Орнамент

Но отец не хотел на этом успокаиваться, и мне пришлось выслушать, почему против него выступает все районное и краевое начальство. — Корни всего здесь, в деревне. Думаешь, я не знаю, кто туда ездит воду мутить?
— Папа, вы меня удивляете, зачем так переживать? Вы же умный человек, другую работу себе найдете.
— Конечно, найду, Матько, но ведь я здесь тоже кое-что сделал. Это же я основал кооператив. Когда приходилось людям плохое делать, тогда я хорош был. Сначала мне надо было всех убеждать, а теперь вдруг все умными стали. Каждый день в район ездили, выдумывали про меня всякое, во всем ошибки видели. Матько, я же не сам свои ошибки придумывал! Разве мало я бегал по начальникам? Часто бывало, что и по ночам с ними советовался. А теперь все хотят дурака из меня сделать, то одним, то другим попрекают, хотя сами же и подначивали то на одно, то на другое. Вспомни хоть про этот аэродром! Тогда еще в газетах об этом писали, так всем идея понравилась. А в районе говорят: товарищ Гоз, ничего не поделаешь. Все против тебя. Черт бы их побрал! Они ведь все время против меня были, даже окна приходили мне бить, но вы-то тогда по-другому советовали. Ну, так и забирайте свой кооператив, а я и без него обойдусь!
— Послушайте, папа, то, что вы хорошего сделали, о том и жалеть не надо, а что у вас не получилось… Так все и не могло получиться…
— Но почему они против меня настроены?
— А вы еще удивляетесь? Да они же с самого начала были против вас, вы сами это говорите. Заводили новые порядки, а деревня сопротивлялась. Думаете, тогда они были настроены лучше? Вы говорите, что убеждали их, но это же неправда, вы их в кооператив силком загоняли. Даже если бы вы были сто раз правы, и если бы им сейчас или потом невесть как хорошо жилось, они вам все равно не будут благодарны, потому что вы были не с ними. Кооператив они похвалят, а вас хвалить не будут.
— Матей, мне кажется, ты говоришь так, будто только наполовину со мной согласен. Кооператив надо было организовать, мне это было ясно, ясно мне это и сегодня. Если бы мы пришли к людям с одними только пряниками, они бы над нами посмеялись. И нам пришлось убеждать их такими методами, какие мы сочли правильными. А над тем, что какой-нибудь мужичонка почувствовал себя обиженным, не будем же мы слезы лить…
— Но когда сегодня вас обижают, вам не нравится.
— Ну как ты можешь сравнивать? Я же основал здесь кооператив.
— Да. Только этот кооператив не функционирует, как должно.
— Не функционирует? С чего ты взял?! Как это не функционирует?! Ну, пока функционирует плохо. А ты как думал, руководить кооперативом…
— Да мне все равно. Только я думаю, если в деревне преобладает мнение, что кто-то другой будет руководить лучше, то с таким мнением надо считаться. И нам надо с этим смириться.
— Ты тоже против меня.
— Нет, не против. Папа, вы сами рассудите! Когда вы агитировали людей вступать в кооператив, то наговорили много слов о коллективе, хотя вас и ваших приятелей в деревне было меньше, чем остальных, именно поэтому ваши речи их так раздражали. Но они уже хотят или, по крайней мере, делают вид, что хотят, осуществить идеи, которыми вы их охмуряли, так смиритесь с тем, что вы тоже лишь один из них и ничего больше, что вы не являетесь исключением и поднимали весь этот крик не для того, чтобы стать начальником, с которым нужно обращаться не так, как с другими людьми, иначе только подтвердите их мнение, что коллектив для вас ничего не значит, они будут думать, что вы никогда и не заботились об этом, а поднимали крик только для того, чтобы загнать их туда, куда вам самому не хотелось. Какие правила для них, такие должны быть и для вас. Если вы думаете по-другому, получается, что вы просто использовали красивую идею, только прикрывались ею и хотели получить какую-то выгоду, а значит, опошлили и извратили ее. Хорошо. Предположим, именно вы пришли к ним с этой идеей, однако это не означает, что остальные не имеют права на ее осуществление. Вы же сами говорите, что это для вас главное. Почему же тогда вы хотите быть исключением? Киваете на других, а сами хотите сохранить позицию, которая бы всех устраивала.
 
Такие разговоры не имели ни конца, ни края. В итоге вспыхнула ссора, которая продолжалась и на следующий день. То один, то другой хотел что-то дополнить или пояснить, а мама то и дело на нас цыкала и даже чуть не расплакалась, когда ей показалось, будто наш разговор снова переходит в ссору. Мы с отцом помирились, а маме объяснили, что это всего лишь обычный обмен мнениями. Поскольку была Белая суббота, и разговоры с отцом утомили меня сверх всякой меры, я решил сходить в церковь на пасхальную службу. Я уже оделся и завязывал перед зеркалом галстук, когда отец снова подошел ко мне, спросил, есть ли у меня спички, и, увидев, что их у меня нет, пошел на кухню, вернулся оттуда с зажженной сигаретой, опять подошел ко мне и поинтересовался:
— Ты часом не в церковь собираешься?
Я не хотел говорить отцу, что иду в церковь лишь потому, что дома мне нечего делать, а еще потому, что мне стало любопытно, не изменилось ли что-нибудь за это время в церковных обрядах, и не вернутся ли ко мне сегодня мгновения или воспоминания о мгновениях, которые были мне когда-то дороги. Возможно, отец посмеялся бы надо мной, а я бы снова с ним поссорился, поэтому я только пожал плечами, что можно было понять как угодно.
— Знаешь, — продолжал отец, — это было бы странно. Особенно теперь. Может, о нас подумали бы, что мы хотим подражать остальным.
Я ответил, что мне безразлично, что обо мне подумают.
Он возразил: — Ты не должен так говорить. Мои проблемы касаются и тебя…
— Вы снова про свое? Повсюду ищете проблемы. Могу же я сходить в церковь из простого любопытства…
— Но они-то все поймут по-другому. Может, объяснят это так, будто и ты с моими взглядами не согласен.
— А что в этом такого ужасного? Наверно, мне пора бы уже иметь собственные взгляды, разве нет?
— Опять ты хочешь делать все мне наперекор.
— Это вы хотите делать все людям наперекор. Слишком уж явно хотите им показать, что вы от них отличаетесь. Но всего пару лет назад вы тоже ходили в церковь.
— Матей, если будешь все время испытывать мое терпение, помяни мое слово, я на тебя рассержусь. Мне мои взгляды стоили большого труда. И коммунистом я стал не случайно. Сначала все обдумал и только потом принял решение.
В конце концов, мы с отцом помирились. А с мамой и мириться не надо было. Когда перед моим отъездом она стирала белье, то достала и рубашку Йожо и сразу же заметила, что она не моя. — Это не твоя рубашка.
— Не моя. Я взял ее по ошибке. Можешь ее постирать.
Больше она ни о чем не спрашивала.
И я был ей за это благодарен.
21
После праздников я вернулся к своей квартирной хозяйке. С чемоданчиком. Я всегда ездил домой с чемоданчиком. Кроме чистого белья, за которое должен маму еще раз похвалить, я привез пирожки и разные другие гостинцы, которыми хотел порадовать Йожо. А поскольку и сам я в дороге проголодался, то собирался приняться за еду вместе с ним, однако дома его не застал. В комнате был порядок. На столе стояла ваза с веточками вербы. Я подумал, что Йожо может гулять в саду, хотя не удивился бы тому, что весеннее солнышко заманило его и подальше, куда-нибудь за город. От такой прогулки я бы тоже не отказался. Но только Йожо далеко от дома не уходил. Несколько раз, и всегда по вечерам, ему хотелось прогуляться в парке или по опустевшим улочкам, где был слышен только шорох наших шагов и шепот; на улице мы всегда разговаривали шепотом. Но однажды, это было ночью, мы стояли на главной площади, Йожо был в очень хорошем настроении, неожиданно он остановился перед памятником Урбану Боршу, огляделся по сторонам, а потом, очевидно, желая проверить голос, поскольку сам его уже давно не слышал в полную силу, во все горло закричал: «Э-ге-гей! Ловите меня!» Потом он со смехом помчался прочь, а я всю дорогу ругал его, обзывая идиотом.