Прощание

– Таким меня не испугаешь.
– Это правда. Еще я заменю повязку, сир, на более толстую и тугую. Возможно, с ивовыми прутьями, для поддержки.
– Отлично. По рукам. И последнее, доктор: ни слова. Никому.
– Да, сир.
Лукас направился к двери. Уже у порога он все же рискнул сказать:
– Мое почтение, госпожа.
Эма пронзила его взглядом.
Ночь настала слишком быстро и окутала дворец кромешной тьмой, в которой, казалось, вот-вот растворятся и звезды. Тибо выпил последний глоток самого крепкого кофе, какой Марте когда-либо доводилось варить, стараясь забыть, с каким лицом пожал ему руку Гийом. Манфред с непривычно суровым видом кончил завязывать ему тесемки на рубашке и подал кожаный камзол до середины бедра, подпоясанный ремнем. Черное платье в черной ночи. Как у Жакара.
Одевшись, Тибо достал синий конверт, адресованный Эме Беатрис Эхее Казареи. Камергер протянул два пальца, но не решался взять.
– Сохраните до утра, Манфред. Завтра я его у вас заберу.
Конверт исчез в ливрее Манфреда. Он злился на Тибо. Король не имел права рисковать своей жизнью, вдобавок в таком глухом месте. Еще он злился за то, что забота о королеве доверена не его дочери Иларии, что Тибо сломал часы, которые он преподнес ему в подарок, за унизительный прием, оказанный во дворце Виктории Доре. В этот трагический вечер все обиды принимали чудовищные размеры, становясь чуть ли не оскорблениями. У Манфреда было горько на душе, и в довершение всего он злился на себя за то, что злится на Тибо. Не зная, как проститься, он лишь втянул крылья носа и, развернувшись, ушел.
Следом явился Лукас с обещанной мазью из болиголова, прутиками ивы и полосками джута. Он проделал все методично и молча. Новая повязка напоминала корсет.
– Не слишком туго, сир?
– Довольно туго.
– Слишком, сир?
Тибо пошевелил пальцами.
– Нет.
Из-за повязки кожаная перчатка не натягивалась: ее пришлось надрезать ножницами. Затем, не находя ни нужных слов, ни воздуха, Лукас поклонился и тоже направился к двери.
– Корбьер, – остановил его Тибо. – Если вдруг…
Лукас замер на пороге. Он всеми силами отрицал это «если вдруг». А то, что Тибо назвал его «Корбьер», беспокоило вдвойне: всякий раз это было предвестием резкой перемены.
– Иди сюда, Корбьер, послушай. Если вдруг… Я оставляю Эму на тебя. Увези ее в Бержерак.
– Я?..
– Ну, разумеется, ты. Кто еще?
Тибо улыбнулся грустно:
– Ты единственный, кто любит ее по-настоящему.
Лукас вышел в волнении, и Тибо остался один на один с Эмой. Черные одежды даже слишком ему шли. Они вскрывали редко проявлявшуюся черту его натуры – жесткость; и белые волосы лишь усиливали впечатление по контрасту. Он был молод, полон жизни, крепок и, возможно, в шаге от смерти. Если верить иголке Мадлен, Эма должна была родить еще трех мальчиков; она старалась успокоить себя этим предсказанием, в которое, однако, ни капли не верила. Жалкое утешение. Она усердно убеждала себя, что в конечном счете поединок – это хорошо. Поскольку Тибо должен одолеть брата, ему так или иначе придется встретиться с ним лицом к лицу. Такова неизбежность.
Она сама подала ему меч. Он принял его молча, почувствовав рукой его биение. Пьер проклял с его помощью лес, и лес стал проклят. Может, меч способен воплощать желания своего владельца? И чего именно будет желать сам Тибо на поединке? Выжить? Да. Защитить королевство? Безусловно. Убить собственного брата? Нет. Как меч разрешит эту дилемму? Он не имел ни малейшего понятия.
– Послушай, Эма… – сказал он, протянув к ней руку.
Огромным усилием воли Эма заставила себя улыбнуться и – внезапно – вся комната озарилась светом. Стул черного дерева, мраморный камин, тяжелые обои, жуткий комод, облупившаяся фреска, – все стало прозрачным, как хрусталь, во всем искрилось биение вечной любви. Тибо, ослепленный, схватился за первое, что попалось под руку, чтобы удержаться и договорить.
– Эма?.. Я всегда любил тебя. Даже когда еще не знал – уже любил. И против этого всё бессильно. Всё на свете… Ты слышишь? Эма? Ты меня слышишь?
 
Нет, она не слышала. Он подходил – она видела, как он отдаляется. Он раскрывал ей объятия – она чувствовала, как он исчезает. Когда он дотронулся до нее, скрип кожи и ее резкий, непривычный запах смутили Эму.
Ему было страшно. Она знала. Нельзя было давать страху время. Она отстранилась и с новой, ослепительно белой и смелой улыбкой сказала:
– До скорого, Тибо.
  
28
 
Ветер колыхал поросший травой холм в порту, луна терялась в облаках, и Тибо шел, глядя прямо перед собой. За ним следовал Овид, крепкой хваткой держа за плечо Викторию. Руки у нее были связаны, она не знала, чего хочет от нее король, но, предвкушая дуэль и не сомневаясь, что еще до рассвета вернется во дворец хозяйкой, вдыхала прибрежный воздух полной грудью.
Тибо вслушивался в каждый свой шаг. В самые страшные штормы он не думал о смерти. Но на этот раз все иначе. Возможно, завтра мир продолжит жить без него. И эта ночь, которая могла стать последней, странным образом виделась ему как первая. Она говорила с ним на тончайшем, пронзительном наречии, населяя все красотой. Крючковатые ветви деревьев тихо покачивались, желтые листья срывались с них и улетали в глубь острова. В колее, оставленной колесом кареты, дрожала водяная рябь. Ветер приносил кедровый дым из кухонных труб и веселое поскрипывание мачт из порта. Пробежала, раздвигая траву, мышь. Густо запахло мокрой землей и водорослями. Под подошвами хрустел гравий, робкие капли касались щеки. На мосту один камень шатался.
Миновав Верную, Тибо направился к мысу Забвения, который окаймлял залив, устремляясь концом в открытое море. Там его безжалостно хлестали волны, и их пенные гребни порой уносили с собой целые плиты вулканической породы. Они сошли с тропы и взяли левее. Виктория начала упираться: впереди она никого не видела. Король задумал бросить ее в воду? Зачем еще нужна эта скала, вдали от всех? Однако вскоре ее сердце подпрыгнуло: луна проглянула на миг, и Виктория рассмотрела развевающийся на ветру плащ.
Тибо замедлил шаг. Он оценил расстояние, отделявшее его от Жакара, который неосторожно стоял спиной к самой пропасти. Пес подле него тянул морду к небу. Где Сири? Между ними по краям этого языка суши торчали шесть факелов, которые он велел подготовить заранее. Он послал Овида зажечь их все, хоть ветер и грозил их тут же задуть. В ночи вспыхнула дорожка света, и показалась Сири: она была закутана в меха и жалась к ноге Жакара, доверчиво держа его за руку. Видя это, Тибо устыдился, что связал Виктории руки, и разрезал путы кинжалом.
– Где твой свидетель? – крикнул он.
Жакар показал на пса. Значит, никого. Тибо решил, что отправит Овида во дворец вместе с Сири. Все случится один на один. Жакар уже наклонился к девочке и что-то прошептал ей на ухо. И поскольку она не решалась его отпустить, легонько подтолкнул ее. Она пошла, но постоянно оглядывалась. Жакар подбадривал ее знаками.
Обмен заложниками предполагал взаимность. Тибо тоже отпустил Викторию к Жакару. Сири, минуя ее, узнала в ней огненную фею и вцепилась в юбку. Но Виктория не дала ей задержаться: она показала на короля и двинулась дальше. Девочка встала в нескольких шагах от Тибо, незнакомого ей господина. Она надвинула меховую шапку на прищуренные глаза и поглубже сунула руки в муфту. Он объяснил, что стражник отведет ее в чудесный дворец, где ее ждет другая фея. Привыкшая к убогой жизни Сири не поверила ни единому слову.
– Добрая фея с шариками, – прибавил Тибо.
Сири склонила голову набок, внимательно его изучая. И, видимо, заключила, что вид у него незлобный, поскольку пошла с Овидом. Вскоре их очертания растворились во тьме.
На другом конце мыса Виктория наконец воссоединилась с любовником. Жак открыл перед ней полу плаща и притянул ее, крепко обхватив за талию. Пламя подсвечивало его осунувшиеся черты. Он как будто постарел, стал более диким, свирепым, красивым. Его полные губы коснулись шеи любовницы, затем он прошептал ей что-то на ухо. Она крепко поцеловала его в губы и, взяв Стикса за поводок, пошла прочь. Она шла, покачивая бедрами, словно освещенная факелами дорожка была танцевальной площадкой. Проходя мимо Тибо, она даже не взглянула в его сторону и направилась к ожидавшим ее где-то людям Жакара. Привязав пса к чахлому кусту, Виктория исчезла на темной равнине.