Отражение: Разбитое зеркало (СИ)

Барнс чуть не споткнулся, словно налетел на невидимую стену и весь как-то разом сник, посмотрел на Чарли просто умоляющим взглядом, и та не стала его мурыжить, молча провела в палату к Франсуа.
Пока они с Барнсом были вместе, Себастьяну не приходилось по какому действительно серьезному поводу попадать в больницу, поэтому Барнс не представлял, как может быть страшно увидеть дорогого тебе человека, окутанного трубками и проводами.
Попискивал кардиомонитор, шуршал аппарат ИВЛ, еще что-то выводило какие-то графики. Барнс не представлял, для чего нужны все эти приборы, кроме того, что они сейчас спасают Франсуа, потерявшегося за всеми этими трубками.
— У тебя два часа, Джеймс, — сказала Чарли. — Если он не очнется, я отправлю его на большую землю.
— Спасибо, Чарли, — отозвался Барнс, садясь в пластиковое кресло у кровати Франсуа, больше не обращая ни на кого внимания, только услышал удаляющиеся тихие шаги Чарли. Он сейчас был ей очень благодарен за то, что она не стала ничего говорить про Уилшоу, словно прекрасно понимала его состояние.
Барнс устроился в кресле, пододвинув его поближе к кровати, взял Франсуа за неимоверно горячую руку и вгляделся в лицо.
Франсуа словно постарел лет на десять, серое лицо, несмотря на жар, больше напоминало погребальную маску, глубокие тени залегли под глазами, черты заострились, хотя прошла всего пара дней.
Поднеся пылающую ладонь к губам, Барнс коснулся тыльной стороны, погладил по предплечью. Он задумался о том, что мог бы так же сидеть у постели Себастьяна, смотреть, как ему становится все хуже и хуже, как за его органы начинают работать машины, и понял, что так, как Себастьян умер — в обнимку с любимым мужем в своей кровати — высшее благо. Потому что сидеть вот так рядом с тем, кого любишь, и ждать неизвестно чего было просто невыносимо.
Он любит Франсуа. Эта мысль пришла естественно и легко. Она не вызвала у Барнса ни мук совести, ни радости обретения, он просто принял ее как данность. Да, он любил Франсуа не так, как любил Себастьяна, всепоглощающе, но любил и очень боялся потерять.
— Очнись, пожалуйста, — попросил Барнс у Франсуа, прижимая его ладонь к своей щеке. — Я эгоист. Я хочу тебя себе. Я хочу обнимать тебя дома на диване за просмотром видяшек про котиков, а не сидеть у твоей кровати и думать, что будет дальше. Я хочу жить с тобой долго и счастливо, потому что люблю тебя. И я обязательно скажу это снова, только очнись.
Уперевшись лбом в край кровати, Барнс прикрыл глаза, различая за пищанием и шуршанием аппаратов стук живого сердца.
Через полтора часа ритм писка приборов изменился. Франсуа открыл глаза и дернул рукой. В палату немедленно заскочили Чарли и Габриэль. Франсуа следил за ними испуганным взглядом.
Чарли оттеснила Барнса от кровати, быстро объяснила Франсуа, где он и что с ним, а потом сноровисто и аккуратно выключила аппарат ИВЛ и вынула изо рта Франсуа трубку. Он закашлялся, отхаркнул ком зеленоватой мокроты. Габриэль наладил аппарат подачи кислорода, повыше поднял изголовье кровати, сменил препарат в капельнице.
— Дальше будет легче, Барсучок, — ласково сказала Чарли. — Ты нас очень перепугал.
Франсуа виновато улыбнулся ей.
— Анна… - прошептал он и облизал пересохшие губы.
Габриэль помог ему напиться из стакана с трубочкой.
— В соседней палате Анна, — сказал он. — Сломала руку и заработала бронхит. К концу недели будет здорова.
Франсуа успокоенно закрыл глаза.
Внезапно раздался звук, похожий на выстрел. Это треснуло под руками Барнса отодвинутое вместе с ним от кровати кресло. Франсуа вскинулся, увидел Барнса и улыбнулся ему.
Даже понимание, что он несет ответственность за жизнь и здоровье каждого живого человека на базе (хоть они и подписывали тонны бумаг о том, что не имеют претензий и сами бакланы, если что-то себе повредили), Барнс мало того что знать не хотел, как чувствует себя эта Анна, он был готов сам отвернуть ей голову, потому что она подвергла опасности ЕГО мужчину. То, что этот мужчина сам полез ее спасать, было делом десятым.
  
Но внезапно нахлынувший порыв убивать прошел, и Барнс, подойдя к кровати, снова взял Франсуа за руку и улыбнулся.
— Я волновался, — тихо сказал Барнс, хотя хотелось матом наорать за то, что так подставился, совершенно не подумав о себе.
Франсуа молча сжал его ладонь. Очень слабо. Он тяжело, хрипло дышал. Ладонь все еще была горячей — температура не спала до конца.
— Больше никогда, никогда так не делай, — заговорил Барнс, когда Чарли и Габриэль ушли. — Пусть даже подохнут все вокруг тебя, но ты будешь жить. Или будешь сидеть дома.
Сейчас ему было все равно, насколько авторитарно, собственнически и еще хрен знает как это звучало, он просто пытался донести, что не хочет потерять Франсуа.
— Контракт, — хрипло и тихо сказал Франсуа и улыбнулся. — Не могу сидеть дома.
— Я тебя уволю к хуям, — ласково пообещал Барнс
— А я… — Франсуа закашлялся, — подам в суд и восстановлюсь.
— Поугрожай мне тут, — рыкнул Барнс, а потом пристроился на кровати рядом, свернувшись и положив голову на живот Франсуа, обнял, чувствуя, как по венам бежит кровь, как бьется собственное сердце, как хочется жить; увидел, как мир вновь обрел краски. Еще полгода назад Барнс не предполагал, что такое в принципе возможно, не то что это когда-то случится, а сейчас чувствовал, что любит. Снова любит. Снова хочет жить, снова вообще чего-то хочет. — Я… люблю тебя. И не позволю никому и ничему тебя у меня отнять.
— Я тоже люблю тебя, — хрипло прошептал Франсуа, закрыл глаза и сжал руку Барнса так сильно, как только мог.
— Спи, — буркнул Барнс. — Меня еще пять дней не должно быть на базе, поэтому я буду тут с тобой. А завтра ты мне расскажешь, что тебя погнало самоубиваться в ледяной декабрьский залив.
Барнс сам зевнул, потому что не спал уже больше двух суток, да еще эта смена часовых поясов, прижался теснее к Франсуа и закрыл глаза.
Через полчаса Чарли заглянула к Франсуа, поменяла капельницу, поправила одеяло, измерила температуру, проверила насыщенность крови кислородом и вышла, погладив Барнса по плечу. Он еще слышал, как ушла Чарли, а потом провалился в черный, совершенно без сновидений, колодец, хотя очень боялся засыпать при Франсуа.
Когда Барнс провалился в сон, был ранний вечер, но это не помешало ему сладко проспать, не выпуская из рук новообретенную любовь, до позднего утра, когда уже начинало светать. Он проснулся, оглядываясь, не сразу понимая, где он и что происходит.
— Доброе утро, — поднял голову Барнс и посмотрел на уже проснувшегося Франсуа, который уже не походил на живой труп.
— Доброе, — Франсуа с трудом приподнял руку и погладил Барнса по небритой щеке. — Серебряный.
Барнс почесал изрядно отросшую щетину, подумал, что надо бы привести себя в порядок, его же и курсанты могут увидеть случайно, хотя у них по случаю праздников только теоретические занятия. Но так не хотелось отрываться от теплого — слишком теплого, и это было плохо — тела.
— Давай я сейчас пойду приведу себя в божеский вид, — сказал Барнс, отлипая от Франсуа и просто садясь на край кровати, свесив ноги вниз. — Ты мне расскажешь, что ты хочешь, и я тебе это принесу. Даже если Чарли скажет, что нельзя.
— Сливок, — тут же сказал Франсуа.
— Сливок? — удивился Барнс, но потом пожал плечами, принимая заказ. — Хорошо, пусть будут сливки. Подождешь часок?
— Конечно, — Франсуа улыбнулся и облизал пересохшие губы.
Спрыгнув с постели, Барнс коротко поцеловал Франсуа и убежал приводить себя в порядок, завтракать и переставить, наконец, машину по-человечески, а не так, как она сейчас стояла, скорее брошенной, чем припаркованной.
Сначала он вымылся и побрился, прихватил три плитки шоколада и пошел на общую кухню, где обнаружил оставленный для него заботливой Чарли завтрак. В палату к Франсуа он вернулся через сорок пять минут, держа в руках кружку со сливками для него и литровую кастрюльку с горячим шоколадом для себя.