Прощание

Но король, не снимая своей обаятельной маски, в конце концов признался себе, что из всех неудачных идей эта была наихудшей. Он вел обратный отсчет уносимым приборам, мечтая, чтобы поскорее осталась одна чайная ложка. И собственные слова доносились до его сознания словно издали, будто он говорил с навсегда утраченным миром. Эма, разумеется, все понимала. Она слишком любила его, чтобы не заметить, что он глотает не разжевывая, что постоянно поправляет салфетку и вместе с хлебом мажет маслом свой палец. Но все равно рядом с ним ей было спокойнее, потому что в короле она видела человека, а в человеке – сердце. Она видела вечную любовь, без которой королевство Краеугольного Камня было бы для нее не более чем очередной остановкой в плавании.
Мастерски направляя беседу за своим чудны́м столом, Тибо не упускал ни одного движения в зале, где передвигаться могла исключительно прислуга. Бенуа наглядно доказывал свою осьминогость, Манфред напоминал истинного капельмейстера. Раз в две минуты Тибо переводил взгляд на Лисандра: он тоже заметил перевернутые ножи. Ножи, красный крест, пустое небо. Тот, кто не умеет плавать. Все указывало, что Лисандр станет следующей целью в череде покушений.
Тибо увидел, как в перерыве между сырами и черничным пирогом Лисандр отодвинул стул и направился к почетному столу, где сидели родители новобрачных. Зачем, черт возьми? Ответ был прост: Лисандр хотел, чтобы госпожа Лебель погадала ему по руке. Феликс успел спросить ее на свой счет еще по пути в церковь, и она сказала, что его ждет смерть от воды: известие это он принял бодро. Во-первых, потому что предсказать штурману смерть от воды – много ума не надо; во-вторых, потому что лучшей смерти он не мог и представить. Чем он и похвастался за своим столом. Лукас попытался отговорить Лисандра, но остальные активно его подбадривали.
Видя, как он идет к почетному столу молодоженов, господин Лебель наклонился к сыну и спросил:
– Это тот самый мальчик, которого король взял под свое крыло?
– Да, он. Его зовут Лисандр.
– И как он учится?
Даже уйдя на покой, господин Лебель продолжал в каждом видеть ученика.
– Говорят, двоечник, – улыбнулся Гийом.
– Да?
– Талантливый двоечник, если хочешь мое мнение.
Лисандр остановился перед предсказательницей: миниатюрной женщиной с тонкими чертами лица, одетой во все красное. И протянул ей ладонь. Она подняла на него темные, бесконечно проницательные глаза. Вот в кого у Гийома такой взгляд. Она взяла руку Лисандра в свои ладони и стала тихонько тереть. Это был предварительный этап: перед тем, как читать по руке, она оценивала ее температуру, форму, напряженность. Но Тибо, наблюдавший издалека, вдруг вскочил из-за стола как ужаленный:
– Нет-нет-нет.
Нет – он никому не даст смотреть на линию жизни Лисандра. Уж точно не сегодня. Маска монарха спала с него, и он пересек залу быстрым шагом, озабоченно морща лоб. Четверо стражников сорвались за ним следом, чем окончательно привлекли внимание. Когда он дошел до почетного стола, все глаза были устремлены на него. Госпожа Лебель уже углубилась в чтение судьбы Лисандра, и король застал ее врасплох. Она закрыла ладонь и грациозно встала. Взглянув в ее пронзительные, как у Гийома, глаза, он понял, что ему нужно подыскать хорошее оправдание своей поспешности.
– Госпожа Лебель! Господин Лебель! – воскликнул он с притворным оживлением. – Уже принесли сыры, а я до сих пор не успел вас поздравить! Какая оплошность с моей стороны, особенно если вспомнить, что ваш сын – не только моя правая, но подчас и левая рука.
Тибо перевел дух и заметил, что его слушает вся зала. Он схватил первый попавшийся бокал, поднял повыше и продолжил, будто произносил тост:
– Он не только мои руки, но и мудрая голова, и ноги, твердо стоящие на земле. И, если уж говорить все как есть – мой друг. Человек, у которого, похоже, есть лишь один недостаток: аллергия на кошек. А значит, почти совершенный мужчина, ведь другой и не мог бы добиться руки моей обожаемой кузины. Моя прекрасная, моя дорогая Элизабет, щедрая, нежная, утонченная, которая привыкла так много читать и думать, прежде чем сказать кратко и метко, и умеет, втайне от всех, являть настоящую… решимость. И раз уж она выбрала его, оставим же ей капитана и поднимем бокалы за их счастье!
 
Тибо пригубил бокал (отца Элизабет) и все гости последовали его примеру. Затем он ущипнул Лисандра за руку:
– Немедленно иди на свое место, – приказал он шепотом и, откланиваясь, сказал госпоже Лебель: – Прошу меня простить, я возвращаюсь за свой стол, сейчас принесут пирог. Я слышал про ваш потрясающий талант, однако сегодня ладонь я вам не покажу.
– Мы никогда не читаем по руке монарха, ваше величество, – ответила госпожа Лебель так, будто говорила от лица Гильдии предсказательниц.
– Почему же?
– Потому, сир, что рука монарха вмещает все королевство.
– Ах да. Разумеется.
– Что касается Лисандра, сир, – прибавила она доверительным тоном, – то он дороже золота. Берегите его как следует.
Внутри у Тибо что-то упало. Ему не нужно было говорить, чтобы он как следует берег Лисандра; ему нужно было знать, как именно следует его беречь. Увидела ли госпожа Лебель угрозу или лишь констатировала, насколько ценный этот мальчик? Тибо медленно вернулся к своему стулу. Черничный пирог возник перед ним на тарелке, но он его не заметил.
  
53
 
Гийом же заметил, как внесли черничный пирог, но от своего куска отказался. Его бархатный голос дрожал. Элизабет решила, что это тот самый приступ жуткой застенчивости, о которых он ей рассказывал. Но причина была в другом. Гийом только что вспомнил об Орестии, троюродной сестре по материнской линии. Она сообщила в письме, что непременно приедет на свадьбу вместе с мужем, братом и золовкой. Капитан видел ее всего пару раз в жизни, однако узнал бы без труда: она была альбиноской. Но как ни разглядывал он сидящих в зале, идеально белыми были только головы короля и его советниц… Значит, не было ни Орестии, ни ее мужа, ни ее брата, ни золовки. Однако ни один стул не пустовал. Очевидно, в залу пробрались четверо чужаков. Семейство Отой приняло их за Лебелей, а те – наоборот.
Близ окна господин Инферналь улыбался не улыбаясь в свою бородку с проседью. От его непринужденного вида у капитана судорогой сводило живот: он расстегнул жилет до середины и стал катать хлебные шарики. Гийом разглядывал Манфреда, как всегда неумолимо безупречного и как всегда лишенного выражения. Бесстрастие его лица ужасало: инквизиторский нос, высоко поднятый подбородок, зализанные волосы, тонкие неподвижные губы. Да, Гийому было страшно – ему, знавшему жуткие шторма, стоявшему за штурвалом обреченного на гибель судна, не теряя спокойствия.
Почему?
Потому что море не скрывает своих намерений. Оно дает себя прочесть и днем, и ночью, открыто являет и жестокость, и радушие. А люди, напротив, копошатся в тени, строят козни, плетут интриги в подполье, выжидая, когда ударить. Их он не понимал.
Как только подали фруктовый салат, было объявлено, что доктор Корбьер сыграет в честь молодоженов. Музыка (как и фруктовый салат) должна была стать интерлюдией перед апофеозом праздника: свадебным тортом. Уже вынесли и окружили большими подсвечниками тронутый сажей стул, который после прошлого концерта стал своего рода талисманом. Разговоры смолкли. Слышно было только, как скрипят подошвы у одного из слуг, к которому уже несся, прихрамывая, разъяренный Бенуа. Не хватало лишь музыканта. Он пошел за гитарой и никак не возвращался. Разговоры медленно возобновлялись. По команде Манфреда внесли добавку салата.
Наконец тяжелые двери растворились, и на пороге появился Лукас, белее полотна. Гитара висела у него за спиной, а в руках он нес что-то замотанное в одну из своих синих рубашек. И направился он не к соломенному стулу, а сперва отдал сверток королю. Тибо взял его, чувствуя под грубой тканью что-то мягкое и рыхлое. Но не открыл сразу, ожидая, когда все отведут от него взгляды; Манфред все понял без слов – третий круг фруктового салата. Как только все отвернулись, Тибо развязал рукава, и у него перехватило дыхание.