Прощание

Вытащив из кустов Викторию со спутанными волосами в грязном платье и разодранных туфлях, браконьер решил, что она сбежала из приюта для умалишенных. И вместо того, чтобы поднять на нее нож, предложил ей руку. Она укусила ее до крови. Тогда он связал ей запястья заячьими силками и сдал властям в ближайшей деревеньке. Помощникам судьи силки показались подозрительными не меньше сумасшедшей, и они решили убить разом двух зайцев: арестовать заодно и браконьера. Когда позже они опознали по описанию Викторию Доре (за поимку которой король назначил вознаграждение), перед ними встала дилемма: наградить или осудить браконьера? Или и то, и другое?
Они постановили передать решение дилеммы королю, вместе с пленницей. И известили, что завтра же пришлют ее во дворец. Поскольку час был поздний, посыльный доверил сообщение Гийому.
Тибо тщательно подготовил комнату для Виктории. Манфред недоумевал, для какого гостя нужно снимать со стен гобелены, выносить мебель, опустошать камин, опорожнять графины, запирать ставни – словом, вопиюще нарушать все основы гостеприимства. И решительно не одобрял происходящее.
Тибо следил из окна за прибытием черной кареты, в которой судьи перевозят преступников, а похоронные служащие – усопших. Накануне он всерьез размышлял по поводу пыток. Многие короли любили хвастаться своими методами: четвертование, плеть, пылающие головни, кипяток, ледяная вода, скальпели и коловороты, удушение, утопление, подвешивание за руки, за ноги, за волосы. Герцог Овсянский готов был по малейшему поводу пуститься в описание ужасов своей родной страны. Однако Тибо, следуя в этом своим предкам, считал пытки худшим из применений человеческой изобретательности. Против Виктории у него было лишь одно законное оружие – ее собственная гордыня.
По этой причине он не стал привлекать к ее прибытию внимание. Лишь сам следил за ней, переходя от окна к окну. И должен был признать, что даже в лохмотьях, с потрескавшимися губами и со связанными руками дочь Доре не утратила надменности. Она оценивающе глядела на своды, витражи и лепнину арок, как будто они принадлежали ей по праву. Тибо долгие часы протомил ее в пустой комнате, без еды, тепла и света. А вечером отправил к ней Эму с переодетой в служанку Элизабет. Их задачей было поколебать Викторию, побудить ее предать Жакара. Остальное Тибо сделает сам.
В комнате пахло грязью и мокрыми листьями. Эма с Элизабет не сразу разглядели забившуюся в угол пленницу, напоминавшую груду тряпья.
– Королева стоит, – сказала Элизабет, – поднимайся.
Виктория рассмеялась, не шевельнувшись.
– Овид? – позвала Эма.
Овид вошел и поднял Викторию как мешок картошки. Затем достал из кармана кусок веревки, на котором вязал от нечего делать узлы, пока стоял в карауле. Наконец-то выдался случай пустить его в дело.
– По какому праву? – прорычала Виктория.
– Ты обвиняешься в государственной измене, – ответила Эма, поднося свечу к самому ее носу.
– Доказательства?
– Твоего побега достаточно.
– И в измене кому?
– В измене королю.
– Я не изменяла законному королю.
– Законный король на троне.
– Законному королю пришлось отречься. Но он вернется.
Виктория улыбнулась, и губа ее треснула. Она слизнула кровь.
– Ты признаешь, что поддерживаешь Жакара, – заключила Эма.
– Я признаю, что предпочитаю его.
– Предпочитаешь? Как яблоки вместо груш, морковь, а не репу… На трон возводят не предпочтения, а закон. У тебя нет выбора, Виктория. Ты должна помочь нам поймать его.
– Он в изгнании.
– Это ты можешь скоро отправиться в изгнание. Я знаю, что он на острове. Знаю, что ты укрывала его у себя. Знаю, что ты в курсе его перемещений под землей.
На долю секунды самоуверенность Виктории пошатнулась. Королева знала куда больше, чем она думала. Проклятый туннель. Благодаря ему она повстречала Жакара, но из-за него же он чуть не попался. Она откинула назад голову, и ее рыжие волосы зарделись в свете свечи.
– Огненная фея… – прошептала Эма.
Виктория напряглась еще сильнее, но продолжала молчать.
 
– Это ты, ты помыкаешь Сири… Вот оно как. Плохо твое дело. А родители? Они участвуют в твоих кознях, или ими ты тоже помыкаешь?
– Мои родители идиоты.
– Здесь мы с тобой сходимся во мнениях. Значит, ты ухитрилась укрывать Жакара у них под носом, так что они и не заметили.
Виктория не ответила. Она была действительно загнана в угол, но в то же время в ней было и что-то торжествующее. Эма, не спуская с нее глаз, подождала, пока тишина не станет гнетущей. Она вспомнила их первую встречу, за столом в усадьбе Ис. В тот вечер ей показалось, что в душе у этой девушки пылает тайная любовь, отчего она сразу и такая дерзкая, и такая хрупкая. Очевидно, единственный способ пробить ее защиту – метить в эту любовь. Эма опасно приблизила свечу к лицу Виктории. Поверни та голову хоть чуть-чуть – обожжется.
– Ты поддерживаешь Жакара, прячешь его, работаешь на него, помыкаешь для него беззащитным ребенком. Ради него ты ставишь всю семью под удар, рискуешь собственной свободой, благополучием, репутацией. Ты доверяешь ему. Больше того: ты его любишь. Ты ведь любишь его, верно? Это ясно. Ну а он? Сколько дней ты была в бегах, Виктория? Он прекрасно знал, что мы тебя ищем. И что, прилетел к тебе на помощь, когда ты питалась белками? Нет. Я же вижу, что нет. Посмотри на себя. Тощая, грязная. Ты могла умереть с голоду раньше, чем мы тебя найдем. Он использовал тебя. А когда ты стала ему не нужна – бросил. Ты доверчива.
Виктория стиснула зубы. Во все те ночи под открытым небом, когда она дрожала от холода, боясь диких зверей, хуже всего было то, что Жакар не появлялся. Той апрельской, последней проведенной с ним в усадьбе ночью он снова поклялся, что защитит ее во что бы то ни стало, и пообещал, что осыплет ее всеми мыслимыми богатствами. А теперь? Она послала ему все знаки, о которых они условились на крайний случай. Спряталась в том самом подлеске, где договаривались. Жила там десять долгих дней – и никто к ней не пришел. Каждый час, проведенный в грязи, подтачивал в ней уверенность.
– Бедняжка, кто знает, в какой постели спит он сейчас, – подначила ее Эма. – В тепле, наверное, в объятиях очередной простушки.
– Ненавижу тебя, черномазая! – вскрикнула Виктория.
– Знаю, – спокойно ответила Эма, – но это не взаимно.
Виктория нахмурилась в замешательстве.
– Ты была доверчива, но разве можно тебя винить? Жакар искусный манипулятор. – После еще одной бесконечной паузы Эма объявила: – Вот сделка: король готов смягчить твое наказание, если ты поможешь поймать его брата.
Виктория плюнула на пол, чуть-чуть не попав в королеву. Элизабет хотела вмешаться, но вспомнила, что она – служанка. Эма кивнула ей на большую корзину, которую та внесла в комнату, и Элизабет стала одну за другой доставать оттуда туалетные принадлежности, которые в полной мере раскрывали, каким образом Тибо задумал справиться с Викторией: он хотел ее уязвить, заставив мыться ледяной водой, со свиным жиром вместо мыла, находя вшей у себя в волосах; продержать ее голой подольше, и только потом дать жалкую одежду и ночной горшок с трещиной, кормить объедками и черстым хлебом, не давая ножа и вилки.
Виктория не противилась мытью и только вся напряглась от подбородка до пальцев ног, покрывшись гусиной кожей. Крепкое, юное, чувственное тело, будто выточенное из белоснежного алебастра. Решимость придавала ей благородства, красота побеждала унижение. Эма мысленно удивлялась: неужели у Жакара хватит глупости бросить такое сокровище?
– Подумай, Виктория, – сказала она, однако, с напором, – думай хорошенько и быстро. Он пришел за тобой? Нет. Есть у него самого шанс выкарабкаться? Нет. Сегодня он дал попасться тебе, а завтра попадется сам. И что ты получишь с этого? Ничего. Вообще ничего. Если только не сменишь сторону. Жакара приговорят, это вопрос считаных дней. Ну а ты… Подумай о будущем. Ты еще можешь выпутаться из этой истории, если будешь помогать королю.