Прощание

 
«Собачий переулок, щель в семнадцатой ступеньке (и на этот раз не мешкай)».
 
Собачий переулок имел дурную славу, так что и без предупреждения Эсме не стала бы там слоняться. Она спустилась к порту, где тени бродили среди фонарей, а из темных углов долетали отголоски перебранок. Ступила на лестницу в глубине Собачьего переулка и стала считать ступени, перешагивая через отбросы. На каждой из них пахло по-своему. Четырнадцать – водоросли, пятнадцать – моча, шестнадцать – что-то жареное. На семнадцатой сцепились два кота. Эсме сунула в щель записку и поскорее ускользнула.
На обратном пути она стала соображать: писем было много, слежка прекрасно налажена, плата даже чрезмерная. Те, на кого она работала, были богаты, хорошо организованы и осведомлены. Не пора ли ей обрезать волосы? По дороге до арки она нарвала огромный букет папоротников для малышки Лаванды – предлог, чтобы попросить ее полить ковер в виде карты Краеугольного Камня вокруг Центральной провинции и по ее краям. Попутно она заглянула в швейную мастерскую и стащила ножницы.
На следующее утро доктор Корбьер, выходя из кухни, был первым и, возможно, единственным, кто обратил внимание на ее волосы. Чтобы было заметнее, она их распустила. Волосы уже не доходили ей до пояса, а струились светлым водопадом до середины спины. Лукас сразу пошел к королю.
– Ясно, – встретил Тибо эту новость.
Новость была плохая, и усугублялась еще худшей, от Сильвена Удачи: едва он доделал стрелу, как ее украли, пока он был на службе. Еще одна зацепка скрылась в тумане.
– Я оставлю вас, сир, – решил Лукас, видя, что король в глубокой задумчивости. – В любом случае хорошего дня.
– Как она? – спросил Тибо, как будто ничего не слышал.
– Кто, сир?
– Эсмеральда.
– Я не знаю.
Лукас знал только, как сам за нее боится.
– А вы, доктор Корбьер, как вы сами?
– Я, сир? А что?
– Скучаете по ней?
Лукас не хотел признаваться, что скучает ужасно.
– Вы на меня весь двор натравили, ваше величество, – сказал он вместо ответа.
– Это вам кара за ваши достоинства.
– О чем вы, сир?
– Бросьте, доктор! Вы их лечите, играете им на гитаре, ямочки свои показываете, прогуливаетесь по саду – ворот нараспашку, волосы по ветру – вы вежливы, милы, скромны, у вас чуткое сердце, вы не женаты и…
– Вы, что ли, влюбились в меня, сир? – прервал его Лукас, чтобы король перестал его расхваливать. – Хватит пытаться меня женить, ваше величество!
Они оба удивились дерзости его тона. Тибо сразу посерьезнел.
– Ну, довольно болтать, доктор. Я порчу вам жизнь, но, по крайней мере, осознаю, что делаю. Ступайте, пока я не придумал чего похуже.
Лукас вышел с тяжелым сердцем. Ему казалось, что король неуловимым образом изменился. Стал как-то и мягче, и тверже. Но возможно, то же можно было сказать обо всех. Беззаботность, так долго баюкавшая Краеугольный Камень, все дальше уносилась в прошлое, однако ничто не подсказывало, каким образом королевству еще предстоит измениться.
  
48
 
Удивительно, но перестройку сторожки в парке успели закончить до свадьбы. Гийом работал там ночами, вместе с телохранителем, которого приставил к нему Тибо и который не желал сидеть сложа руки. К ним присоединялись Шарль, Габриэль и еще несколько обитателей фермы. Лисандр отводил душу, забивая гвозди, а Феликс, не отходивший от него ни на шаг, помогал расставлять мебель одной рукой. Накануне свадьбы Гийом в последний раз прошелся снаружи шпаклевкой и за несколько минут до полуночи победоносно вошел внутрь, потрясая шпателем.
– Всё!
– Всё?
– Всё.
Элизабет кинулась ему на шею. Он собрался обнять ее пыльными руками, совсем забыв, что в глубине комнаты сидит, разбирая кружева, королева. Она кашлянула, опасаясь, как бы он не испачкал невесте корсаж.
– Ой, госпожа, простите, – пробормотал Гийом смущенно.
– За что, капитан? Через двенадцать часов вы станете супругами, так что не вижу ничего предосудительного.
– Да, госпожа.
 
– И хватит этих «госпожей». Ну, я вас оставляю.
Эма взяла с комода свою шаль.
– Я провожу, ваше величество.
– Не нужно, капитан. Симон ждет меня за дверью.
– Госпожа, я настаиваю.
Эма вышла из сторожки с Симоном по одну руку и Гийомом по другую. Они прошли по широкой лужайке, оставив позади фруктовый сад, розарий, и дорожки из камешков. Пел соловей. Небо было чистое, месяц – не толще травинки. Звезды, пронзая ночь, светили сквозь крючковатые ветви. Все дышало покоем.
В окнах дворца, несмотря на поздний час, еще горели свечи. От их теплого света ночь казалась холоднее, и королева сильнее закуталась в шаль. Они шли теперь под старой липой, чьи корни походили на морских чудовищ, а огромные ветви скрывали полнеба. Через пару шагов Эма вдруг замерла. Она схватила Гийома за локоть и крепко сжала его.
– Что случилось, госпожа?
Она не отрываясь смотрела на небо. Шаль соскользнула наземь. Гийом чувствовал, как дрожат ее руки.
– Ничего. Именно что ничего нет!
– Так в чем же дело, госпожа?
– Вы не видите?
– Что, ваше величество?
– Небо, Гийом Лебель! На небе – ничего! Звезд больше нет!
Капитан поднял глаза к небосводу. Он был все тем же, каким капитан всегда его знал и каким любовался: весь в неизменных, успокоительно ясных созвездиях.
– Госпожа… – заговорил Симон, торопясь, сам не зная почему, увести королеву.
Эма не слышала. Она задыхалась. Ногти ее впивались в китель Гийома, а тот не понимал, отчего эта женщина, столько повидавшая в жизни, вдруг так испугалась, ничего не увидев. Смутившись, он поднял шаль и накинул ее на плечи королевы, несмотря на то, что из-за болезненной скромности обычно не решался и приблизиться. И даже тихонько взял ее под руку, рискуя испачкать платье.
Эма безвольно, как кукла, дала отвести себя во дворец. Небо гасло над ней в третий раз. В первый раз она потеряла отца. Во второй – Тибо потерял своего. Это было самое грозное и самое ясное знамение: пустое небо означало смерть.
Однако все вокруг было прежним. Соловей пел, тропинка вилась, липа выставляла свои ветви и корни, последние розы пахли яблоками, а яблоки – сидром. Но для Эмы весь мир вдруг рухнул.
Видя, в каком Эма смятении, Тибо велел, чтобы их не беспокоили ни под каким предлогом. Чтобы разговорить ее, ему потребовалось немало времени и терпения, а также все навыки по выманиванию из раковин. Когда она наконец все сказала, он рухнул на стул черного дерева и уронил голову на руки.
– Кто? Кто умрет, Эма?
– Не знаю. Кто-то близкий, кто дорог.
Он поднял голову.
– А вдруг Жакар?
– Он тебе дорог, Тибо? Близок?
– Близок, даже слишком. Дорог ли? – Тибо задумался и сам удивился ответу: – Думаю, да.
Эма с сомнением покачала головой.
– Тебе надо затаиться, Тибо, а не подставлять себя. Свадьба – это слишком опасно.
– Но я же свидетель жениха, Эма! К тому же король, как ты помнишь… Мы замуровали весь дворец, церковь и бальная зала будут нашпигованы стражей. Мои тарелки, приборы, бокалы проверят тщательно отобранные люди. Дегустаторы будут пробовать все, что я ем. Даже в уборную буду ходить с охраной. Каждого, кто решит заговорить со мной, обыщут. Я остаюсь.
– Ти…
– Я не покину дворец.
– Твоему народу нужен живой король, а не мертвый герой.
Эма скрестила руки, топнула ногой, на лице ее проступило неописуемое выражение. Упрямство, да, но и страшная горечь.
– Ты должен жить.
– Я буду жить.
– Я не могу потерять тебя, Тибо.
– Ты меня не потеряешь.
Но не было на свете слов, которые могли бы успокоить Эму. Тибо подвел ее к королевскому ложу, задернул балдахин, чтобы стереть весь мир. Обнял ее как можно крепче, а она обняла его. С первой их встречи штормы и бури сменяли друг друга, непредсказуемые, жестокие. Качалась палуба, хлопали паруса, небо обрушивалось на волны, а волны – на судно. Но они нашлись и больше не выпустят друг друга. Каждый был другому причалом, твердой землей, жизненной силой.