подписать соглашение об экономическом сотрудничестве. Шушкевич подчеркнул, что Ельцин предлагает нам троим встретиться и обсудить (как было заранее запланировано) перспективы нового союзного соглашения. (Как видим, планы все-таки не ограничивались обсуждением одних только экономических проблем. − О.М.)
По предложению белорусского лидера местом нашей встречи была избрана Беловежская пуща, заповедник в Брестской области неподалеку от польской границы. До декабря 91-го я там никогда не бывал, зато много о Пуще слышал: еще во времена Хрущева в беловежских охотничьих угодьях устраивали охоту для высоких должностных лиц, в том числе и для важных зарубежных гостей. Пуща оказалась действительно сказочным местом, но у нас времени на любование пейзажами не было.
7 декабря поздно вечером мы все собрались в резиденции «Вискули»: Борис Ельцин, Станислав Шушкевич, я, два премьера − Владимир Кебич и Витольд Фокин, а также российский госсекретарь Геннадий Бурбулис. За ужином решили официальные вопросы отложить на утро. В десять утра 8 декабря мы сели за стол переговоров. Полностью описывать те события не вижу смысла. Остановлюсь на ключевых, с моей точки зрения, эпизодах. Безусловно, все присутствующие знали об итогах недавнего референдума в Украине. Но я считал принципиальным максимально широко познакомить своих коллег по переговорному процессу с тем, что произошло в нашей стране несколькими днями раньше. Вскоре я убедился, что не ошибся. Даже не ожидал, что россияне и белорусы будут столь поражены результатами голосования, особенно в традиционно русскоязычных регионах − в Крыму, на юге и востоке Украины. То, что подавляющее большинство неукраинцев (а их в республике было около 14 миллионов) столь активно поддержало государственную независимость, оказалось для них настоящим открытием.
Это, как мне кажется, и стало поворотным моментом сложной встречи. Именно тогда мы все подсознательно почувствовали, что сегодня будет решена дальнейшая судьба Союза. Ельцин ничего не говорил, но смотрел на меня выжидательно. Очень красноречивым был и взгляд Шушкевича. Тогда я предложил перейти к непосредственному обсуждению будущего соглашения и ознакомил присутствующих с разработками моей команды. Обсуждение, продолжавшееся более двух часов, оказалось бурным и трудным. Как всегда бывает в подобных случаях, появился камень преткновения: имеют ли три государства право принимать решение о роспуске Союза, если создан он был с участием большего количества стран? После долгих дискуссий и консультаций с юристами мы наконец нашли компромисс.
Как известно, именно Россия, Украина и Белоруссия стояли у истоков создания СССР, следовательно, указанные республики имели историческое право задекларировать процесс ликвидации этого государственного образования и сформулировать фундаментальные принципы нового образования. При этом была признана необходимой ратификация договора парламентами и предоставление возможности присоединения к нему другим республикам.
Дальше работа пошла веселее. Участвовали в обсуждении все, роль добровольных «писарей» взяли на себя я и Бурбулис. Когда тяжкий труд был завершен, все мы почувствовали большой подъем… Когда я смотрел на эти несколько листов бумаги, на которых еще не высохли чернила, я начинал осознавать: мы не только подписали соглашение. Мы только что написали новый раздел истории».
 Черновик Соглашения был написан ночью 
В общем-то, в приведенном рассказе Кравчука − довольно сильное отклонение от истины, как все происходило в Вискулях. В памяти бывшего украинского президента, по-видимому, произошло некоторое смещение событий во времени. По рассказам других свидетелей, − а их, пожалуй, большинство, − оживленное обсуждение ситуации началось уже за ужином 7-го. И про украинский референдум Кравчук рассказывал тогда же, а не следующим утром (хотя, в общем-то, о референдуме и без рассказа Кравчука всем было достаточно хорошо известно). Я уж не говорю о том, что черновой текст Беловежского соглашения был подготовлен ночью с 7-го на 8-го, так что говорить, будто «поворотный момент» переговоров обозначился лишь 8-го, довольно странно.
«Но мы должны были идти дальше, − пишет в продолжение своего рассказа Кравчук. − Естественно, необходимо было сообщить Горбачеву, хотя по понятным причинам информировать президента СССР добровольно никто не вызвался. Коллегиально решили поручить этот весьма деликатный вопрос Станиславу Шушкевичу как хозяину встречи. Бориса Николаевича мы уполномочили непосредственно поговорить с Михаилом Сергеевичем в Кремле 9 декабря.
Вдруг Ельцин предложил позвонить президенту США Джорджу Бушу и сообщить ему о наших переговорах и их результатах. Мы не возражали, понимая, что Ельцин (еще не забывший август 91-го) хотел застраховаться от возможных неожиданностей. Кстати, позднее из «Вискулей» президент России сделал еще один звонок − министру обороны СССР Евгению Шапошникову и заручился его поддержкой на случай чрезвычайных обстоятельств».
Тут Кравчук, видимо, опять допускает неточность: по другим свидетельствам, Шапошникову Ельцин позвонил раньше, чем Бушу и Горбачеву. Да и по логике вещей требовалась именно такая последовательность (необходимо было в первую очередь заручиться поддержкой военных).
Кравчук:
«Любопытно, что связь с Вашингтоном установили раньше, чем с Москвой. Реакция обоих президентов известна: спокойная, уравновешенная − Буша, возмущенная, возбужденная − Горбачева. Михаил Сергеевич беседовал с Шушкевичем недолго: сразу же потребовал к телефону Ельцина и в разговоре с ним заявил, что желает видеть нас всех троих у себя завтра, 9 декабря. Российский президент сообщил, что на встречу прибудет лишь он. Это еще больше усилило раздражение Горбачева.