Отражение: Разбитое зеркало (СИ)

Пока Франсуа плескался в душе, принесли завтрак. Барнс не знал, что заказывать, поэтому заказал все утреннее меню дважды, очень прадовавшись профитролям в шоколадном соусе, которые обычно можно было найти только в качестве десерта.
Франсуа, почесывая свежевыбритую щеку, сел за стол.
— Здесь охрененно кормят, — сказал он. — Но плавать я хочу больше, чем есть, поэтому сейчас быстро закинусь едой — и в воду.
— Значит, я плохо готовлю? — выгнул бровь Барнс, поднимая взгляд от креманки с профитролями.
— Ты готовишь другие блюда, — объяснил Франсуа, набрасываясь на рис по-гавайски. — Мне нравится местная кухня.
Барнс только фыркнул, продолжая уплетать профитроли.
Пляж был пустым. Буквально пустым, потому что позавтракали они быстро, рассвело всего полтора часа назад, и обычные люди, которые приехали насладиться отдыхом, в такое время еще нежились в своих кроватях.
А Барнс с Франсуа уже шли по линии прибоя, позволяя воде смывать их следы.
Океан манил. Он будто дышал, лениво накатывая на песок прозрачными волнами, завлекал в свою лазурную глубину. Шелестел что-то вместе с пальмами, шуршащими на почти незаметном ветру.
Барнс любил океан, ему всегда не хватало этой лазурной глади, которая зимой и летом была теплой и ласковой. Даже шторма здесь казались Барнсу не такими сильными, как были на самом деле.
Каждый раз, глядя на холодные, темные, сине-серые воды залива Мэн, стоя на скалистом берегу своего острова, Барнс вспоминал теплый океан. Конечно, он был мог купить себе остров в экваториальной зоне, мог купить ту же Навассу, или остров в Океании или Новой Зеландии, да где угодно, но он предпочел суровый климат Большого Таскета, потому что тропики напоминали ему о Себастьяне. А поначалу эти напоминания были просто невыносимы.
Франсуа сказал:
— Я хочу в воду.
Он быстро скинул футболку и шорты, оставшись в плавках. На причинном месте размахивал щупальцами голографический осьминог.
— Ты как маленький, — усмехнулся Барнс, посмотрел на осьминога на плавках, который постоянно притягивал чей-нибудь взгляд, хотя подобные предметы гардероба с шевелящимися кем и чем угодно давно были в моде.
Барнс про себя улыбнулся, радуясь тому, что больше мог не следить за модой, а спортивная и туристическая одежда тяготела к функционалу, поэтому вещи нового сезона не сильно отличались от тех, что были два-три года назад. Форму на базе, правда, приходилось менять раз в лет десять, но это тоже был больше функционал, чем дань моде.
— Я же тебе не запрещаю, — Барнс хлопнул Франсуа по заднице. — Пиздуй уже, наслаждайся теплым океаном в конце декабря.
Франсуа подпрыгнул и с улюлюканьем забежал в воду и плюхнулся там, где поглубже. Он энергично поплыл от берега, качаясь на набегающих волнах.
Усевшись на песок, там где вода омывала берег, Барнс задумчиво посмотрел вдаль, начиная привычный мысленный монолог с Себастьяном. Обычно в это время он уже был далеко от берега на своей яхте, лежал на носу, свесив вниз руку и говорил вслух. Рассказывал, как прошел его год.
Сейчас он тоже рассказывал, но больше про Франсуа, что любит его и надеется, что их жизни закончатся одновременно. Барнс ведь не представлял себе, сколько лет отмеряет сыворотка, даже приблизительно, но был уверен, что много. Слишком много для обычного человека.
Посидев, уйдя глубоко в себя, Барнс наконец-то поднялся и медленно зашел в воду. Разглядел впереди Франсуа и, нырнув, поплыл к нему. Напугать — не напугает, но повеселится.
Когда Франсуа цапнули за ногу из-под воды, он изо всех сил лягнул второй, высвободился и нырнул, чтобы разглядеть, что происходит.
Повеселился, всплыла в голове мысль, Барнс, не ожидавший такого отпора, увернуться даже не подумал, поэтому со всего маху получил в морду с ноги от тренированного мужика. Конечно, вода погасила часть силы, но и той, что донесла импульс, хватило. Хорошо, Барнс был не сказать что привычный получать в морду в воде, но прецеденты были, поэтому воды он от удивления не хлебнул.
Тут же всплыв, Барнс не знал, смеяться ему или плакать, потому что сам долбоеб.
  
— Я тебя напугал? — только и спросил он у офигевающего Франсуа.
— А хули ты думал?! — рявкнул на него Франсуа. — Совсем рехнулся? А если бы у меня нож с собой был?
— Ты бы, очевидно, попытался в меня им ткнуть, но не попал бы, — описал развитие событий Барнс. — Извини. Я думал, это будет забавно.
— Ты бы еще на Хэллоуин бигфутом оделся и пришел гоблинов пугать! — Франсуа возмущенно хлопнул руками по воде.
— А что, это идея, — рассмеялся Барнс, чувствуя, как под левым глазом наливается синяк. Он, конечно, пройдет к вечеру, но все равно было не шибко приятно. — И вообще, я согласен принимать извинения в кровати.
— Это я согласен принять извинения в кровати! — Франсуа возмутился еще сильнее. — Это меня в ста метрах от берега за ногу хватали!
— Ну давай ты теперь еще на меня обидишься, да? — предложил развитие событий Барнс, совершенно не чувствуя себя виноватым.
Когда он первый и единственный раз напугал так Себастьяна, была вообще ночь, и тогда Барнс чувствовал себя виноватым. А сейчас он получил с ноги в морду за невинную шалость, и еще должен был извиняться? Ну уж нет.
Франсуа зарычал и ринулся к Баки, собираясь его притопить. Что было нереально. Барнс стремительно сместился в сторону от броска, поймал, скручивая за спиной руку, не больно, просто лишая возможности движения, обхватил за шею и улегся на спину, уложив Франсуа на себя.
— Т-ш-ш-ш… Не утоплю, не бойся, — и чмокнул дергающегося Франсуа в мокрую макушку.
Франсуа брыкнул ногами.
— Диктатор, — сообщил он, глядя в голубое небо. — Тиран и деспот.
— С чего бы это? — спросил Барнс, никогда не замечавший за собой желания всех построить и всеми командовать.
— Сам подкрался, сам схватил и сам обиделся! — продолжал бултыхаться Франсуа. — Нет, ну правда, а если бы у меня был нож?
— Если бы у тебя был нож, я бы тебе что-нибудь сломал, — честно ответил Барнс. — Скорее всего в двух местах. А потом очнулся бы.
Себастьян за всю жизнь с Барнсом, даже видя, как он убивал, так и не понял, какое жуткое чудовище живет внутри его мужа. Чудовище, подчиненное в первую очередь идее достигнуть поставленной цели, выжить и уничтожить всех, кто мог навредить ему и узкому кругу лиц.
Франсуа же это чудовище просто не знал. То, что Барнс был сильнее, быстрее, ловчее и круче любого гоблина, не давало не то что того уровня понимания, даже знания о том, том чудовище, которое чуть не убило Натана просто потому, что тот в него случайно выстрелил. И сейчас только игривое настроение Барнса спасло Франсуа от того, что Барнс не поймал его за ногу, за которую цапнул, и притопил бы.
И у Барнса не было возможности это чудовище Франсуа показать, хотя он давным-давно перестал считать Солдата чудовищем. Он был его частью, спящей в своей берлоге, уютно свернувшись и только иногда приоткрывал глаз, чтобы убедиться, что все в порядке.
Но даже спящий, Солдат всегда был на страже жизни Барнса и заставлял его однозначно реагировать на угрозу — устранять ее. И как это донести до Франсуа, который никогда не видел и, Барнс надеялся, никогда не увидит Солдата, было не очень ясно.
— О чем ты задумался? — спросил Франсуа, почувствовав, что Баки замер. — Может, отпустишь меня?
— Да, конечно, — Барнс выпустил Франсуа и остался лежать звездой, покачиваемый волнами.
Франсуа улегся на воду так, что теперь на волнах покачивались две звезды — голова к голове.
— Люблю тебя, — сказал он. — Знаешь, иногда пробивается что-то… как будто я и в прошлой жизни тебя любил, только не говорил. Носил чувство у сердца и молчал.
— Я бы в прошлой жизни тебя не услышал, даже если бы ты сказал, — ответил Барнс, для которого мысль о том, что Рамлоу мог любить Солдата, была откровением. И думать ее сейчас совершенно не хотелось.
— Поплыли к берегу, — предложил Франсуа. — Мы вчера кровать так толком и не опробовали.